Новый центр - Йохен Шимманг

Сам Генерал считался человеком практичным, падким до власти и наслаждений, не особенно сообразительным, — но аскету и фундаменталисту Грошу он по непонятной причине доверял слепо. Возможно, Грош не стал высоким генеральским чином, чтобы эта личная зависимость не была слишком очевидной для внешнего наблюдателя. И ничего странного не было в том, что этот человек стал тестем Кольберга: Мефистофель дарит адвокату дьявола собственную дочь.

Такие мысли и картины проносились у меня в голове, когда я сидел на диване дьявола и его жены, попивая кофе, сваренный Элинор. Она заметила мое состояние и стала рассказывать, видимо пытаясь отвлечь, что восемьдесят процентов музея, как она его называла, хранится в подвале, потому что иначе она вряд ли смогла бы войти в свою квартиру. Иногда она меняет экспозицию, ведь запасники в подвале практически неисчерпаемы.

— Но сейчас мы все это осматривать не будем, — добавила она. — Лучше я покажу тебе верхний ярус.

Попав наверх, я сразу сообразил, чего мне не хватало внизу. Будь я настоящим библиотекарем, я бы сразу догадался, но ведь я, в конце концов, только учился, если можно так выразиться. Внизу я не видел ни одной книги, кроме старого каталога выставки «Реализм. Эксцентрика действительности»[55]. Зато здесь, наверху, стеллажи с книгами закрывали три из четырех стен, на столике возле кровати Элинор лежали три книги, да и на полу то и дело попадались стопки книг, а рядом газеты и журналы. Теперь я понял смысл разделения квартиры. Если внизу находилась галерея, всегда готовая к присутствию посетителей, то сама хозяйка жила прежде всего здесь, наверху.

Она скрылась в ванной, а я незаметно, буквально на цыпочках, стал обследовать полки. Разумеется, большая часть книг была на английском языке, но немецкие попадались тоже. Я попытался понять принцип, по которому они были расставлены, но не обнаружил ни алфавитного порядка, ни предметных областей, ни принадлежности авторов к определенным странам, ни года издания как критериев организации библиотеки. Например, книги Кено, о которых мне рассказывала Элинор, находились между томом под названием «The Kinks. The Sound and the Fury»[56] и романом «The Act of Roger Murgatroyd», который написал Жильбер Адэр. Вплотную к ним стоял альбом фотографий Викторианской эпохи, а дальше шла книга Эндрю Ходжеса «The Enigma of Intelligence: Alan Turing». Уже по корешкам можно было определить, что их читали постоянно.

Возможно, книги оказывались на полках по мере приобретения, но я не решался вынимать их одну за другой, чтобы посмотреть на дату покупки и убедиться в своем предположении. Во-первых, я придерживался той точки зрения, что даже библиотекарь должен держаться в рамках, обуздывать свою страсть и не позволять себе беспардонно копаться в чужих собраниях. Да-да, именно библиотекарь, потому что ему известно лучше других, в сколь интимную сферу он вторгается. Ну а во-вторых, я просто-напросто понимал, что Элинор может выйти из ванной в любую минуту и ей не понравится, если я буду рыться в ее вещах. Поэтому я не позволил себе совать нос в книги на ее ночном столике, чтобы узнать, что она сейчас читает. Мой взгляд задержался только на трех фотографиях в рамках, которые висели на стене над кроватью. На первой был приветливый мужчина в военной форме с каким-то слегка потерянным взглядом, я подумал, что это майор Ригби и здесь ему лет сорок пять. На второй была сама Элинор в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, стоящая в дверях кирпичного дома, плечом она небрежно прислонилась к косяку. Я предположил, что это дом, в котором семья Ригби жила или до сих пор живет в Ливерпуле. На Элинор были джинсы и бледно-голубая рубашка, а сверху черная куртка с капюшоном. Третью фотографию я уже знал: та самая бабушка в клубе «Пещера», которую я обнаружил в альбоме 1965 года. Этих двух шестнадцатилетних девушек разделяли пять с половиной десятилетий, но сходство было поразительное.

Что там Элинор так долго делает в ванной? Не слышал ли я, причем довольно долго, шум воды из душа, когда только начал рассматривать книги на полках? А сейчас — это не она там тихонько что-то напевает? Она что, каждый раз после обеда принимает душ, прежде чем вернуться в свою «Алису в Стране чудес»? Я с почтением отступил на шаг и с ощущением, что делаю что-то запретное, бросил робкий взгляд на стопку книг на ночном столике, надеясь разглядеть хотя бы название верхней книги. Но сверху лежала бумажка с надписью от руки, причем такими большими буквами, что я не мог ее не прочитать. Заглавными буквами было написано: WHITE PEACE![57] (18 ноября 2029).

Надпись была сделана, таким образом, вчера, возможно, незадолго перед тем, как уснуть. Я не успел сообразить, что она могла означать, потому что услышал, как открывается задвижка ванной. Я отпрянул от кровати, обернулся и увидел, как Элинор, нагая, белоснежная и улыбающаяся, идет ко мне.

— Знаешь, — говорила она мне минут сорок спустя, — на прошлой неделе я поняла, что ты относишься к той категории мужчин, которые заставляют ждать вечно. Но для вечности у меня нет времени.

Она села в постели и закурила, а я лежал рядом и смотрел на нее.

— Похоже, что я в основном нравлюсь именно мужчинам такого типа, — продолжала она. — Не в обиду будь сказано. Не исключено, что я сама люблю робких, нерешительных, у которых слюнки текут от вожделения. Это такой приятный контраст.

Теперь я тоже сел, прислонился головой к стене и возразил:

— Постой, но ведь я не вел себя так. Кто-кто, но не я.

— В переносном смысле, малыш. В переносном.

— Я называю это желанием.

— Называй как хочешь. Так или иначе, все случилось вовремя. Я имею в виду себя. Я уже потеряла всякую надежду, но когда во время того обеда я увидела, как ты ревнуешь к маленькому Фродо — он, конечно, тот еще фрукт, — я поняла, что не все потеряно.

— Вообще-то, — проговорил я, — ты не должна называть меня «малыш» и не повторять постоянно «вот этот юноша», когда говоришь обо мне при посторонних. Во-первых, мне всегда в таких случаях кажется, будто разговор происходит в мое отсутствие, и, во-вторых, я как-никак на девять годков старше тебя. Гению, конечно, многое позволено, но чуточку уважения я бы попросил.

Элинор склонилась ко мне, поцеловала в щеку и ответила:

— О’кей, старик. Мне кажется, после наших греховных дел мы должны встать и продолжить работу. Или ты думаешь иначе?

— Согласен. А БЕЛЫЙ МИР, это что такое? Наверное, что-то очень важное, раз написано большими буквами, и к тому же записка лежит возле кровати.

— Так и есть, важное. Нет, то есть, в сущности, это просто название.

— Название для того, над чем вы сейчас работаете?

Она кивнула.

— Но это абсолютная тайна, мой дорогой. Нет, правда, я не шучу, я не имею права ничего об этом рассказывать. В том числе о том, кто заказчик. И ты не должен у меня ничего выпытывать на эту тему, обещай мне.

После ее первой фразы я вытаращил глаза, не веря своим ушам, как принято говорить в таких случаях, но мое изумление не связано было со словами «абсолютная тайна», оно касалось слов «мой дорогой». Но еще больше меня поразило это странное сочетание: она практически одновременно говорила о нашем общем будущем — и требовала от меня обещания ничего у нее не выспрашивать.

На улице, пока наши пути не разошлись, Элинор сначала взяла меня за руку, потом под руку. Возле цветочного магазина нам встретился Ритц, как всегда, в кителе и картузе. Он разглядывал розу, которую держал в руках, потом кивнул нам.

— Привет, Пауль, — сказала Элинор. — Что это у тебя?

— Роза, очень жизнестойкая, — сказал Ритц. — Цветет до ноября, сами видите. Сорт называется «Сказочный принц». Эту я возьму домой. Ну а как ваша работа продвигается?

На этот раз Ритц обращался к нам обоим, и мне не пришлось глупо стоять в сторонке, как несколько недель назад.

— Продвигается нормально. У нас, во всяком случае, — ответил я. — А Элинор про ее работу говорить запрещено.

12

Дела у нас в библиотеке пошли действительно очень споро. Нам такой темп был необходим, потому что приближался конец ноября, а официальное открытие библиотеки было намечено на четверг, 14 марта 2030 года. Зандер хотел непременно выдержать этот срок, и мы тоже, потому что в самом начале года пора будет рассылать приглашения «деятелям культуры», часть из которых приедет к нам издалека, другие, впрочем, жили в столице.

Как и все, кто жил здесь, я говорил либо «снаружи», подразумевая город, либо «в столице» — и никому не известно было, кто первый придумал эту формулу. Только сейчас мне пришло в голову, насколько ярко у всех нас было выражено сознание обособленности. Для нас это была неприкосновенная территория, островок посреди Берлина, города, который мы никогда не называли по имени, ибо не ощущали себя его жителями. Во времена хунты эта территория, впрочем, тоже была неприкосновенной и отграничивалась от окружающего мира многочисленными оборонительными сооружениями и контрольно-пропускными пунктами. Однако теперь доступ сюда был свободный, и ежедневно толпы поставщиков, клиентов, деловых партнеров приходили на те предприятия, которые здесь обосновались, а оба ресторана посещались отнюдь не только обитателями территории: в противном случае они бы не выжили. В «plaisir du texte» благодаря нескольким заметкам и ссылкам в СМИ приток посетителей увеличился, и все за счет гостей снаружи.