Осколки наших сердец - Мелисса Алберт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот, решила кекс испечь, – звонко проговорила я, пока она пробивала бутылку. – Лимонный. И месячные как раз начались… Будет лимонный с шоколадной глазурью.
– Пакет нужен? – безразлично спросила кассирша.
– Нет, спасибо! – Я свалила все покупки в руки Билли. – Хорошего вечера!
Я чувствовала, как он беззвучно смеется рядом; мы медленно пошли к выходу, потом ускорили шаг и наконец выбежали на жару.
– Вот видишь? Сработало!
– Нет! Она даже не попросила показать удостоверение.
– А все потому, что сработал мой гениальный план со смесью для выпечки и тампонами!
– Она потом придет к тебе домой и проверит, действительно ли ты испекла этот кекс. И тебя арестуют за вранье.
– А мы возьмем и испечем кекс, – предложила я. – Хочешь?
Мы улыбнулись.
– Хочу, – ответил он.
* * *
Домой к Билли мы вернулись уже после двух. В коридоре пахло томатным соусом, свежей стружкой и собачьей шерстью, но эти запахи были приятными и успокаивали. Гремлин бросился нам навстречу, когда под нашими шагами заскрипели половицы. Мы шли и смеялись из-за всякой ерунды.
– Билл? – Из темноты раздался голос отца Билли.
– Черт, – пробормотал Билли и подтолкнул меня на кухню. Мы остановились у стены, посмотрели наверх. Он все еще держал меня за плечи.
– Привет, пап, – выкрикнул он. Его дыхание было сладким от дешевого печенья.
– Ты все это время сидел на крыльце?
– Мне не спалось. – Он даже не соврал, подумала я. – Я не буду шуметь.
– Ладно. – Последовала пауза, а потом его отец стал спускаться по лестнице. Мы испуганно переглянулись, но мистер Пэкстон остановился на полпути; ступенька скрипнула где-то над нашими головами. – Когда будешь подниматься, не разбуди сестру. И старайся впредь ложиться раньше, это уже ни в какие ворота не лезет.
– Хорошо, – сказал Билли, – спокойной ночи.
Мы еще долго стояли под лестницей – казалось, целую вечность, – а потом наконец дверь спальни за его отцом закрылась. Билли взял мою руку и прижал к своему сердцу, чтобы я послушала, как оно бьется.
– Чуть не поймал, – прошептал он.
Мы стояли лицом к лицу, воздух между нами накалился и потрескивал. Грудь распирало, как от смеха, но это был не смех, а что-то большее, щемящее. Когда я подняла глаза и посмотрела на него, мне показалось, что происходит что-то важное. Я словно подвиг совершила.
Он пристально смотрел на меня, выжидал. А потом произнес мое имя.
И когда он это сделал, у меня перед глазами что-то вспыхнуло. Видение было таким же мимолетным и ошеломляющим, как тогда в шкафу в родительской спальне. Его голос раздвоился и стал двумя голосами – один принадлежал этому Билли, а второй был тонким и сиплым – голосом маленького мальчика. Лицо его тоже раздвоилось – он остался собой, но я увидела его же лицо в детстве. При этом я испытала такое сладостное, острое и пугающее чувство, что отдернулась и ударилась о стену.
– В чем дело? – спросил он, уже не пытаясь говорить шепотом.
– Ничего.
– Ты аж подскочила.
Мне вдруг страшно захотелось остаться в одиночестве, подумать.
– Да… но со мной все в порядке. Я просто… мне надо идти.
Он колебался. Я видела по его глазам.
– Айви, – сказал он снова очень тихо и ласково, – прошу, не делай этого.
– Чего? – От этих слов у меня почему-то мурашки побежали по спине. – О чем ты? Ты ведешь себя странно.
Он шагнул назад, на лице было удивление.
– Я веду себя странно? Ого. Ну, я уже совсем ничего не понимаю. На самом деле все это действительно очень странно. Не стоило и пробовать, наверное.
Я запаниковала и ответила, пожалуй, слишком резко:
– Ты по-прежнему злишься, что я отказала тебе в седьмом классе?
– Отказала? – Он повысил голос. – Ты это так называешь? – Он взял себя в руки, посмотрел на потолок. – Слушай, – тихо произнес он. – Я понимаю, тогда мы были детьми. И мне бы давно забыть о том, что случилось. Я и забыл. Но нельзя притворяться, что ничего не было. Это же просто… подло.
Я вытаращилась на него.
– Ты имеешь в виду… Ты все еще говоришь о том случае…
Глаза Билли сверкали. Он выпятил нижнюю губу, словно старался не заплакать.
– Ты разбила мне сердце, Айви. Ты меня уничтожила. Но это еще не самое страшное. Самое страшное, что ты попросила свою мать сделать это вместо тебя.
Пол куда-то отодвинулся. Перед глазами заплясали черные круги.
– Нет, – пробормотала я, качая головой. – Нет.
Он закрыл глаза ладонями, словно ему было невыносимо на меня смотреть.
– Прошу тебя, просто уйди. Ладно? Уходи.
Глава пятнадцатая
Город
Тогда
Наступило лето, занятия в школе закончились, и весь город был в нашем распоряжении. Мы покупали манго на Девон-стрит и ели их у озера. Плавали на глубине, ныряя с уступа на Огайо-стрит с липкими от кокосового мороженого губами. Так часто ходили на концерты, что гул в ушах не затихал ни на минуту. Искали приключений на свою голову и неизменно их находили.
И все это долгое, головокружительно жаркое лето мы занимались колдовством.
То лето запомнилось мне резким контрастом света и тьмы, а мои воспоминания были или залиты ярким солнцем, или окутаны густым сумраком. Я была влюблена – в Фи, Марион, в наш город, во все, что оживало на кончиках наших пальцев, когда мы собирались в кругу трех.
Но в моей жизни был еще и папа. Диски в его позвоночнике совсем пришли в негодность, на прикроватном столике выстроилась батарея оранжевых пузырьков с лекарствами. К концу лета я поняла, что он никогда не поправится. Я, кажется, смирилась, что скоро стану сиротой. Это осознание следовало за мной по пятам, как черный пес: бежало за велосипедом, пытаясь цапнуть за покрышки; свернувшись калачиком, таилось в углах моей спальни. Лишь магия приносила радость, ощущение власти и контроля над реальностью. Лишь она ненадолго прогоняла черного пса, который боялся ее, как грома.
Все это время мы с Фи продолжали убеждать себя, что колдуем развлечения ради. Хотя заклинания, которым мы учились, становились все серьезнее и были призваны отвлечь внимание, сбить с толку или наказать наших врагов. Занятия по книге колдуньи отзывались пульсирующей головной болью и изнуряющим голодом, и Фи стала заваривать ферментированный чай, помогавший унять боль. Но даже тогда мы продолжали внушать себе, что этот наркотик, без которого мы прожить уже не могли, все еще нам подвластен.
Марион
