Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

Жизнь всех, кто ушел из мира и по воле Божией поселился тут, мало чем отличалась от жизни других лесных обитателей: диких животных, птиц, водившихся в этих нетронутых цивилизацией местах в несметном количестве. Созданная Творцом здешняя природа сама заботилась о тех, кто не сеял, не жал, не думал о том, что будет на столе завтра. Она сполна давала все необходимое для пропитания и поддержания сил: грибы, лесные ягоды, орехи, травы — всяк злак служил на пользу подвижникам. В родниках же не переводилась кристально чистая вода.

Как люди, искавшие Бога в подвиге уединения и безмолвия, находили сюда дорогу? Кто вел их сюда, в это безлюдье? Сам Бог, Он Сам призывал на этот чрезвычайно тяжелый, опасный многими искушениями и дьявольскими ловушками подвиг Своих избранников, готовя победителям сияющие венцы вечного блаженного Царства. Тайна сия открывалась лишь единицам — и те шли в эти дебри, оставив былую славу, звания, почет, достаток и все, чем до этого момента была наполнена их земная жизнь. Они не просто уходили, а совершенно исчезали из прежней жизни. Об их судьбе, тем паче их подвигах никто не ведал, кроме Того, Кому они всецело служили — Бога. И лишь Господь Своим промыслом приоткрывал тайну о существовании этих отшельников очень немногим, достойным этой великой тайны людям, а уже те приоткрывали ее другим — и тоже немногим, готовым принять ее в свое сердце. Так тайна о лесных поселенцах постепенно стала легендой, преданием, кочевавшим из поколения в поколение, обрастая еще большей таинственностью, загадочностью, отпугивающей желающих если не сорвать, то хотя бы приоткрыть заветный покров.

Отец Агафадор доживал свой долгий век. Все говорило о том, что ему оставалось недолго. Болезни, физические страдания, немощи согнули его почти до самой земли, но он продолжал и продолжал угнетать плоть многодневным воздержанием от всякой еды, непрестанными земными поклонами, долгим стоянием на холодном лесном валуне, а также ношением под монашеской мантией на изможденном в молитве, посте и трудах тельце вериг — настоящей богатырской кольчуги, кованной, невероятно тяжелой, передаваемой от одного отшельника другому: от самого первого, поселившегося в этих дебрях. Его настоящего имени никто не помнил: в предании самих старцев он остался благоразумным разбойником Ракитой, много повоевавшим за Русь святую с татарами, а потом вступившим в брань со своими грехами, нападавшими отовсюду бесами и искушениями.

Вся отшельническая жизнь отца Агафадора, как и его предшественников, тоже была сплошной борьбой с тем, что тянуло назад, в навсегда оставленный мир: воспоминаниями, собственной плотью и дьявольскими атаками, первые годы не дававшими покоя ни днем, ни ночью. По совету своего старца Серафима отец Агафадор почти лишил себя сна, лишь на непродолжительное время пребывая в дреме, чтобы дать отдых изможденному телу. А однажды, чтобы превозмочь яростно восставшую против него плотскую брань, почти вытолкнувшую его из подвига и хотевшую возвратить снова в мир, отец Агафадор вырвал себе глаз, удержавшись на месте невероятными страданиями и болью, навеки обезобразив некогда красивое лицо, лишив себя былой силы и удали.

Старец Серафим, к которому пришел спасаться будущий отец Агафадор, наставлял своего воспитанника, что безмолвие есть начало очищения души истинного монаха-пустынника, поэтому помогает исполнять все заповеди. Он напоминал ему слова, сказанные свыше преподобному Арсению Великому: «Беги от людей — и ты спасешься» И в другой раз: «Скрывайся от людей и пребывай в молчании: это корень добродетели» Безмолвие способствует внутреннему деланию, а внешние чувства умерщвляет.

Жизнь же в многолюдстве, в миру, напротив, усиливает внешние чувства, а внутренние заметно притупляет. По опытному слову: «Я сплю, а сердце мое бодрствует», — здешние отшельники и их воспитанники стремились затворить дверь кельи для тела, дверь языка от разговоров и внутреннюю дверь от лукавства духов. Все было направлено к тому, чтобы безмолвствовать, пребывать в постоянной молитве, богомыслии без всяких попечений о земном и собственной плоти. Ничто так не делало их сердце сокрушенным и душу смиренной, как уединение в разуме и молчание.

Основанием своего пустынножительства здешние отшельники, как и все, кто шел этим путем, имели пять главных добродетелей: молчание, воздержание, бодрствование, смирение и терпение. Последние две добродетели питались непрестанным сердечным плачем и размышлениями о часе смертном. Живя без плача, как наставляли опытные подвижники, невозможно претерпеть зноя безмолвия. Поэтому спали старцы на ложе, напоминающем могилу, устланную внутри сухими ветками и листьями.

Деланий же богоугодных, передаваемых старцами как главное духовное наследие, было три: псалмопение, молитва и чтение, а при нашествии болезней или уныния полагался еще и постоянный прилежный труд. Уже от них рождались внимание и трезвение.

Внимание, наставляли отшельники своих воспитанников, есть совершенная свобода сердца от всякого гнилого, греховного помысла, непрерывное и непрестанное призывание имени нашего Спасителя Иисуса Христа, Сына Божия, и мужественное ополчение с Ним против врагов в духовной брани. Исповедуясь Ему Одному, это исповедание принимало в себя Христа через призывание Его святого имени. Без мужественного терпения и смирения подвижник не мог иметь ничего, кроме нерадения и самомнения, а от них умножались пленения и бесплодные блуждания помыслов, приводящие к духовной слабости и неизбежным падениям.

Келейное правило здешних пустынножителей для многих показалось бы вовсе непостижимым: с самого утра их ум пребывал в воспоминаниях о Боге, молитве и безмолвии сердца; несколько часов кряду они терпеливо молились, занимались псалмопением, чтением Евангелия и духовных отцов, и лишь за десятым часом позволяли себе немного подкрепиться пищей. Далее, если состояние здоровья было слабым, они спали не более одного часа, после чего, от сна восстав, пели вечерню. Так проходя дневной путь, лесные отшельники стремились угождать Богу.

Прожив в этом безлюдном месте более сорока лет, отец Агафадор глубоко скорбел о том, что его уже некому было сменять. Придя сюда из яростного безбожного времени, он видел, что древо, взрастившее на Руси немало поколений истинных ревнителей Святого Православия, подвижников, исповедников, праведников, мучеников, теперь стояло с перебитыми корнями, на которых уже вряд ли могли вырасти такие яркие плоды веры, благочестия, мужества. Он понимал, что отходит время истинных отшельников, рвавших с прежней жизнью все, что их связывало, искавших уединения от соблазнов, оглушали, сотрясали, уничтожали мир, вползавших в души людей, подобно ядовитым гадам, и отравляли, умерщвляли их, делая неспособными услышать голос Того, Кто вдохнул в них дыхание и звал к Себе.

Однажды выйдя после долгой и усердной молитвы из своего земного убежища, старец с горечью увидел, как пещерка, где раньше жили послушники, была раздавлена сошедшим после проливного дождя оползнем. Это было знаком: отшельники сюда отныне не придут.

И все же он не отчаивался: старец верил, что Господь не оставит его без Своей милости, без последнего напутствия исповедью и Причастием. Пока был жив духовный наставник старца отец Серафим, они оба имели возможность совершать в своем убогом жилище великое Таинство и причащаться Святых Тайн, но с тех пор, как он отошел ко Господу — а это произошло уже более двух десятков лет назад — старец Агафадор принимал Причастие лишь раз в год: из рук отца Лаврентия, которому Господь открыл тайну жительства здешних отшельников. И теперь он твердо уповал на милость свыше, что не будет оставленным здесь без последнего напутствия и христианского погребения. Он ждал этой судьбоносной встречи, за которой — духом своим он прозрел это — был близок его окончательный исход из земного бытия.

"Пригнув низко голову, старец вошел под своды пещеры, где были упокоены все его предшественники: над этим священным местом тоже навис близкий оползень оврага, грозясь навеки спрятать под толщей земли погребенные тела. Отец Агафадор осмотрел земляную шапку, свисающую над входом, и, почти на четвереньках войдя вовнутрь, благоговейно перекрестился перед всеми семью могильными холмиками с крестами. Затем, опустившись на колени, он снова застыл в молитве, прося небесной помощи у тех, чей дух окончательно переселился в вечные неземные обители. С тех пор, как старец по милости Божией, пройдя жесточайшую внутреннюю борьбу с помыслами, отразив неисчислимые искушения нападавших отовсюду бесов, укротив, как необузданного дикого зверя, свою плоть, умертвив ее, молитва стала его ненасытной пищей, дыханием — без нее он не мог жить ни минуты. Сердце не переставало молиться, призывая имя Иисуса Сладчайшего, даже когда изможденная плоть ненадолго погружалась в дремотное состояние.