Заповедник для академиков - Кир Булычев

Фрей глубоко вздохнул и произнес:

— Меня порой смущают и даже оскорбляют элементы недоверия, которые проявляются у наших коллег. Или я существую, или не существую!

— Некоторые сомневаются, — сказала Антонина. — Вы же сами знаете, Владимир Ильич.

— Иванович, — поправил ее Ленин. И посмотрел на Андрея.

— Время конспирации миновало, — сказал Бегишев, глядя в иллюминатор. — Пора открывать карты на стол.

— Не рано? — спросил вдруг Ильич. Теперь они все глядели на Андрея.

— А куда он денется? — спросил Бегишев и отвел глаза от переводчика. — Наша длинная рука его хоть за морем достанет.

— Вы меня имеете в виду? — спросил Андрей.

— Нет, Пушкина, — сказала Антонина. — Я тоже думаю, что пора считать Андрея своим. Или вообще не считать…

— Говорите, — сказал Алик.

— Ну, раз служба безопасности так считает, значит, можно, — улыбнулся Бегишев.

Все замолчали. Никто не спешил выкладывать карты на стол.

Потом заговорил Ильич.

— Дело давнее, — сказал он, — но в свое время, вскоре после революции, когда дела наши шли так себе, а этот иудушка Троцкий старался продать дело революции в Бресте…

Дойдя до этих слов, Фрей сильно ударил кулачком по подлокотнику кресла, в котором устроился. Кресло потеряло равновесие и поехало вокруг своей оси. Пока Алик не поймал Ильича, тот все крутился посреди комнаты.

— Наши дела были так себе, — продолжал Ильич, когда кресло остановилось. — Мы как раз переезжали в Москву. Мы направили сначала Радека, а потом и Льва Борисовича в Швецию. Для руководства германской революцией и связи со шведскими социал-демократами.

Ильич замолчал, перелистывая мысленно учебник партийной истории нового образца — детища перестройки.

— С юга наступали калединцы, — продолжал он, — мы теряли все новые губернии. В нарушение достигнутого перемирия немцы двинулись на восток, и тогда мы на заседании округа приняли решение переправить в Швецию часть конфиската на случай поражения революции и перехода к подпольной борьбе. Вы мне скажете, какой же я, к чертовой бабушке, революционер, если думаю о поражении, но наша сила, батенька, именно в том, что мы предусматриваем все возможные варианты. Вот именно!

Последние слова Фрей выкрикнул в полный голос, как ученик, справившийся с заданием и гордый собой за удачный ответ на экзамене. Андрею привиделась даже репинская картина, на которой юный Пушкин, взметнув к потолку руку, читает стихи, а Державин, перед сходом в гроб, привстал за длинным экзаменационным столом, сложил ракушкой ладонь, чтобы лучше расслышать гениальные строки и благословить. А впрочем, Репин ли создал этот шедевр?

Андрей внимательно выслушал небольшую речь Фрея и все в ней понял, потому что знал больше, чем ему было положено знать. Но, разумеется, и виду не подал.

Хотя от него ждали реакции.

— Сколько вам лет, Владимир Иванович? — спросил он с сочувствием, словно только сейчас обнаружил, что любимый начальник на самом деле — неизлечимый шизофреник.

— Давайте не будем заниматься банальными подсчетами, коллега, — возразил Ильич.

— Давайте не будем. — Андрей обратился за поддержкой к Антонине: — Я чего-то не понял?

— Есть рабочая гипотенуза, — сказала Антонина, из которой так и выпирала буйная жизненная энергия, — что нам удалось найти человека, очень похожего на вождя революции.

— Я сам вас нашел, — возразил Фрей. — Как бы вы меня нашли?

— На ловца и зверь бежит, — вмешался в разговор Бегишев. — Для твоего сведения, Андрей, мы, то есть инициативная группа, смогли пробиться к партийным архивам. Не скажу как, не скажу когда — поверь, что это было нелегко. Мы узнали, что руководство нашей страны перевезло в Швецию некую сумму в драгоценностях. И эта сумма до сих пор хранится в верных руках. А взять ее может лишь один их двух: Лев Борисович Красин, давно покойный, или лично товарищ Ленин.

— Тоже давно покойный, — добавил Андрей.

— А вот с этим позвольте, батенька, не согласиться! — Фрей вскочил и сунул большие пальцы под мышки, словно забыл, что пришел без жилета. — Я — это я, и никаких сомнений!

— Наверное, я скоро сойду с ума, — сказал Андрей.

Видно, это были слова, которых от него и ждали.

— И я тоже думал, что офигел, — сказал охранник Алик. — «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» Слышали этот слоган?

— А почему они вам поверят? — спросил Андрей.

Бегишев кивнул Антонине, чтобы пояснила.

— Тогда, — сказала она, — в восемнадцатом году, уже были отпечатки пальцев. Диктилоскопия.

— Дактилоскопия, — брезгливо поправил ее Ильич. Он недолюбливал Антонину — она для него была слишком полнокровной, шумной и энергичной.

— Ценности находятся в шкатулке, мы проверяли. Она запечатана восковыми печатями. На них отпечатки пальцев.

— Моих и Льва Борисовича Красина, — сказал Фрей.

— Без сравнения отпечатков никто нам шкатулку не даст, — сказал Оскар.

— Можно взять, — возразил Алик, видно, продолжая давнишний спор. — Привезем бригаду.

— Провалимся. И окажемся в ихней тюрьме, — сказала Антонина.

— А где она хранится? — спросил Андрей. — Я имею в виду шкатулку.

Действительность была столь откровенно нереальна, что Андрей и не пытался ничего для себя объяснять.

— Шкатулка? В каком-то трасте. Или банке. Кто нам скажет? — произнесла Антонина. Она была главным оратором.

— А вы уверены, что она вас ждет?

— Тебе уже сказали, — заметил Бегишев. — И вообще ты слишком много спрашиваешь.

— Вот именно! — воскликнул Ильич. — Я тоже хотел обратить ваше внимание на его любопытство.

— Учти, — сказал Бегишев. — Может, мы и сделали тактическую ошибку, когда решили тебе все рассказать сейчас, до швартовки. Потому что на берегу некогда будет рассусоливать.

— Я не уверен, что вы правы, — сказал Фрей.

— Заткнись, Ильич! В Швеции у нас везде свои люди. Никуда он не денется.

— Мне плевать, — цинично произнес Андрей, — что вы там будете получать. Мне нужны деньги. Вы обещали.

— Не только обещали. Ты получишь пятьдесят процентов. Сейчас.

Бегишев вытащил из кармана пиджака бумажник, покопался в нем, извлек две бумажки.

Андрей принял аванс.

— Вот и ладушки, — сказала Антонина, — надо вспрыснуть.

— Не надо, не надо! — закричал Фрей. — Мы стоим на пороге важного события — возрождения финансовой независимости моей партии. А вы, гражданка, готовы ради рюмки или мужских, простите, брюк пожертвовать идеалами.