Завтрак на руинах - Майкл Муркок

Нестор Махно умирает, внезапно понял Карл. Перед ним был маленький человечек, больной на вид. Лицо батьки было серой маской смерти. Черная казацкая фуражка и расшитый мундир только подчеркивали бледность кожи. Ко лбу прилипла прядь волос, придававшая ему некоторое сходство с Наполеоном. Только глаза еще жили. Даже отсюда, с того места, где сидел Карл, он различал эти глаза. Дикие, несчастные и злобные.

Нестор Махно все подбрасывал револьвер и ловил его, снова подбрасывал и ловил — и так до бесконечности.

Карл увидел, что они подъезжают к станции.

Перрон был пуст. Если и были на станции пассажиры, ожидающие поезда, сейчас они куда-то попрятались. Люди всегда прятались, когда мимо проходила махновская армия. Карл ухмыльнулся себе под нос. Сейчас не то время, когда кроткий может выжить.

Поезд еще замедлил движение. Неужто батька решил зачем-то остановиться здесь? А затем, совершенно некстати, на перроне появился начальник станции. Одет он был в форму железнодорожного служащего, в правой руке у него был зеленый флажок. Надо же, какой болван, подумал Карл. Вокруг мир рушится, а ему на все насрать. Думает только о железнодорожном расписании.

Железнодорожник поднял левую руку и неуверенно помахал, приветствуя поезд. На лице у него словно приклеилась жалкая умоляющая улыбка.

Паровоз и первые вагоны уже приближались к перрону. Карл увидел, как Нестор Махно в очередной раз поймал свой револьвер и снял его с предохранителя. Затем, в тот момент, когда ландо поравнялось с начальником станции, Махно небрежно выстрелил, не целясь. Похоже, он даже не удостоил начальника станции взглядом. Возможно, у батьки и не было намерения убивать этого человека. Но начальник станции упал, осев на подгибающихся ногах, да так и застыл, прислонившись к стене вокзала. Все тело его содрогалось. Он выронил свой флажок и схватился за горло. Грудь у него тяжело вздымалась, на губах выступила кровь.

Карл расхохотался. Он развернул свой пулемет и нажал на гашетку. Пулемет запел боевую песню. Пули хлестнули по стенам и заставили тело начальника станции в течение нескольких секунд исполнять странный танец. Проносясь мимо, Карл увидел, что на лице покойника застыла все та же умоляющая улыбка. Он снова нажал на гашетку и хлестнул по окнам вокзала. Стекла разлетелись вдребезги. Табличка с названием станции повисла на одном гвозде. Кто-то внутри вокзала закричал.

Называлась станция «Помочная».

Карл обернулся к жирному грузину, который открыл новую бутылку водки и шумно пил большими глотками. Грузин, похоже, и не заметил действий Карла. Карл хлопнул его по плечу.

— Эй, генацвале, где это мы? «Помочная» — что это за жопа?

Грузин пожал плечами и сунул Карлу бутылку. Он был слишком пьян, чтобы понять обращенный к нему вопрос.

Станция осталась позади и вскоре исчезла из вида.

Татуированный моряк, обнимая рукой с зажатым в ней маузером курносую девицу со спутанными волосами, взял у грузина бутылку и засунул ее в рот девице.

— Пей давай! — сказал он.

Бросил взгляд на Карла:

— Ну что, салага?

Карл собрался было вновь задать свой вопрос, на этот раз моряку, но поезд неожиданно вошел в туннель. Густой паровозный дым заполнил легкие и заставил слезиться глаза. Некоторое время никто ничего не видел. Отовсюду слышались кашель и ругань.

— Да так, ничего, — отозвался Карл.[3]

— Ты все еще немножко бледноват, — говорит Карлов дружок, захватывая пальцами свою собственную черную кожу. — Может быть, еще раз тебе устроить купание?

Карл качает головой.

— Тогда это будет довольно трудно отмыть. Ты же понимаешь, рано или поздно я должен уйти отсюда. А если я выйду черный, то это будет как-то неприлично.

— Это будет неприлично для тебя, если ты сам сочтешь это неприличным. Брось. В конце концов, не один же ты такой черный?

Карл хихикает.

— Бьюсь об заклад, ты говоришь это всем своим мальчикам.

КАК БЫ ВЫ ПОСТУПИЛИ? (9)

Вам говорят, что жить Вам осталось самое большее год. Как вы проведете этот год:

а) развлекаясь в свое удовольствие;

b) посвятив себя добрым делам;

c) устроите себе медленный спокойный уход, тихо и скромно наслаждаясь самыми простыми и незамысловатыми житейскими радостями;

d) попытаетесь, наконец, сделать то, к мыслям о чем Вы постоянно возвращались всю свою жизнь;

e) все свои сбережения и силы бросите на то, что бы попытаться найти лекарство, которое исцелило бы Вас от Вашего недуга.

Или же просто покончите с собой, и хрен с ним со всем?

Глава 10. Нью-Йорк. «Сухой» закон 1929: Познание

Застигнутый в море сильнейшим штормом с грозой, «Экрон», самый большой и совершенный дирижабль в мире, принадлежащий армии США, разбился недалеко от плавучего маяка Баренгат вчера в 12 часов 30 минут. На борту в момент крушения находилось 77 человек, в том числе и армейские офицеры. Среди последних был контр-адмирал Уильям Э. Моффетт, руководитель Бюро Аэронавтики.

Сегодня к пяти утра из 77 человек были спасены лишь четверо. К этому времени обломки дирижабля отнесло куда-то в ночь от немецкого танкера «Феб», который первым сообщил о катастрофе. Северо-западный ветер порывами до 45 миль в час, отгонял обломки от берега, крайне осложняя спасательные операции.

По отрывочным и часто противоречивым сообщениям, полученным к настоящему времени с «Феба», нельзя сделать уверенного предположения о причине катастрофы. Однако в настоящее время большинство экспертов сходится на том, что гибель гигантского дирижабля была вызвана ударом молнии.

— Ты, я смотрю, собрался впасть в депрессию после всего хорошего, что у нас было, — говорит Карлов приятель. — Как насчет кофе? Или ты хочешь, чтобы я еще послал за шампанским?

Он ухмыляется, делая широкий жест.

— Имя яда мне назови.

Карл хмурится и грызет ноготь. Глаза его смотрят в пол. Карлу не хочется глядеть на чернокожего.

— Ну ладно, если не шампанское, то что еще? Ну скажи, как мне тебя развеселить?

— Отвали, — говорит Карл.

— Ну ты что, Карл, дорогой!

— Отвали, тебе говорят!

— Ну, и что ты с этого выиграешь? Тебе все равно лучше не будет.

— Тебе-то что за дело? Тоже нашелся благодетель. Или ты всерьез считаешь, что творишь добро?

— Что у тебя за дурацкие мысли? Неужто ты не чувствуешь себя чем-то большим, нежели тем, чем ты был, когда вошел сюда со мной? Более истинным, более реальным?

— Может быть, и чувствую. Это-то меня и беспокоит.

— Выходит, ты не любишь реальности?

— Возможно, что и не люблю.

— Ну, друг, это твоя проблема, а не моя.

— Да, не твоя.

— Вот я и говорю, это твоя проблема.

— Да.

— Ну ладно, хватит киснуть! Как ты собираешься начинать новую жизнь, если не можешь даже чуть-чуть улыбнуться!

— Я не твой раб, — говорит Карл, — и не собираюсь плясать под твою дудку.

— А кто говорит, что ты должен это делать? Я? — черный смеется. — Я разве тебе это говорил?

— Я думал, это было сделкой.

— Сделкой? Что-то ты туманно выражаешься. А я-то считал, что ты попросту хотел повеселиться.

Карлу пятнадцать лет. Почти взрослый.

— Слушай, иди в задницу, — говорит он. — Оставь меня в покое.

— Мой опыт подсказывает мне, — чернокожий присаживается рядом на кровать, — что люди всегда говорят «иди в задницу», когда им кажется, что им уделяют недостаточно внимания.

— Может быть, ты и прав.

— Дорогуша, я редко ошибаюсь. — Чернокожий снова обнимает Карла за плечи.

Карлу пятнадцать лет. Все замечательно. Будущее перед ним как на ладони.

В школе у него тоже все тип-топ.

— Ой, Иисусе!

Карл начинает постанывать.

— Ну, вот видишь. А ты говорил, — бормочет приятель.

Карлу пятнадцать лет. Маме сорок. Папе сорок пять. В жизни папа преуспел: совсем недавно стал президентом одной из крупнейших в стране инвестиционных компаний. Когда Карлу исполнилось пятнадцать лет, отец преподнес ему как основной подарок ко дню рождения расширение его прав и свобод, для начала посмотрев сквозь пальцы, когда Карл взял материнскую машину.

Для своего возраста Карл был крупным мальчиком и выглядел старше пятнадцати. В новом смокинге, с волосами, блестящими от масла, он смотрелся на добрых двадцать лет. Наверное, поэтому Нэнси Голдман так легко приняла его приглашение.

Когда они вышли из кинематографа («Бродвейские золотодобытчики»), Карл начал насвистывать мелодию из фильма, собираясь с мужеством предложить Нэнси то, о чем он думал весь вечер.