Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

здесь скрывается желтый домик девятнадцатого века. Он быстро оделся и вышел в парк. Было холодно. Аллея. Еще одна аллея. Поворот. Несколько бесконечных аллей. Безветренно. Безлюдно. А вот и то самое место.

Дерево, которое он сфотографировал здесь ради узоров, оставленных короедом, было спилено – свежий пень белел своим срезом. Это его рассеченное тело они увозили в своем игрушечном грузовичке.

Космисту казалось, что некий стеклянный мир то ли разбивается вдребезги, то ли, наоборот, выдувается переливающимся пузырем, нагнетаемый трубочкой Стеклодува. Он смотрел в глубину аллеи, по которой он только что прошел шагом более торопливым, чем ожидал от него этот безлюдный осенний парк.

Пронзительное и одновременно ясное предчувствие посетило его. Он не сомневался, что сейчас в конце аллеи появится она – хмурая незнакомка из неизвестных миров. Инопланетянка? Ангел? Обычная девушка, возвращающаяся из учебного заведения?

«Люблю парки и сады, примыкающие к женским учебным заведениям», – сказал Эксгибиционист. В школе перформанса Киры Видер учились, действительно, почти лишь одни девушки.

Но никто не появлялся. Аллея оставалась пуста. Не было даже теней – перламутровый облачный день поглотил их. Но всё же кто-то как будто смотрел на него сквозь этот день. Кто? Зрители фильма?

– Появись, – мысленно попросил Космист.

В конце аллеи появился силуэт приближающегося человека. Это не был светлый девичий силуэт. Это был, как показалось Космисту, гигант в черной широкополой шляпе и в длинном черном сюртуке. Это истинный Шляпник? Он неторопливо надвигался. Вскоре в лицо Космиста взглянули мягкие глаза Моше Цоллера.

– Мне нужен Алеф, – сказал Космист, глядя в эти глаза.

– Вам нужен Алеф? – Цоллер приподнял сочную бровь. – Хотите снова посмотреть на зрителей? Или, может быть, хотите узнать кое-что о жизни Автора? Того, кто придумал этот фильм? Может быть, несколько биографических эпизодов из жизни Автора, разворачивающихся в различных немецких городах?

– Мне нужен Алеф, господин Цоллер, – повторил Шляпник, лишившийся своего цилиндра.

Когда он произносит «господин Цоллер», начинает казаться, что дело происходит не в фильме, а в немецком романе девятнадцатого века. Пухлые губы Моше улыбнулись – это была не каббалистическая улыбка всезнания. Скорее усмешка школьного озорника.

– Зайдите ко мне завтра утром. Я буду дома. Там и поговорим.

Раввин-реформист, зачем-то обрядившийся в этот день в консервативную одежду хасида, прошел мимо и сгинул в глубине безветренного дня.

Концептуальное искусство, как известно, требует авторского комментария. Элис Миррор тоже написала короткий текст в качестве комментария к своему перформансу «Безумное Чаепитие». Каждый из десяти зрителей держал в руках белый листок с распечатанным текстом. Космисту, впрочем, показалось, что это почти бессвязный набор английских слов.

An effort, the ceremony, an order. Silence. Born in Cambridge, growing up in Oxford cause the pale minority which used to rule the world with the help oh knowledge yet the silent statement to be nutty in a while with greatest help of Sence of Noncence elaborated as a form of postaristocratic pleasure in the context of pure nudity the repression but no hidden nut later in cold we need no help, no disgrace to expose the absence of impulse.

Усилие. Церемония, порядок. Молчание. Рожденная в Кембридже, растущая в Оксфорде, потому что бледное меньшинство привыкшее управлять миром с помощью знания ныне молчаливое замечание быть причудливым между прочим с величайшей помощью Чувства Бессмысленности в контексте простой наготы выработанные как форма постаристократического наслаждения подавление но нет спрятанного орешка позднее в холоде мы не нуждаемся в помощи, в неблагородстве чтобы предъявить отсутствие импульса.

Ирма. Ирма в лаборатории. Ирма в белом халате. Ирма, смотрящая в микроскоп. Молекула. Клетка. Ядро. Молекулярные процессы. Психоделические аспекты микромиров. Дизайн и архитектура полимеров. Чудовищное лицо балянуса. Вирусы. Роскошные парки плесени. Психоделические аспекты микромиров. Изумрудное бревно, плывущее в перламутровом океане. Алые волокна, протянутые в тень сиреневой плазмы, словно ветви нечеловеческих рощ, ищущие свое удобное пропитание. Надежды, которые питает оранжевая вращающаяся кибитка, атакуемая серебристыми искрами. Гранатовое колье, исполняющее летаргический танец в сопливой витрине.

Ирма, за которой следят. Ее роскошный постаристократический профиль в окуляре подзорной трубы. Дистанционные снимки скрытой камерой. За ней следит не служба, на которую работает Бо-Бо Гуттенталь, а нанятый им частный агент. Самый опустошенный персонаж данного повествования. Только в самом конце фильма мы видим лицо Отто. Увидим лицо человека, чье имя не изменится от того, что мы прочитаем его наоборот. Оттого Отто так пуст. Его лицо нам ничего не скажет. Нам не удастся запомнить это лицо, даже если мы бросим на это запоминание максимум наших умственных сил.

Бо-Бо Гуттенталь тоже был «человеком экрана». Только его алтарный экран располагался не дома, а в его служебном кабинете. И в этом кабинете он занимался не поисками инопланетян, а бесконечными просмотрами видеозаписей, сделанных скрытой камерой. Точно так же, как Космист постоянно смотрел съемки NASA, а Эксгибиционист – реакции девушек на его член, с таким же маниакальным упорством Бо-Бо созерцал бесчисленные сексуальные развлечения Ирмы, снятые скрытой камерой Отто. Секс с лаборантами и лаборантками, с микробиологами и курьерами, с шахматными неграми и белокожими моделями. Обильный и упоительный секс с умелой и сонной кореянкой по прозвищу Ореховая Соня, сексуальные игры с проститутками и проститутами, мимолетный секс с Космистом у подножия Воина-освободителя. Созерцал ее многочисленные, но неудачные попытки соблазнить собственного отца – крепкого старика, носившего имя столь знатное, что оно уже с пятого класса школы преследовало каждого школьника, вынужденного знакомиться с историей Европы. И так вплоть до неряшливых совокуплений с грузчиками, привозившими мебельные гарнитуры из орехового дерева, а Ирма обожала ореховую мебель и с педантичным упорством обставляла ореховыми сервантами, шкафами, стульями и столиками многочисленные комнаты огромного и совершенно нового особняка, который ее крепкий отец недавно преподнес ей ко дню ее двадцатидевятилетия.

Уединившись в своем кабинете, Бо-Бо смотрел эти записи каждый день – дрочил, плакал, хохотал, пел молитвы, иногда ронял горячую голову на письменный стол и странно засыпал. Он обожал Ирму, но только очень проницательный психоаналитик смог бы объяснить, какие извилистые тропы забросили этого рыжеволосого еврея с бумажной кожей в русло достаточно специфического кинопроцесса, в галактику спонтанной немецкой порнографии, где сияла яркая звезда Ирмы. Сама Ирма, впрочем, не подозревала, что является главной героиней порнографического киноэпоса, способного посрамить шедевры Саши Грей или Чиччолины.

Начальство и коллеги Бо-Бо давно поняли, что этот человек сильно не в себе и вряд ли способен к серьезной работе, но смотрели на это сквозь пальцы