Новый Мир ( № 10 2012) - Новый Мир Новый Мир

Я поднялся:

— Пойду я, Олег Николаевич...

Но похоже, что он меня уже и так не слышал и не видел. Сидел, устремив свои налитые слезами голубые глаза куда-то в угол позади меня, и равномерно ударял своими огромными кулаками по столу, повторяя в такт ударам задыхающимся голосом:

— Как же так! Как же так! Как же так!

IX

Уже больше двадцати лет прошло... Олег Николаевич Рождественский умер в 1999 году — ему только-только 84 стукнуло, я поздравлял, — уже много после того, как я оттуда уехал и, как и хотел когда-то, укоренился в одном из больших университетов Восточного побережья. К тому времени он уже лет семь-восемь как был на пенсии, хотя, по старой памяти, еще кого-то изредка консультировал и в университете, и в паре маленьких компаний в университетских окрестностях — с головой и с памятью у него до самого конца все в порядке было. Мы с ним перезванивались — правда, все реже, больше перед праздниками, — но, бывало, подолгу говорили. Он вдруг стал Россией интересоваться и даже мне разъяснял, что там и как. Помню, стал рассказывать мне о том, что вот в России казачьи части воссоздают, дворянские собрания и все такое прочее из дореволюционных времен. Рассказывал, горячился, а когда я его спросил, по душе ли ему все это, он замолчал надолго, а потом горько сказал:

— А, ряженые! В одну реку дважды не входят. А так, для клоунады — так это балаган...

Но вот про Елизавету Аркадьевну не говорили никогда. Мне ему рассказывать больше нечего было, а ему, похоже, услышанного от меня хватило по самое не хочу.

А я про нее думал все больше и больше. И кляну себя за то, что не сделал того, что должен был, — не стал к ней и дальше ходить разговоры разговаривать... Помните, у Брэдбери такой рассказ есть — в русском переводе, по-моему, “Ревун” назывался, а на английском он мне как-то не попадался, да, если честно, я прочитанное по-русски потом на английском редко перечитывал, нечитаного хватало. Там про какое-то доисторическое чудовище, которое где-то в океанских безднах сохранилось с мезозоя, плейстоцена, или что там еще у них, и, похоже, все его сородичи уже вымерли. Так оно раз в год — в брачный период, что ли, — вылезало к маяку-ревуну, который звуковым сигналом корабли в тумане предупреждал. И ревело в ответ точно таким же звуком. По-видимому, за своего принимало или хоть голос, похожий на родной, хотело послушать — настоящих-то своих больше не было. Вот и она так. Все равно я таким, как ей надо, не был, разве что те же слова, те же имена знал, которые она в памяти хранила, чтобы себя живой чувствовать. Так сказать, звуки знакомые издавал. Она на них и откликалась. А я, дурак, лишь о книжках думал.

Даже не знаю, когда умерла Елизавета, — просто как-то раз уже где-то в восьмидесятые позвонил после большого перерыва, а мне и сказали, что схоронили...

Вот так...

Золотые границы

Генерозова Елена Леонидовна родилась в Новосибирске, детство и юность провела в поселке Северный на границе Московской и Тверской областей. Окончила биолого-химический факультет МПГИ им. Ленина. Автор книги стихотворений “Австралия” (2012). Живет в Москве. В “Новом мире” публикуется впервые.

*      *

    *

Помутнели глаза у рыбы, зарезан хлеб,

С солью размешана белая кровь салата,

В горле огня равнодушный пирог окреп:

Трапеза подана, кушайте, чем богаты.

Плещет вино, веселится честной народ.

Время смотреть, как заполнит пустую тару

Все, что созрело в глубинах земель и вод —

Дал же Господь способностей кулинару!

Так насыщая каждого, кто пришел,

Собранное с утра, упокойся в чаше.

Мойте же руки, дети, скорей за стол,

Пусть продолжается милое зверство наше,

Празднуя смертное, сущее шевеля,

Радуя плоть окончаньем чужого века,

Чтобы затем проглотила тебя земля,

В рыб и зерно превращающая человека.

*      *

    *

Три лилии, лилии три у меня над могилой…

Гийом Аполлинер

Когда я жила, я не думала, что говорю,

Слова расточая, что дождь, убегала вода

В бездонное русло подарком чужому царю,

Не вняв сердцевине вещей, не оставив следа,

Казалось, что все впереди, подвело естество,

И я умерла, не успев рассказать ничего.

И, как скорлупа, раскололась моя голова,

Дав волю ростку — протянулся, наверх торопясь,

Звеня на ветру, лепеча, подбирая в слова

Забытые звуки, и листья раскинули вязь,

И светлая липа, густая, прямая, как меч,

Шумит у меня над лицом, словно горькая речь.

И солнце кружилось, и вишни бывали в цвету,

Но не было имени слышать, кто вдруг позовет,

И облик, что облако, все исчезал на лету,

И жизнь пробежала служанкой с корзиной забот:

Никто не заметил, когда я была молода,

Никто не заметил, куда я ушла навсегда.

Но красные маки растут у меня на груди,

Чтоб ёкало сердце и радость жила в рукаве,

Костры лепестков маяками горят впереди

Дороги домой, пролегающей в долгой траве:

Гляди же, прохожий, моя расцветает душа,

Какая при жизни ничем не была хороша.

И выцвели старые туфли, раскрылась земля,

Сосна проросла там, где были когда-то стопы,

Стрелой до небес, словно мачта того корабля,

Что был бы моим, если б дунули ветры судьбы,

Но ветры молчали, моя не ступила нога

За круг, где бы не было видно огня очага.

Назад не смотри, не увидишь за давностью лет,

Что было вчера или дальше в твоем забытьи,

Страна небольших расстояний, наборы примет —

Для тех, кто уснул — золотые границы твои

Не там, где могильные доски промыты ручьем,

Не там, где вершинами гор проступил окоем,

А там, где их нет, и надорван убогий покров,

Где, видя свое отраженье в небесной воде,

Усталые звезды, рабочие пчелы миров,

На ощупь стремятся искать продолжения, где

Язык развязало мне дерево, сердце цветет

И тень от сосны отправляется в дальний поход.

*      *

    *

Камень, пергамент, кожа, бумага, ткань,

Ножницы или ноль, но не очень строго.

Что там тебе покажет немая длань,

То и возьмешь в результате с собой в дорогу.

Эта игра, где сущности вдоль строки

Сложены, что мониста для нежной выи,

Но ощущения вытянутой руки —

Где вы теперь, теплые и живые?

Цифры, явления, символы, словари —

Те чудеса, что поют в виртуальном мире,

Все на просвете полые изнутри,

Из-за чего пространства кажутся шире,

Но центробежная суть, пустота сама,

Множа свои бесчисленные просторы,

Мир превращает в долгие, как зима,

Гулкие, бесконечные коридоры,

Где на тебя, что рыбы, плывут года,

Медленно плавниками шумят по коже,

Не оставляют на пальцах твоих следа —

Так справедливо, и ты не оставишь тоже

Ни словами, ни поступью, ни рукой.

Все, что вокруг, ускользает любого тлена

Только затем, чтобы вспыхнуть тобой и мной

И разбежаться осколками по вселенной,

Быстро рассыпаться — мимо вещей и лиц,

Словно явленья другого совсем порядка,

Высветлив все, что проявится в жизни птиц,

И растворится во времени без остатка.

Подражание Катуллу

Тише, любовь, довольно. Подумай лучше,

Как незаметно мимо пройти, волнуясь,

Не выдавай меня дрожью или сияньем.

Я уже умирала. Дороже стоит