Предупреждение путешествующим в тумане - Андрей Костин

— Теперь деловой разговор, — кивнул я.

Замолчал и посмотрел в окно, ощетинившееся разбитым стеклом. На город уже спускались сумерки, и в их пелене с трудом угадывались очертания полу разобранной крыши соседнего дома.

Я почему-то вспомнил, как просиживал в юности часами на балконе с книгой до тех пор, пока строчки не начали теряться в подкравшемся вечере. Солнце уже пряталось за дальними кварталами, небо становилось бесцветным и бездонным, а над московскими улицами кружились и перекликались стрижи.

И вот уже в окнах загорался свет, а я все сидел с книгой на коленях, и на душе было щемяще-восторженно от предчувствия неведомых удач.

Наверное, это были самые счастливые и безмятежные мгновения в жизни.

— Хорошо, — сказал я, — остается уточнить одну деталь.

— А именно?

— Дневник Бессонова. Как ты за него со мной собираешься расплатиться?

— Дневник? Какой? Откуда? — насторожился Гвоздь.

— Бессонов в последнее время вел кое-какие записи. Кстати, и Барин там упоминается. И поверь — в случае чего он попадет в надежные руки.

— Блефует? — Гвоздь обернулся к пергидрольному.

Тот пожал плечами.

— А если нет? — спросил я. — Вам ведь несладко тогда придется. Но за дневник цена особая. За дневник вы проводите меня до шоссе, протрете тряпочкой ветровое стекло и потом долго будете махать вслед платочком.

— Может, еще букет фиалок презентовать? — поинтересовался пергидрольный.

— Увы, фиалки отцвели.

— Пожалуй, тебе стоит снова врезать, — подумав, сказал Гвоздь. — Но уж больно ты уверен. Насчет дневника надо посоветоваться.

— С кем? — ввернул я.

— Заткнись, — отрезал Гвоздь.

Потом обратился к пергидрольному:

— Надо связаться с Барином. Если дров наломаем — у него разговор короткий.

И Гвоздь почесал за ухом.

— Тогда я схожу позвоню, — предложил пергидрольный.

— Хорошо, — кивнул Гвоздь. — Только давай снова спутаем его веревкой. Жизни в нем еще лет на сорок.

Веревка была бельевая и стягивала руки невыносимо. А мне в ближайшее время это было вовсе ни к чему. Я снова посмотрел на ощетинившееся окно. Оно меня словно заклинало. Я понял, что мне просто необходимо добраться до этого окна.

Никогда не подумал бы, что буду так неистово цепляться за жизнь.

Я встал, скользя спиной по выцветшим обоям. То ли уколы, то ли небольшая передышка, но сил во мне было предостаточно. Лет на сорок, как подметил собеседник. Славный малый!

Я оторвался от стены и, стараясь, сохранить равновесие, сделал шаг вперед. Гвоздь с интересом наблюдал за мной. Он еще не допер, что впервые за сегодняшний день мне выпало встретиться с противником один на один. И я свой шанс упускать не собирался.

Гвоздь просто искрился от сдерживаемого смеха.

— Ну и нравишься же ты мне, — наконец сказал он. — В первый раз вижу парня, который так любит, когда его бьют. А я не могу не сделать человеку приятное.

Я сделал еще шаг, и он поднялся. На этот раз он просто собирался отшвырнуть меня ударом на место. Лениво размахнулся, снова выбирая солнечное сплетение. И тут все решила доля секунды.

Я отклонился в сторону, так, что кулак только скользнул по ребрам, и резко боднул его в лицо. Ощущение было такое, словно я раздавил лбом помидор. И эффект похожий.

Он сначала дернулся назад, потом упал на колени, закрыв ладонями залитую кровью рожу. Я подбежал к окну и об острые осколки вместе с кожей на руках порезал и веревки. Потом обернулся. Гвоздь уже встал на ноги и наступал. Вся рубашка у него была залита кровью, но кулаки сжимал достаточно решительно. Только позже он понял, что я теперь сорвался с цепи.

Позже, когда, уклонившись от его правой, провел прямой в челюсть. Он ушел в глухую защиту, в глазах его отразился страх, потом ужас. Эти ребята герои, когда нападают стаей или неожиданно. В остальном они начинают метаться, словно крысы. Гвоздь метался по комнате минуты три, пропуская удары и в голову, и по корпусу. А потом, зажатый в угол, просто свалился. Ясное дело, надолго.

Сам отделался лишь несколькими новыми ссадинами на лице, но на общем фоне они просто затерялись. Я вышел в коридор поискать воды. Как раз у двери образовалась большая лужа — потолок протекал, а последние дни погода была мочливая. Ополоснул в луже лицо — от холодной воды боль ушибов немного утихла. Из-за темноты двигаться приходилось на ощупь.

В комнате намного светлее — в разбитое окно заглядывала луна. Разорвав рубашку, перевязал порезы на руках.

Гвоздь понемногу стал приходить в себя. Что-то бормотал, вздрагивая всем телом. Я похлопал его по щекам, и он открыл глаза. Попытался встать, но, уткнувшись скулой в мой кулак, остался на месте.

— Что вы мне кололи? — спросил я.

Он попытался промолчать, потом посмотрел мне в глаза, отвел взгляд и замотал головой.

— Не знаю. Барин передал.

— Кому твой приятель звонить побежал?

— Профессору. Ты его знаешь — лысый, что голова, что…

— Зачем? Что он вам поручал?

— Сказал — взять пудреницу и женский носовой платочек какой-то. Потом насчет платочка отменил — только пудреницу.

— Кто такой — этот Профессор?

— Авторитетный мужик.

— Что его с Барином связывает?

— А ничего. Мы поначалу частников потрошили — багажники ломали почем зря. Потом эти частники к нам же в мастерскую — за ремонтом. Прибыльно, да рисково. Не скажу, через кого Барин на нас вышел, — не знаю. Он с Профессором связь держит. В крайних случаях к нам обращается. Зато капусту не жалеет.

— Ты сам Барина видел?

— Нет, он всегда шестерку присылает. К Профессору, кстати, тоже. Не доверяет. Хитрый, сволочь. Если мы засыплемся, он пацана уберет — и как отрежет.

— Откуда ты знаешь Бессонова?

— Не знаю я его.

— Не виляй. Прибью.

— Говорю, не знаю. Только фамилию.

— Откуда?

— От Барина приказали — из Питера телеграмму устроить.

Адрес дали и текст. Вроде бабе его телеграмма. Мол, а ты не плачь и не горюй. У меня кореш в Питере, я ему по телефону продиктовал.

— А Громову? Веру Громову знаешь?

— Кто ж ее не знает? Давно по рукам ходит.

— Ее убили. В курсе?

— Нет… Лишнего не возьму.

Он попытался еще что-то сказать, но глаза у него затуманились, и он обмяк. Все-таки нокаут был основательный.

Я достал у него из кармана свои документы. Потом, подумав, забрал сигареты и спички. Так, ради пагубной страсти, пошел на воровство. Даже не на воровство — грабеж. То-то и оно. Надо было уходить, только я все никак не мог решиться. Наверное, от побоев и уколов голова варила с перебоями. Ноги словно приросли к полу.

Внизу послышались голоса. Потом два человека стали подниматься по лестнице. Я еще стоял неподвижно, пока они шли по коридору, и только в последний момент вышел из оцепенения и успел отступить в темный угол.

Луна уже вырвалась из оконного проема, и в комнате было совсем темно. Однако я нутром понял, что первым в комнату вошел лысоголовый. Вторым был пергидрольный. Он затоптался нерешительно в дверном проеме. Лысоголовый наткнулся на лежащего, выругался, достал из кармана фонарик. И только когда желтый лучик прорезал темноту, он вдруг почувствовал опасность и обернулся.

Он находился в метре от меня, и я с трудом смог его достать. Хотя, как мне показалось, кулак только скользнул по лысому черепу, он грузно осел на пол, и фонарик покатился по полу, погас. Пергидрольный метнулся вон, а я подбежал к окну и прыгнул вниз, в кусты сирени, умудрившись при этом только порвать одежду. Благо был второй этаж.

Через некоторое время сзади послышался звук, словно сломали сухую палку, и на плечо упала срезанная пулей ветка. Я оглянулся и увидел, как лысоголовый, высунувшись из окна, из пистолета целится куда-то в ночь.

Но больше он не стрелял…

5. ВТОРНИК

— Не дергайтесь, — говорит мне Сухоручко, обрабатывая ссадины на лице. — Это совсем не больно.

— Откуда вам знать? — я морщусь. — Вы такого не испытали.

— Верно, я ведь не ввязываюсь в дурные истории.

— Просто у вас для этого недостает решительности.

Сухоручко улыбается в ответ и бросает тампон в пепельницу.

— Все-таки лучше было бы показаться врачу, — говорит он. — Как у вас голова, не кружится?

— Пустяки. Отделался легким испугом. А здесь что, — я подмигиваю, — конспиративная квартира?

— Нет, просто товарищ в отпуске и оставил мне ключи. Цветы, значит, чтобы поливал. После того как вы мне позвонили, я решил — лучше пока не показывать вас в городе. Сначала надо решить, что мы можем выжать из этой ситуации.

— А вы уверены, что я захочу что-нибудь выжимать?

Он качает головой, потом спрашивает:

— Есть хотите?

— Хочу.