Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тебе, Господи, единому безгрешному, творцу всех миров, лепителю всех планет, зажигателю всех солнц, прорывателю всех черных дыр, Тебе, Бог мой, с благоговением приношу этот дар! И тебе, мой хмурый ангел с розовой каплей на шее! И тебе, сияющий младенец, чей звонкий смех доносится до самых отдаленных пределов беспредельного…
Протестантский мыслитель датчанин Кьеркегор написал, что в момент крайнего религиозного экстаза верующий слышит голос Господа, произносящий: «Держи себя в рамках!» По всей видимости, этот ограничитель действует как минимум на всех урожденных протестантов, ведь даже если некому больше держать себя в рамках, то рамки сами собой проступают в пространстве. То ли незаметно приблизился полудождевой рассвет, то ли еще нечто изменилось во внешней или внутренней среде, но в сознание Космиста стало проникать нечто усталое, шелестящее, скромное. Он оказался на разрушенных улицах Берлина, вокруг стояли сплошные руины, целые кварталы руин, а картинка была шероховатая, мутная, черно-белая, как на хроникальных кадрах, снятых старой фронтовой кинокамерой. Видимо, вершились последние мгновения войны. Мимо Космиста пробегали сутулые черно-белые старики, расхристанные фашисты, на бегу срывающие с себя погоны и ордена, и группы советских солдат в плащ-палатках, стреляющие из автоматов. Его никто не замечал.
Он увидел человека с мужицким простонародным лицом, который сидел на обгорелых балках поверженного дома. На нем была тесная кожаная шапочка, закрывающая уши, кожаные штаны и длинная рубаха из грубого полотна – среди черно-белой реальности он оставался единственным островком цвета: бурого колорита старых мастеров или болотных пней.
– Глянь-ка, что творится, – сказал человек, указывая задубелым пальцем на пробегающих советских солдат. – Воины-освободители освобождают нас от нас самих. А нам ведь и на пользу!
Говорил он на старонемецком языке, так что Космисту пришлось приложить некое усилие, чтобы уразуметь его. Интонации казались умудренно-равнодушными, как у деревенского деда.
– Толстожопый Адольф хотел пробудить наших древних богов. Да только они не проснулись. А еврейский Бог нас не любит. Потому в нас, протестантах, и рождается чувство протеста.
– Кто ты? – спросил Космист.
– Я – Мартин Лютер, – ответил Мартин Лютер.
– Зачем ты привиделся мне?
– Ты рожден в лютеранской вере – надо же кому-то приглядеть за тобой. Эта вера названа моим именем, хотя мне самому так и не удалось уверовать толком. Мы вынесли из храмов всё лишнее, все эти изображения святых инопланетян. Оставили только Распятие – на память о том страшном миге, когда Сам Иисус потерял веру. А на шпилях церквей мы посадили железных петухов, чтобы напомнить Риму о предательстве апостола Петра. Сейчас уже никому нет дела до Рима и до Петра, но в деревнях петухи всё еще орут на рассвете. Вот я и приперся к тебе, как бурый петушок, – нагадать скорое пробуждение от видений.
– Нагадать? Ты что, цыган? Будущее мое знаешь?
– Я не цыган. Я немец, как и ты. А будущее твое знаю: чего ж его не знать-то? Ты уедешь в Америку вместе со своей женщиной. Так-то оно и правильно, там вся твоя наука. Иди туда, куда ведет тебя твой Beruf. Каждая вторая сказка заканчивается свадьбой простака и принцессы. Женишься там на своей англичанке, а может, она русская или инопланетянка – не знаю. Это не важно. Главное, чтобы детишки пошли. Сделаете там парочку хорошеньких американских дочурок, которые никогда не помыслят ни о Берлине, ни о Британии, ни о России, ни об эллиптической галактике. Совершишь парочку серьезных научных открытий – таких же румяных и пригожих, как твои будущие дочурки. Ты будешь говорить, писать и даже думать на заокеанском языке. Изредка будешь приезжать сюда по научным делам, и каждый раз станешь чувствовать себя здесь чужим. Но ты останешься немцем, сынок. И, умирая, вспомнишь о своей Германии. А теперь вот чего скажу: когда очухаешься, когда придешь малость в себя, зайди сразу же в первую попавшуюся пивную, выпей доброго пива и съешь хороший свиной вурст. Запомнил? Вурст!
– Мне нужен не вурст, а ключ! Дай мне ключ! Ключ к шифру! Ключ к значению происходящего! – так хотел крикнуть Космист, но не смог – всё унеслось куда-то, заволоклось тусклым дымком Великого Поражения, и только на дальних фонах звенели чьи-то смехи и писки, утиные кряки, и бубнилось издалече алеутское шаманское бормотание.
– Эй, проснись и возьми ключ! – разбудил его девичий голос, звонко произносящий английские слова.
Он сидел в своей машине, припаркованной возле Александерплац, а к его окну наклонялась Элис и протягивала ему ключ, на котором болталась бирка с каким-то адресом. За ее спиной маячил лимонный электромобиль.
– Как ты меня нашла? – спросил Космист.
– Мимо проезжала и углядела твою тачку. Ты выглядишь омерзительно. Я сняла классную квартиру в Далеме и собираюсь жить там вместе с тобой. Перевези свои вещи сегодня же. Вот ключ и адрес. Со своей стороны обещаю тебе более веселое существование, чем соседство с унылым извращенцем. А сейчас извини, мне надо срочно помочь Кире Видер с эвакуацией нашей школы. Нас выселяют из желтого домика. Домик вот-вот снесут вместе с парком – там будет торговый центр. До скорого, мистер Белый Рыцарь!
Космист покорно отправился домой, чтобы собрать вещи. По дороге съел вурст и выпил кружку пива.
У входа в свой дом он увидел двух полицейских велосипедистов в ярко-зеленых эластичных униформах – они напоминали лягушат из детского спектакля. Лягушата проводили его озабоченными взглядами.
В квартире присутствовало несколько человек, и все они расхаживали по комнате Эксгибициониста, время от времени выходя на кухню, чтобы сварить себе кофе. Бо-Бо Гуттенталь стоял посреди кухни, рассматривая никелированный кофейник. Он был мрачен как туча.
– Твой сосед умер, – сказал он, увидев Космиста. – Умер с расстегнутыми штанами.
– Вы убили его? – спросил Космист.
– Мы его не убивали. Возможно, его никто не убивал. Мы пока не обнаружили признаков насильственной смерти. Его нашли сегодня в том самом месте, где он сделал ту полутораминутную съемку, которая тебя так взволновала. К сожалению, он не надел тот плащ, который мы ему подарили. Он был в своем обычном дождевике, со своей рабочей камерой на животе. Хочешь глянуть на то, что запечатлела его камера перед смертью?
Космист кивнул.
Они вошли в комнату Эксгибициониста, сели на стул перед экраном.
