И опять Пожарский 2 - Андрей Готлибович Шопперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Событие двадцать третье
Старший сын гончара Трофима Лукина, что сейчас главным был над гончарами в Вершилово, получил от княжича задание.
– Будешь ты, Андрейка, теперь у нас эксперименты с фарфором делать, – сказал Пётр Дмитриевич и рассказал пятнадцатилетнему Андрейке, что он от него хочет.
Нужно было экспериментатору придумывать новые фарфоровые изделия. Потом нужно рассказать о своей придумке одному из подмастерьев Рубенса и с его помощью изобразить это на бумаге. Потом показать рисунок самому Рубенсу, и если он чего подскажет, то исправить. После утверждения у голландца нужно было идти к отцу Андрейки Трофиму Лукину, чтобы гончары слепили несколько таких придумок.
Когда глиняные изделия подсохнут, их нужно будет обжечь и затем обточить снаружи на токарном станке. Это для того чтобы поверхность гладкая была. После всего этого мучения нужно сделать с помощью Силина гипсовую форму для отливки и заформовать несколько своих новинок. Если нормально разнимутся и удастся вытащить, то нести эти отливки на первый обжиг. Потом отдать Рубенсу и Прилукину по несколько экземпляров для нанесения рисунка. Потом снова обжиг, а затем ещё один для закрепления краски и увеличения прочности. И самое главное – показать княжичу.
Андрейка даже испугался. Он ещё отрок будет с такими людьми бок о бок работать.
– Не переживай, – успокоил младшего Лукина княжич, – Ты ведь меня на целый год старше.
Вот с тех пор уже два с лишним месяца, весь февраль и март, да уже и начало апреля Андрейка «творил». Первую придумку ему подсказал сам Пожарский. Большое, вытянутое блюдо под рыбу. Андрейка съездил на рынок и примерился к среднего размера рыбе. Блюдо получалось с полсажени длинною или, как сейчас заставлял княжич переучиваться – метр. С блюдом Лукин младший намучился. Как такое закрепить и обработать на токарном станке. Пришлось обращаться к создателю станка немцу Симону Стивену. Математик покачал головой, узнав о задаче, и через пару дней принёс Андрейке приспособление, с помощью которого можно было обработать дно с обеих сторон. Ну а стенки Андрейка с помощью отца вручную доделывал. Когда же первые десять блюд дошли до художников, потребовалось вмешательство княжича. Те не знали, что изображать на такой вещи и требовали совета у Пожарского. О чем они говорили, молодой гончар не слышал, но когда он ставил на обжиг блюда у него руки тряслись, такая на них была красота, не дай бог какое треснет. И одно всё-таки треснуло. Андрейка его не выбросил, склеил рыбьим клеем и домой забрал, на стенку повесил. Красота ведь.
Следующую придумку подсказал отец.
– Видел, какая ваза нарисована Рубенсом Петром Павловичем на картине, что у княжича в доме висит, вот такую только поменьше и сделай.
Андрейка пошёл к Рубенсу и объяснил с пятое на десятое свою новую придумку. Художник сослался на страшную занятость в расписывание его же Андрейкиных блюд и отправил к другому голландцу Сандерсу. Этот выслушал гончара и велел прийти через день. Ваза, что была изображена на рисунке ни капли не походила на ту, что видел Андрейка на картине.
– Ведь к чашке можно приделать ручки. Попробуй к вазе приделать цветы, – сказал ему на прощанье художник.
Лукин нашёл Силина, и они долго ломали голову, смогут ли. Решили попробовать. Гончары изготовили вазу. Андрейка обточил её на токарном станке и пошёл с рисунком и вазой к Фоме Андронову, чтобы он из дерева цветы вырезал. Фома почесал за отрезанным ухом и все вместе пошли к другому резчику – Щеглу.
– А что если цветы вырезать не гнутые, а прямые, а потом уже глиняные согнуть, – предложил мастер.
Долго ли коротко ли, но сделал Андрейка и эту вазу и отнёс на роспись самому Сандерсу. Художник выкрасил всю вазу в синий цвет, а прилепленные цветы в зелёный, кроме лепестков. Лепестки же на двух цветах стали красные и синие, а на одном остались как бы не покрашенные – белые. Андрейка три таких вазы на следующий день принёс подмастерьям Рубенса, и они их расписали по образцу, что Сандерс сделал. Когда вазы прошли второй обжиг, пришли смотреть все мастера и княжич тоже выкроил время от своего стекла.
Ваза и правда вышла шедевром.
– Ты, Андрей Лукин, настолько великий мастер, что тебя скоро все короли и императоры по имени отчеству знать будут. Можешь снизу на вазе кроме «Пурецкая волость» написать и «мастер А. Лукин».
Что же он такого сделал? Только бегал от одного настоящего мастера к другому.
Сейчас мастер А. Лукин делал ещё две задумки: несколько разных собачек, по типу фарфоровых девушек и вазу высотой примерно метр, похожую на греческую амфору с картины Сандерса, но с неровным краем и вдавленным рисунком двуглавого орла. Это он сам придумал.
Событие двадцать четвёртое
Симон Майр закончил письмо своей жене Фелекитас и откинулся на спинку кресла. Какое всё-таки замечательное изобретение это кресло. Его подарил на Рождество астроному маркиз Пожарский.
Симон писал жене, чтобы она продавала дом и все вещи и через Прагу, Краков и Минск двигалась на Москву. Симон понимал, что одной женщине с семью детьми, двумя сыновьями и пятью девочками, добираться до Москвы через всю Европу будет не просто. Поэтому он, обговорив заранее с маркизом Пожарским, выписал Феликитас чек на 300 флоринов к евреям в Праге, гарантом, которого выступили ювелиры, работающие с Пожарским. На эти деньги Симон велел жене нанять два десятка рейтар и несколько карет, чтобы ехать в менее стеснённых обстоятельствах. Ещё Майр советовал жене найти несколько кормилец вместе с мужьями и детьми согласившимися переехать в Вершилово. Он описывал в письме все прелести своего нового дома и самого Вершилова. Что ж, путь не близкий. Майр надеялся, что он поступает правильно. И его дети будут жить так же счастливо, как сейчас живут дети Рубенса и Кеплера.
За последнее время Симон написал уже несколько писем известным ему мастерам в разных областях с приглашением от маркиза Пожарского приехать в Вершилово. Одно из первых ушло фактическому создателю телескопа Захариусу Янсену, очковому мастеру из Голландии. Об этом господине Симон сначала посоветовался с Петром Пожарским. Ходили слухи, что Янсена обвиняли в фальшивомонетничестве.
– Тоже не плохо, – сказал тогда маркиз, – Давно хотел начать печатать собственные деньги.
Ещё Майр написал письмо Арнольду Тимме, который в Ансбахе имел небольшую мастерскую по изготовлению мушкетов. Как-то в разговоре со своим покровителем Йоханесом Филиппом Фуксом фон Бимбахом аристократом и придворным марграфа, он посетовал, что не может нигде заказать хорошей трубки для телескопа и тот посоветовал обратиться именно к оружейнику Арнольду Тимме.
– Он делает отличные мушкеты, но они дороже испанских, и, скорее всего, Арнольд скоро разорится, – вздохнул тогда главный охотник при дворе маркграфа.
– Напишите жене, чтобы переговорила с этим оружейником, – сказал ему маркиз, когда Майр зашёл к тому посоветоваться, – Пусть, если захочет перебраться сюда, присоединятся к свите вашей жены. Чем больше компания, тем легче доехать.
Третье письмо Майр написал Исааку Бекману, одному из учеников Симона Стивена и известному астроному и математику. Майр слышал, что Исаака часто преследовали из-за того, что он был непримиримый кальвинист. Симон не очень верил, что Бекман решится на переезд в Вершилово, но, тем не менее, подробно расписал все прелести его нового быта и тех людей, с кем ему сейчас посчастливилось почти ежедневно общаться. Ведь имена Кеплера, Стивена и Рубенса знает каждый образованный человек в Европе.
Четвёртое и последнее письмо было известному голландскому астроному Филиппу ван Лансбергу и его сыну Якову, которые публиковали замечательные астрономические календари, а их астрономическими таблицами пользовались все астрономы Европы. Этим он описал замечательные книги издаваемые бароном Петром Петровичем Швабом.
Сейчас Майр готовил к печати написанный им учебник астрономии для детей. Симон ещё год назад был ярым поклонником теории Тихо Браге о строении мира.
Оказалось, что правы всё же Кеплер и Галилей. Земля и все остальные планеты вертятся вокруг
