Линия Маннергейма - Надежда Залина

– Бабуль, не тяни, скажи!

– Дед, как всегда, говорил скорее всего в шутку. Остынь немного.

– Нет уж, скажи сейчас. Или я тут с ума сойду от ожидания.

– Вылечим, не волнуйся, – отрезала Вероника Петровна, но, взглянув на застывшую столбом внучку, смягчилась. – До чего ты похожа на деда, девочка. Он точно так же в нетерпении застывал как изваяние. А говорил он вот что: если не знаешь, как поступить, закрой глаза, расслабься, досчитай мысленно до двадцати и сделай, что придет в голову.

– И это все? – разочарованно протянула Лера.

– По крайней мере все, что мне известно. Может, есть еще какие-то тонкости, но я с ними незнакома.

По мере того как приближалась пора вступительных экзаменов, Лера все чаще возвращалась к этому непонятному совету. «Ну, поступлю я в первый попавшийся институт, – мучилась она, – а дальше? Вдруг он окажется не тот? Лучше пойти на психологический. Как-никак интересно. Но ведь если я все время сомневаюсь, это тоже что-то не то». Пролистав в очередной раз справочник вузов, она так ничего и не выбрала. «Как жаль, что у меня нет ярко выраженных способностей, – с тоской думала она, – ведь если ты хорошо рисуешь или музыкально одарен, или еще что-нибудь, насколько легче жить. А так – куда податься несчастному гуманитарию без особых пристрастий?» И она захлопнула справочник.

Тут ей припомнился совет, и она решилась. Просто так, без особых надежд. Закрыла глаза и медленно досчитала до двадцати. После этого ей в голову пришло, что надо просто раскрыть справочник наугад и ткнуть пальцем в любую строчку, как это делается в шуточном гадании. Хотя, подумалось тут же, лучше не совсем вслепую. Лера нашла нужную страницу: если уж гадать, то в рамках самого главного в городе вуза.

Место, куда попал ее палец, оказалось филологическим факультетом университета.

– Ну вот, дед, ты и решил мою судьбу, – засмеялась она.

Когда Лера объявила на следующее утро, что будет поступать на филфак, у родителей снова начались разногласия.

– И чем ты будешь потом заниматься? – поинтересовалась мама.

– Не знаю, как-то не думала об этом.

– А о чем ты думала? В учителя пойдешь?

– Буду изучать литературу.

– Что? – удивилась мать. – Изучать литературу? Это что, профессия такая? В нашем роду еще никто бесполезными занятиями не добывал себе хлеб насущный.

– Почему бесполезными? – вмешался в разговор отец. – Литература – необходимая вещь.

– Литература – не спорю. Но изучение ее – это не профессия, а профанация. Книги надо либо читать, либо писать. Все остальное – сплошное словоблудие.

– Ты не права, – возразил отец, – филфак дает хорошее образование. Можно и языки изучить.

– Знание языка – тоже не профессия. Это может быть чем-то дополнительным, но никак не основным делом.

– А как же переводчики? – встряла в разговор Лера.

– Ты хочешь быть переводчиком? – спросила мать.

– Возможно.

– Серьезно все обдумала?

– Да, – ответила Лера и не решилась поставить их в известность о способе принятия решения.

С этим она и отправилась в Питер.

Бабушкина квартира, в которой Лера провела первые годы жизни, напоминала ей о чем-то, связанном с понятием «дом». Она любила ее гораздо больше родительского жилья. Как, в самом деле, можно всерьез относиться к месту, куда родители приходят лишь переночевать, да и то не всегда? Мать пропадала в больнице, отец – на раскопках, и Лера большую часть времени находилась одна. Но почему-то никогда не чувствовала себя обделенной или обездоленной. Ей не было одиноко, да и к комфорту и уюту она была на редкость равнодушна. С ранних лет она умела себя накормить, одеть и развлечь. Поэтому ей не приходилось завидовать одноклассникам, окруженным настойчивой родительской опекой. Напротив, они всегда восхищались свободой, к которой Лера привыкла с малолетства.

Но бабушкин дом – нечто особенное. Пока Лера была мала, жизнь в этом доме казалась ей единственно возможной. Ну, разве что еще в Ярви – владениях деда. Затем, переехав к родителям на юг, она, подрастая, уже могла сравнивать. Приезжая к бабушке на лето, она будто попадала в далекую страну, где жизнь текла по иным законам, не так, как у родителей.

Жизнь бабушки была упорядочена до предела. Все вещи лежали на своих местах, а не кучковались по неведомому принципу, как в родительской квартире. Распорядок дня соблюдался неукоснительно: подъем, зарядка, завтрак и так далее по ранее намеченной программе. Иногда позволялось отступать от правил, но за это полагалось отработать. Не хочешь делать зарядку – езжай в субботу полоть грядки, сегодня спишь подольше – завтра ложишься на час раньше. Правила и варианты отступлений были заготовлены на все случаи жизни. По крайней мере, Лера была уверена в этом.

Система появилась в результате многолетней борьбы немецкого воспитания Вероники с безалаберностью мужа. Он плевать хотел на всякие правила, но жену любил и, зная, что ей больно смотреть на то, как он походя разрушает организованное ею пространство, старался держаться в рамках. Единственной комнатой, где ему дозволялось все, был кабинет. Хотя кабинетом она называлась скорее по правилам, а на самом деле это было отвоеванное у этих самых правил пространство. Завоевание проходило хитро, многоступенчато и бескровно, как раз в духе деда. Вероника Петровна так и не поняла, как это произошло. Она была уверена, что это очередной трюк мужа. И была, в общем-то, недалека от истины.

Глядя на их отношения повзрослевшими глазами, Лера постоянно удивлялась, как столь непохожие люди могли прожить много лет в любви и согласии. Ладно, родители – они оба были помешаны на работе, и это их сильно объединяло и позволяло проходить все трудности семейной жизни, не замечая их по большому счету. И еще непонятно было, почему ее мать унаследовала от отца лишь одно-единственное качество – любовь к хаосу.

Приехав в Питер перед поступлением, Лера первым делом заглянула по старой привычке в кабинет. У нее был ритуал – «поздороваться» с дедом. Он исчез из ее жизни внезапно, когда ей было всего семь лет. Однажды утром ушел из дома и не вернулся. Его искали долго, удалось даже выяснить, что его видели в электричке, направлявшейся в сторону Сосново, но дальше следы терялись. Куда он пошел, зачем и почему пропал – осталось загадкой. Никто из знавших деда не мог поверить в то, что он стал жертвой какого-нибудь разбойного нападения. Горевали, но не верили. Не тот был человек. В семье выдвигались различные версии: от очередного розыгрыша до чуть ли не похищения инопланетянами, но ни одну из них невозможно было проверить. Его просто ждали. Ждали долго. Лера ждала до сих пор.

Исчезновение произошло на фоне затяжного семейного конфликта. Дед не желал отдавать внучку родителям, обосновавшимся к тому времени на юге. Переезд был вынужденным, но дед стоял непреклонно: Лера останется с ним. Спор длился несколько лет, и пока ситуация в семье то обострялась, то затухала, Лера успела пойти в питерскую школу и закончить первый класс. Дед взывал к тому, что надо получать хорошее образование.

Решение, которое устраивало бы всех, так и не было найдено. На каникулах Лера поехала к родителям на море. С северным морем она уже была знакома, но южное понравилось ей больше. Когда звонил дед, она, захлебываясь от восторга, делилась новыми впечатлениями. Через некоторое время дед звонить перестал, и Лере сказали, что он уехал. Далеко и надолго. Она осталась с родителями.

Лера никак не могла привыкнуть к тому, что произошло. И первое время постоянно просилась домой. Все попытки объяснить, что дом теперь здесь, мало помогали. Дом для нее так и остался там, в Ленинграде. Поначалу она тосковала отчаянно, как могут только маленькие дети, затем, смирившись с неизбежным, стала приспосабливаться к новой жизни. Ей сказали, что дед вернется, когда она закончит школу и поедет в Питер учиться. С тех пор жизнь проходила в ожидании последнего звонка. Годам к четырнадцати Лера узнала правду и поняла, что дед вряд ли когда-нибудь вернется, но запущенный в детстве механизм ожидания остановить простым волевым усилием оказалось невозможно. Она продолжала ждать и надеяться на чудо.

Сейчас кабинет деда казался безжизненным. Какой-то неуловимо знакомый дух витал здесь. И Лера вспомнила, что точно такое же ощущение возникло у нее, когда она приходила в больницу к Наташе. Это было то же самое холодное и пугающее чувство. «Наверное, это и есть дух смерти, – подумалось Лере. – Нет, – противилась она мыслям, – смерть – это разрушение и тлен. А здесь присутствует сопротивление смерти. Отчаянное, но безнадежное. Это больше смахивает на музей. Какая-то иллюзия жизни. Имитация жизни, лишенная самой главной ее составляющей».

И ей стало не по себе. Показалось, что то, о чем она думает, – неправильно и нехорошо. Словно не высказанными вслух словами она предает деда. Ведь то, что она видит, – лишь попытка сохранить память о нем, а ей не хотелось, чтобы все оказалось в прошлом. Ей нравилось верить, что дед вернется. Или что она его найдет. Это пространство, свернувшееся, лишенное видимых признаков жизни еще не стало достоянием смерти. В нем чувствовалось биение чего-то живого. И Лера так явственно это поняла, что ощутила себя предательницей.