Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

смысл обращаться с экрана с веселыми и дерзкими речами. Теперь это были гирлянды совершенно различных, а иногда и чудовищных инопланетян, почти вплотную прижавших к экрану свои любознательные лица, иногда целиком состоящие из глаз. А экранчик-то ледяной, а экранчик-то слюдяной! А экранчик-то леденцовый и непрочный, и он становится всё тоньше и ломче под растопляющим и плавящим воздействием Двойного Алефа! А сотни нечеловеческих глаз всё ярче загораются хищным любопытством, когда они всматриваются в нагих посетителей клуба «Арчимбольдо», которые водят свои пивные и шампанские хороводы вокруг гигантского космического телескопа. Сам телескоп становится огромным автономным фаллосом, увенчанным циклопическим блестящим оком, – навязчивый кошмар Карла Густава Юнга, но отныне его и кошмаром-то не назовешь, потому что некому стало пугаться таких видений. Само небо доверчиво открывает перед этим зрячим фаллосом свою вагинальную безграничность, мириады звезд отражаются в фаллическом оке, и всё больше пришельцев среди танцующих! А музыка-то, музыка! Она разворачивает свои галопы, свои рондо и ритурнели, поднимающиеся, словно металлические рыбы из глубин ржавого водоема. Какие-то маразматические или младенческие песенки пробиваются сквозь космический гул, сквозь эфирный шелест, сквозь треск ледяных глыб и завывание множества вьюг. И сквозь скрежет далеких и зимних сталелитейных заводов. Кто там поет беспечную песню о скворце, о сердечке из коралла, о Микки-Маусе и веселом трубочисте? Мы ведь орудуем в сфере небытия, соответственно, кто скажет нам, где наша плоть и каково происхождение нашего голоса? Здесь обломаются все документалисты, здесь рухнут ниц все журналисты и бойкие писаки-обоссаки, здесь рухнет документальное кино, да и трахать бы его в рот за его извилистую жажду реальности! Здесь треснет любая литература факта – фак ю слоули, дарлинг! – так поет антифакт, который сладострастно подтачивает изнутри любое правдивое повествование. О, какая захлестывающая оргия инопланетян развернулась в Обсерватории, когда соизволила наступить Ночь Нового Созерцания. Куда уж там землянам с их скудным набором непритязательных извращений! Здесь сотни тысяч существ, приносящих привет из самых заповедных уголков небытия! Их телесные устройства так специфичны, их прихоти так безграничны и неразборчивы, и это порождает веселость, которую бы взять да и спрятать в малахитовой шкатулке уральского мастера. Здесь встречаются существа-языки, способные облизать одним движением каждый корпускул вашей трепещущей плоти, здесь есть автономные вагины, обладающие неповторимым юмором, здесь тусуются лучи, или, лучше сказать, лучики, одно лишь соприкосновение с которыми порождает вечный оргазм.

Даже такое лакомое блюдо, как оргия инопланетян, следует подавать холодным. А как иначе? Хотя в этой сцене и наличествуют цитаты, порою не лишенные ужаса (от Босха до Спилберга, от японоподобных слизней Хаяо Миядзаки до ветвящихся мутантов братьев Чепмен), но в целом эпизод снят не столько в духе инфернальной вакханалии, сколько напоминает glamorous event. Здесь присутствует нарочитое и прохладное легкомыслие (впрочем, без всякого комизма), нечто от беспечного дефиле. Нечто более воздушное и зыбкое, чем сцена в клубе «Арчимбольдо», – там царствовало изобилие без духа изобилия, здесь же одинокий Дух Изобилия легко лепит из своего собственного состава чудовищное многообразие нечеловеческих вожделений.

А губы ее шепчут: «Вы всего-навсего колода карт!» Вы всего-навсего инопланетяне, мутанты, ангелы, кентавры, сатиры, русалки, хоббиты, дриады, протеи, путти, золотые пауки, хохотуны, горлумы, бородатые улитки, сосуны, лизуны, пальцеобразные, хатифнатты, мумии, муми-тролли, японоподобные аморфы, живые флаги, прожорливые торты, автономные гениталии, похотливые столы, колобки, вертлявые статуи, пылевые и палевые столбы, урчащие радуги, гигантские киты, наделенные мордашками кривляк Чаплина и Гитлера, игривые колонны, самоскладывающиеся ширмы и веера, белые кролики, синие гусеницы, гимнасты, сексуальные гладиаторы, водоросли, роботы, херувимы, андроиды, водяные драконы, супремы, гигантские младенцы, трансформисты, соплевидные, ясножопые, вагиноликие, теневые, самостирающиеся, покемоны, ветроногие, мыслящие в сторону наслаждения осьминоги, танцующие грибы, йодистые дзен-мастера Йоды, хрустальные черепа, невидимки, оболтусы, зрячие дождевики, золотые дожди Юпитера, алмазные слоны, ароматные бабочки, бабуины, гибриды, планктоны, изгнанники из родных галактик, межгалактические туристы, чеширские коты, рыбы, демоны врат, дельфины, эльфы, белые ходоки, хомяки, англичане, дети, эквилибристы, архангелы, архиепископы черных дыр, киборги и сведенборги, хайдеггеры и шварценеггеры, косолапые астронавты, одрадеки, одалиски, винтоголовые, ластоглазые шапки, радиоактивные хиппи, монахи нездешних монастырей, серафимы, сияния, ландшафты, друиды, вакхи, серебристые нимфы, каменные гости, воины-освободители, балянусы, шаровые молнии, плесневые гиганты, отражения, феи, наяды, нереиды, суккубы, лапландцы, альрауны, дауны, амальдауны, узелки амальгамы… Вы всего лишь пузырьки в бокале холодного шампанского!

А нам надо работать, моя дорогая, потому что мы не аристократы и не пришельцы, мы простые дети труда. Нам надо работать даже на празднике жизни, даже на презентации либо на эксгибиции, нам надо смотреть в космический телескоп, в этого Большого Эксгибициониста, и пронзать взглядом миллионы миров, и искать, искать, искать в них тебя, пока наш хрупкий локоть больно сжимают пальцы Амальдауна, который опять щеголяет в костюме гриба – он кивает своей ядовитой бахромчатой шляпой, он шепчет своим сухим тяжеловесным шепотом: «Хватит ухлестываться шампанским, молодой человек. К тому же это не настоящее французское шампанское, а простая подделка, изготовленная толковыми рейнскими виноградарями. Пора нам заглянуть в любимые бездны. Я обещал вам растолковать суть моего термина «Пустая Аллея», который скоро появится во всех учебниках по астрофизике. Если воспринимать космос как театр, то Пустая Аллея – это оптический эффект: представьте себе, что раздвигается театральный занавес, а вместе с ним исчезает Сцена, исчезают актеры, прилипшие к тканям и складкам Занавеса, уходят вместе с Занавесом декорации и кулисы, и даже Закулисье уходит, и остается, открывается, настигает опустошенный путь, прямо ведущий к Цели, которую мы никогда бы не решились себе поставить. Далее следуют формулы и математические каскады, но наш фильм сшит по непритязательной канве немецкой романтической новеллы, поэтому какие уж тут формулы и математические каскады. Тем более вы сейчас вообще ничего толком понять не способны – ладно уж, просто взирайте в окуляр Большого Эксгибициониста: что вы там видите?»

Вижу желтый двухэтажный домик девятнадцатого века, где располагается школа перформанса Киры Видер. Вижу окружающий его парк в дожде. Вижу Ирму в окне лаборатории, Ирму в белом халате, склонившуюся над микроскопом. Вижу Бо-Бо Гуттенталя. Вижу его нательный серебряный могендовид на серебряной цепочке, свисающий со спинки стула. Могендовид крупным планом, а сквозь него видны мириады звезд. Вижу шарообразных языческих богов – Меркурий, Марс, Венера, Юпитер, Уран, Нептун. И, конечно же, Сатурн, опоясанный кольцом астероидов, словно девочка обручем! Вижу траектории планет, Млечные Пути, черные дыры и белых карликов, танцующих на полянах небытия. Слышу пение суперструн на эоловых арфах просторного и холодного рая. Вижу Стивена Хокинга, которому вы так страстно завидуете, хотя он