И опять Пожарский 2 - Андрей Готлибович Шопперт

ждал. Царь дал ему одну книгу на русском языке и одну на латыни и велел через час рассказать, хороша ли книга на его вкус.

После этого перешли к другим подаркам. Следом в сундучке было четыре красивых коробочки. Царь открыл, прочитал надпись на медали и, усмехнувшись, протянул отцу, сам же стал читать письмо дальше.

В коробочках, Великий Государь, четыре медали, одна из золота, вторая из серебра, третья из бронзы и четвёртая из меди. Из разговоров с немцами своими вынес я убеждение, что главное для твоего государства Михаил Фёдорович – это развивать производства всякие. Это медали за развитие ткачества на Руси. Вели Государь до всех в стране донести, что объявляется смотр на лучшую ткань и пусть образцы к тебе доставят, а ты выбери четыре лучших и награди тех, чья материя лучшей окажется. И объяви, что смотр этот будет ежегодный. Медальки я сделаю и вышлю. Тогда люди будут стараться хорошую ткань сделать, а самым лучшим и помочь можно, на второй год денег дать на расширение производства. Смотришь, через несколько лет не мы у англичан и голландцев будем сукно покупать, а они у нас. И деньги в казну и людишки богатеть будут и престиж державе.

– «За лучшую ткань на Руси», – прочитал на реверсе патриарх, – Хорошо придумал Петруша. Ведь и, правда, всю ткань хорошую иноземцы завозят, что же у нас умельцев нет. Сделай Миша, как предлагает «маркиз» наш.

Следом из маленького сундучка стали появляться фарфоровые фигурки девушек. Всего их оказалось девять разновидностей. Каждой разновидности было по четыре штуки. Старице Марфе больше всего понравилась русская царевна. Сам же Михаил залюбовался на немецкую графиню.

Государь, – писал меж тем княжич Пожарский, – фигурок по четыре экземпляра, три оставьте себе, а последний, не откажи в просьбе, выставь на аукцион. Хотелось бы мне, чтобы об этих фигурках купцы прознали и поехали за ними в Вершилово. Романовы переглянулись и заулыбались, предчувствуя очередное веселье на аукционе.

Больше в маленьком сундучке ничего не было. Открыли большой сундук с вырезанным на нём осётром. В нём были огромные с пол сажени блюда под рыбу. Всего было двенадцать блюд. И тоже один экземпляр для аукциона, как выяснилось дальше из письма Пожарского. На одном блюде с синим рисунком было нарисовано озеро и из него выпрыгивали несколько рыбин. На втором, уже с несколькими цветами, рыбаки вытаскивали на берег реки сети с бьющейся в них крупной рыбой. Больше всего царскому семейству понравилось третье блюдо. На нем двое крестьянских мальчишек ловили рыбу на удочку. У одного как раз клюнуло, и он тащил из воды приличного окуня. Такая забавная мордочка была у рыбачка, что без улыбки, и смотреть на неё нельзя было.

– Красота, какая, – вздохнула Государыня, – жаль и продавать, хороших художников Петруша в Голландии нашёл, побольше бы нам таких заманить на Русь.

Государь, – продолжалось письмо, – Есть у меня к тебе просьбица малая. Прошу не откажи, и тебя, Святейший Владыко, о том же молю. Дозволь для немцев и голландцев в Вершилово храм протестантский построить. Протестантов в Европе сильно притесняют, а если они узнают, что у нас за веру иную людей не убивают, да на кострах не сжигают, а храмы дозволяют строить, то потянутся на Русь. Очень много среди них мастеров, в том числе и художников, а если и не мастера, то ведь тебе, Великий Государь, и Урал камень народом заселять и дальше Сибирь. Многие и многие тысячи людишек надо. Почему не иноземцы. Те державы, кои они покинут, слабеть будут, а твоя, Михаил Фёдорович, усиливаться.

– А ну как монаси ихние будут люд православный в свою латинскую веру переманивать, – спросила, перекрестившись, старица Марфа у мужа.

– Одну церкву можно в Вершилово разрешить, – тоже перекрестился патриарх, – В остальном же верно пишет «Соломон» наш. Мастеров нужно на Русь залучать. Напиши Миша в ответе Петру, что дозволяешь храм протестантский строить в Вершилово.

В третьем сундуке были вазы из стекла. Вот диковина так диковина. Стекло умели делать только в итилийском острове Мурано, и стоило оно сумасшедших денег. А таких цветных красивых ваз делать и там-то не умели. Вазы были четырёх цветов: синие, зелёные, красные и прозрачные. И как всегда по одному экземпляру для аукциона.

– Ох, и повалят купцы в Вершилово, никакая смертная казнь не остановит теперь иноземцев от желания выведать сей секрет, – охнул Филарет, – Нужно думать, как не допустить немцев в Вершилово и особливо шпионов, что они из наших купцов навербуют. И забор ведь не поможет. И забор подкопают и охрану купят. Вот ведь «маркиз» задачу задал. Сам, интересно понимает, что натворил?

Михаил, памятуя, что на все вопросы в письме есть ответы, продолжал читать письмо.

О сохранности секретов в Вершилово, государи, не беспокойтесь. Те люди, что отвозят диковины в Нижний Новгород, никаких секретов не знают, а те, кто знает, из Вершилова не выезжают, и с купцами встретиться не могут. Кроме того всех секретов ни один не знает. Люди только свою часть работы разумеют, а все знает только один мастер, но ему я верю. Да и очень тяжело будет найти людей желающих из Вершилова сбежать. Ты, Государь, в конце лета сам приезжай, да посмотри на деревеньку отцову. Много чего для Москвы можно перенять в ней.

Последний сундук был опять с вазами, но теперь фарфоровыми. Фарфор был покрашен в тёмно-синий цвет и на этом фоне были выпуклые цветы разных расцветок. Вазы были просто огромные. Их и влезло-то в большущий сундук всего четыре.

– Сколько же может стоить вещь сия? – всплеснула руками старица Марфа.

– Да, поди, столько, сколько в эту вазу серебра влезет, – Михаил бережно погладил цветы, как живые прилепились.

Последняя просьбица у меня к вам, Государи, есть. Хочу я в больших европейских городах ростовщические и меняльные конторы очень большие открыть. «Банк» это называется. Буду иноземцам в долг деньги давать. Мои немцы говорят, что лучший товар – это сами деньги. Ничего делать не надо, а прибыль идёт. Сейчас в Европе этим в основном евреи занимаются. Вот чтобы начать мне деньгами торговать и нужна их помощь. Разрешил я нескольким богатым семействам у себя в Вершилово поселиться. Просят они разрешить им синагогу открыть. Наших православных в их веру точно заманить не удастся, а сами пусть верят, во что хотят. А вот «банки» открыть за это по всей Европе они мне помогут. Представь, Государь, захочет король польский войной на тебя пойти, и потребуется ему для этого деньги занять и придёт он в мой «банк», так как все мелкие и крупные ростовщики к тому времени из-за банка разорятся. И что же, как думаешь, получит он в «банке» деньги для войны с Русью? Вот для войны со Швецией точно получит. Да и Шведы для войны с Польшей получат. Прошу тебя, Государь, и тебя, Святейший Владыко, не откажите и в синагоге. Огромную пользу Руси евреи принесут.

– Да, – покрутил головой патриарх Филарет, – Ошибаемся мы, не «Соломон» в Вершилово подрастает. Там царь Соломон даже в ученики не годится. Не пора ли отрока сего в Думу Боярскую вводить, да на Москву вызывать. А синагогу, конечно, разреши, Миша. Пусть в Вершилово стоит. Там уже всего столько стоит, что одной синагогой меньше, одной больше ни чего не изменится. И в поездку в деревеньку эту готовься. Летом непременно съездить нужно, да всё своими глазами увидеть.

На закуску оказался докторус Бильс. Он долго коверкал русскую речь, и в итоге стало понятно, что мало ему часа для изучение книги сей. Тут и года будет мало. Всё в этой книге по-новому. Читать и думать надобно.

– Ни кому пока, Государь, книгу сию из иноземцев не показывай. Сначала самим понять надобно, – напоследок попросил царёв лекарь.

Событие тридцатое

Пётр Дмитриевич Пожарский смог, наконец, отдохнуть. Последние несколько дней слились в один, бесконечная гонка со временем и желанием всё успеть. Всё, теперь уже на корабле, ничего не изменить. Что успели – то успели. Пётр сидел на корме лодьи, на небольшой табуреточке, и размышлял. Подводил итоги того, что смог и чего не смог сделать за зиму. На коленке лежал блокнотик, куда он все неуспелки и записывал. Начал княжич со стекла.

Успели освоить производство бутылок, листового