Секретная информация (сборник) - Сергей Трищенко

По некоторым косым взглядам я определял недовольных. Но делать они ничего не будут, даже зная, кем станет Люст всего через полгода. Пока он самый обычный мальчик, ну, может быть, с чуть увеличенными клыками… И убить его – значит, убить самого обычного мальчика. Он пока не умеет ни нападать, ни защищаться.

А научить его…

Нет, я не буду учить его. И не потому, что не хочу: я не могу, не умею, не знаю, как учить Хищников! Да и кто их учит? Старый Учитель тоже не умел учить их, и, тем не менее, они появлялись, время от времени.

Я буду говорить с Люстом, если увижу, буду рассказывать ему о способах выживания в лесу и способах добывания пищи… Впрочем, всё это он давно знает. Это знают все, потому что это входит в начальные знания. Но не все становятся Хищниками.

Может быть… может быть, я расскажу ему о тех двоих, что стали Хищниками до него? Но разве это ему поможет? Хищник не хочет слушать ни о ком, кроме себя. Он лишь себя считает источником знаний. Но откуда? Почему?

Наверное, так получилось оттого, что он часто бывал в лесу. Но значит ли это, что сам лес научил его стать Хищником? В лесу ведь никого и ничего нет. То есть там живут, конечно, различные звери: зайцы, лоси, кабаны. Но там не у кого учиться. Как же Люст?..

Назавтра после Дня Выбора я прошёл по Деревне, отбирая новых учеников. Занятия с ними я начну позже, через полгода, когда уйдут нынешние, сделавшие вчера свой Выбор.

Но отобрать их требовалось уже сейчас. Отобрать и освободить от повседневной работы. Иначе их родители, следуя традициям и привычкам своей семьи, станут привлекать их к тем занятиям, которыми искони занимались их предки, а это могло погасить Искру. Жителюди ведь никогда не заглядывают в глаза своих детей.

Выбирать детей было легко: я просто брал ребёнка за подбородок, приподнимал голову и заглядывал в глаза. Глубоко-глубоко, на самое донышко.

Искру было заметно сразу. Она блестела в глазах у одних близко к поверхности, у других глубже. Иногда в одном, но чаще всего в обоих.

И сами Искры встречались разные: одни побольше, другие поменьше. У Эска – у того мальчика, что не испугался Люста – помнится, Искра сияла во весь зрачок.

Дети не противились отбору. Мало того: не противились и их родители, хотя у некоторых я забирал единственного ребёнка. Но они знали, что в любом случае им не дадут умереть с голоду: Община прокормит.

Несмотря на их знание, мне порой казалось, что им вовсе безразлична судьба детей. Когда я произносил традиционную формулу: «Я забираю вашего ребёнка», они поднимали на меня свои тусклые глаза, и ровным голосом произносили: «Что ж, бери».

Точно так же они реагировали, например, на известие, что другое их дитя разбилось насмерть, упав со скалы, или что его утащил Хищник. «Что ж, упало», говорили они, или «Что ж, утащил» – и продолжали заниматься обычными делами.

Даже в облаве на Хищника они участвовали не из-за ненависти к нему, а потому, что их просили охотники.

Может быть, так происходило потому, что в их глазах не было Искры?

Вот и сегодня: в двух семьях не осталось других детей, кроме отобранных мною, и ходивший со мной староста деревни, едва я обернулся к нему, склонился в почтительном поклоне: эти семьи Община берёт на полное обеспечение, ведь у родителей не будет кормильцев, способных скрасить им старость. Дети уйдут в Небо, в Воду, в Землю, они станут работать для всей Общины, а взамен Община обязана заботиться об их родителях.

Таков Закон, и никто не может нарушить его.

Отобранные дети оставались в семьях, но всего на полгода. Это время они проводили в полной праздности: играли, купались, загорали, набирались сил. Никто не заставлял их работать, родители будто переставали их замечать, и уж точно теряли к ним всяческий интерес. Нет, они кормили их, меняли одежду, умывали тех, кто не мог пока умываться самостоятельно. Но делали всё спокойно, бесстрастно.

Впрочем, так же жителюди относились и к тем детям, которые оставались с ними. Просто остающиеся сразу после завтрака шли вместе с родителями, а избранные мной сбивались в кучку и отправлялись на прогулку – в поле, на луг, к речке.

Иногда они украдкой подглядывали из-за деревьев за нашими занятиями, испуганно, но в то же время и с каким-то восторгом следя за постепенными превращениями моих учеников в Воздушных, Водных, Подземных.

Некоторые, я видел, пытались подражать их движениям: широким взмахам Птиц, осторожным перемещениям Кротов, плавным изгибам Рыб.

Я не отгонял их: так было всегда. И я, притаясь за священным белым деревом, взмётывал вверх ручонки, с тревожным замиранием сердца ожидая: не появились ли на них перья, подобные тем, которые росли и крепли на руках старших товарищей? Но перья не появлялись.

Иногда Искры гасли.

Я не знаю, почему так происходило. Обычно это случалось с самыми маленькими Искрами. Но не всегда самые маленькие Искры встречались у самых маленьких детей.

Искры появлялись у малышей в определённый период жизни: когда они встали на ноги, научились говорить и задавать вопросы. У одних это происходило чуть раньше, у других чуть позже. А вот гасли…

Обычно они затухали медленно, спустя какое-то время после начала занятий. Постепенно и незаметно Искра становилась всё меньше и меньше и, наконец, исчезала.

В этом не было ничего страшного: ребёнок возвращался домой, в семью, начинал осваивать семейную профессию, и в конце концов становился хорошим плотником, пекарем, лодочником, башмачником, хлеборобом.

Сегодня я отобрал девятерых ребятишек. Это было больше, чем в прошлый раз: тогда их было шесть; но меньше, чем в позапрошлый: тогда их было одиннадцать.

Но среди одиннадцати был Керм…

Я вспомнил о нём, когда услышал слова Раста.

Керм хорошо учился – может быть, даже лучше, чем Раст. Он легко запоминал всё, что я говорил, прекрасно воспринимал все сигналы окружающего.

И он тоже никак не мог выбрать, кем стать. Всё окружающее казалось ему слишком хорошо известным, обыденным, а Керм постоянно хотел новизны.

Я рассказывал – и ему, и всем остальным, – что сейчас они изучают лишь основы, начала знаний об окружающем мире, а самые главные знания получат после того, как сделают Выбор.

Но выбирать у него не получалось. Потому что прежде чем заявить о своём Выборе во всеуслышание, нужно сделать Выбор для себя, решить, кем ты хочешь и можешь стать.

А он не мог выбрать. Ему хотелось всё – и ничего.

Он напоминал мне Раста… нет, наоборот, Раст напоминал мне Керма, ведь Керм был раньше. Но со временем я забуду о том, кто из учеников когда пришёл, и буду лишь помнить их. Быть может, даже без упоминания имён.

Но пока я помнил. Керм… В один день с самого утра он говорил, что хочет стать Воздушным, и я успокаивался. Но после обеда он менял пристрастие, и заявлял, что быть Водным лучше. А к вечеру забывал о воде, и начинал утверждать, что под землёй тихо и спокойно.

А потом он замолчал и перестал говорить совсем.

Я отправил его в путешествие по окрестностям. Я думал, что природа сама подскажет, где потребуется его сила и умение.

Он бродил среди полей, взбирался на скальные холмы, лазал на деревья-великаны и плутал там среди ветвей и гигантских листьев, плавал в ближайших озёрах и реках.

Он не вернулся из путешествия.

Обеспокоенный – ведь Керм был одним из лучших учеников – я отправился по его следам. Это нетрудно: любые следы легко увидеть тому, кто учил их оставлять.

И я нашёл его. Нашёл среди острых скал.

Нет, он не разбился, сорвавшись с одной из них: такое попросту невозможно. Разбиться могли разве что неопытные земледельцы, случайно забредшие в горы. Но что делать земледельцу в горах?

Керм выбрал хорошее место: я вынужден признать, этому он научился. Но всё остальное… Почему он сделал так? Я не мог понять.

Он остался на ровной площадке, с которой хорошо видны и Посёлок, и Деревня, и озеро с впадающей в него рекой, и поля, и необъятно голубое небо. А если обернуться, то и остроконечные пики скал появлялись перед тобой. Там начиналась горная страна.

Но ему не требовалось оборачиваться.

Керм стоял у самого края пропасти: чтобы не мешать тем, кто придёт сюда осматривать окрестности. Но он уже не был Кермом – тем Кермом, каким я привык его видеть. Он сделал свой Выбор.

Небольшой, с высоту человеческого роста, острый чёрный камень – как будто упавший откуда-то сверху обломок скалы. Но в наших краях не бывает чёрных скал.

Я сразу узнал его. И опустился на колени, чтобы рассмотреть, как это произошло.

Основание остроконечного пика сливалось с серым гранитом площадки. Разделить их было невозможно. Размытость границы говорила, что камни – чёрный и серый – слились воедино.

«Зачем ты сделал это?» – мысленно спросил я, прикасаясь к остроконечной вершине и надеясь, что мой вопрос долетит до него. Ведь долетал же он до Птиц сквозь ледяные облака, до Кротов сквозь толщу земли и скал, до Рыб сквозь глубины вод. Сразу после Превращения я мог легко разговаривать со всеми, кто хотел ответить.