Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953). - Николай Капченко

По вопросу о границах Сталин высказался не менее жестко и не менее определенно:

«Теперь о конкретных вопросах, которые были затронуты в дискуссии и по которым имеются разногласия.

Прежде всего, о линии Керзона. Он, Сталин, должен заметить, что линия Керзона придумана не русскими. Авторами линии Керзона являются Керзон (министр иностранных дел Великобритании в 1919 – 1924 гг. – Н.К.), Клемансо (глава правительства Франции в тот период – Н.К.) и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Русских не было на этой конференции. Линия Керзона была принята на базе этнографических данных вопреки воле русских. Ленин не был согласен с этой линией. Он не хотел отдавать Польше Белосток и Белостокскую область, которые в соответствии с линией Керзона должны были отойти к Польше.

Советское правительство уже отступило от позиции Ленина. Что же, вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо. С каким лицом он, Сталин, вернулся бы тогда в Москву? Нет, пусть уж лучше война с немцами продолжится еще немного дольше, но мы должны оказаться в состоянии компенсировать Польшу за счет Германии на западе»[721].

При обсуждении вопроса о границах Сталин проявил себя тонким и находчивым полемистом. Однако его сила состояла не в искусстве полемики, а в том, что он отстаивал справедливый подход, понимая, что вопрос о границах не только вопрос, касающийся настоящего, но и даже отдаленного будущего: от его решения зависело многое как в отношениях между странами, так и обстановка на континенте в целом.

То же самое мы видим и при обсуждении вопроса о правительстве. В материалах конференции зафиксировано: «Другой вопрос, по которому Сталин хотел бы сказать несколько слов, – это вопрос о создании польского правительства. Черчилль предлагает создать польское правительство здесь, на конференции. Сталин думает, что Черчилль оговорился: как можно создать польское правительство без участия поляков? Многие называют его, Сталина, диктатором, считают его недемократом, однако у него достаточно демократического чувства для того, чтобы не пытаться создавать польское правительство без поляков. Польское правительство может быть создано только при участии поляков и с их согласия»[722].

Здесь обращает на себя внимание довольно тонкий юмор, помноженный на железную силу логики: советский лидер как бы преподает урок соблюдения принципов демократии тем, кто считал себя чуть ли не главными защитниками и проводниками этих принципов в жизнь в послевоенной Европе. И логика Сталина, и его юмор произвели, видимо, на участников обсуждения определенное впечатление. Рузвельт заявил, что польский вопрос в течение пяти веков причиняет миру головную боль. Черчилль говорит, что надо постараться, чтобы польский вопрос больше не причинял миру головную боль. Сталин отвечает, что это обязательно нужно сделать[723].

Когда же через некоторое время снова вернулись к обсуждению польского вопроса, в частности, о проведении там выборов, Рузвельт заметил, что хотелось бы, чтобы польские выборы, подобно жене Цезаря, были выше подозрений.

Сталин замечает, что о жене Цезаря так только говорили. На самом деле у нее были кое-какие грешки[724].

Как может убедиться читатель, Сталин не только проявлял твердость и непреклонность в отстаивании принципиальных позиций нашей страны, но и нередко делал это так, что обезоруживал своей аргументацией противника.

Итоги конференции были зафиксированы в ряде резолюций и решений, не все из которых в условиях войны были преданы гласности по вполне понятным причинам. Едва ли для меня есть смысл перечислять эти решения. Отмечу лишь, что они касались наиболее существенных проблем, стоявших тогда на мировой повестке дня. Прежде всего – вопроса ведения войны против фашистской Германии.

Относительно войны с Германией в общем заявлении было сказано: «Нацистская Германия обречена. Германский народ, пытаясь продолжать свое безнадежное сопротивление, лишь делает для себя тяжелее цену своего поражения… Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантий в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушить мир всего мира… В наши цели не входит уничтожение германского народа. Только тогда, когда нацизм и милитаризм будут искоренены, будет надежда на достойное существование для германского народа и место для него в сообществе наций»[725].

В опубликованном заявлении «большой тройки» говорилось:

«Только при продолжающемся и растущем сотрудничестве и взаимопонимании между нашими тремя странами и между всеми миролюбивыми народами может быть реализовано высшее стремление человечества – прочный и длительный мир, который должен, как говорится в Атлантической Хартии, „обеспечить такое положение, при котором все люди во всех странах могли бы жить всю свою жизнь, не зная ни страха, ни нужды“.

Победа в этой войне и образование предполагаемой международной организации предоставят самую большую возможность во всей истории человечества для создания в ближайшие годы важнейших условий такого мира»[726].

При оценке внешнеполитической стратегии Сталина в годы войны важно оттенить одну существенную мысль: советский лидер все более уверенно и все более эффективно проводил в жизнь цели внешней политики России по мере того, как наша страна одерживала блестящие победы на фронте. Именно этот факт в конечном счете предопределял то, что принято называть дипломатическими успехами. Конечно, это не только не умаляет личного вклада советского вождя в реализацию важнейших задач страны на международной арене в этот сложный период, но и как бы подчеркивает то, что он умел победы на поле брани с фашистскими агрессорами трансформировать в своеобразный мощный резерв на поле дипломатических баталий с союзниками. И с каждым новым успехом Красной Армии международные позиции советской России становились все более прочными. Разумеется, Сталин не вел переговоры с союзниками с позиции силы. Но и они сами не могли не видеть – а тем более игнорировать – возраставшую мощь и растущее влияние Советского Союза в мировых делах. В этом мне видится главное направление эволюции сталинской внешнеполитической стратегии в годы войны.