Новый Мир ( № 10 2012) - Новый Мир Новый Мир

Не поминая пушкинских помет длинным ногтем, посмотрим… ну вот на суховатое достоинство ахматовских карандашных точек, посмотрим; точки над словом или строкой, именно точки со всеми их навсегда свернутыми смыслами. А вот академическая макабричность неизменных «sic!», за которым не то сальность семинарского трюизма про «gloria mundi» [2] , не то интимный стыд стоического «Si gravis brevis, si longus levis!» [3] , не то джойсовский «sickle» [4] , от которого кривишься вместе с молодым Бобом Диланом — «I am sick and tired of it» [5] — и хочется взять если не пожизненный, то очень продолжительный «sick-leave» [6] , пока не дожился до «snechenhaus» [7] . А вот и сомнительность вечных «NB!», за которыми, может, анонимная правда школярского сопровождения авторской мысли, а может, безвестное, но искренное «ну, б…» по поводу результатов, достигнутых творцом опуса, а может, все то же «ну!..» в качестве оптимистического жизненного кредо холерика… Или еще вымершие пометы, вроде «vide supra» [8] и «cf» с призывами смотреть выше, а не «v.sup», а поглядевши не в суп, но повыше, сразу и «confer» [9] , тут же просто сравнивать что-то с чем-то и припоминать.

Ведь book mark [10] — не только следствие беспамятства, не одна мнемотехника, не голая эвристика и даже не чистый психотренинг. Она — из средств стыда. Она вычурна и нарочита, подобна непременному листу в каретке пишущей машинки творца к приходу гостей или начатому, по тому же поводу, художником эскизу. Эй, творец! Нетрудно ведь сообразить, что закладки делаются по прочтении, а не в процессе: изучение густо заложенного кодекса на людях столь же зазорно, как ношение шляпы — очков, уступание места в общественном транспорте, прилюдная раздача милостыни...

Сделав однажды закладку («заложку» — разрешает наконец-то всезнающий Даль), обрекаешь себя и на иные стыды. Стыд перечитывания, во-первых. Слишком мала квартира и непомерна жилплощади библиотека, чтобы держать в дому ненужные, то есть незаложенные, книжки. Их приходится то перелистывать, а то и перечитывать. Старые и новые закладки — это как прежняя и теперешняя жизни. И если еще не дожил до снисходительной и монументальной нежности с легким оттенком патинированного обронзовения — «Вот эта синяя тетрадь — / С моими детскими  стихами», то встреча с пожелтевшей закладкой и маргиналией десятилетней давности на полях таит в себе ничуть не меньше сраму, чем ветхие письма и юношеские дневники. Ахматовская ласка по синей тетради будто зовет к совместным закладкам в общих книжках, как к незабвенному знаку предела пресловутой духовной близости. Вы-то небось, Анна Андреевна, с Пуниным разные книжки читали… Закладки делали?..

Еще одним позором чреваты закладки. Одалживание книг — дело обычное между коллегами. Но ведь стоит отдать свой экземпляр в пользование чужому человеку, как ты сразу — гол, сир, убог, утл, поскольку весь на ладони. Ты взвешен, выверен, расколот, просвечен, выведен на чистую воду… Не надо никакого копания ни в каком белье, ни к чему залезать к тебе в постель, в черновики и в кошелек. Во-о-о-от он ты, болезный!..

Да-да, ваша правда. Все это если и не мания преследования, то уж наверняка психоз. Может, и прав новомодный классик русской литературы: все этои есть те самые «Суггест. шизоблоки»? Ведь, по правде говоря, шизофрения, обретенная новоевропейской культурой не далее как в… (Лезу за книжкой... Ну, где Фуко и Соссюр? Ищу закладку…)

А ведь, собственно, с закладками и пометками на полях пережил я однажды подлинный, а главное, единственный и сладко-горький момент долгожданной авторской славы.

С полгода назад…

Откуда это я, давно примерный семьянин, ехал по таганской линии в восемь пополуночи? Утро рабочее. Спешу служить. Откуда? Что? Зачем?  Где и почему я так набрался, что ни душ, ни чистка зубов, ни «желательные резинки», ни кофе очевидно не помогли… И сам себе противен. И вагон забит. И этот, несносимо-невыводимый, запах очумело бездарного разгула… И несчастная, притертая к тебе толпой юница настойчиво читает многажды заложенную книжку… Карандашиком щедро так по полям бегает… Что-то подчеркивает построчно… Сыпет богато NB! и прочие sic’и, не считая галок и прочего… А при каждом метрополитеновском толчке и — о, стыдоба! — неловком моем перегарном выдохе, неизбежно упираясь мне в живот до боли знакомым кодексом, поднимает глаза с укоризною.

«Налакался, мол, козел? Оскверняешь-де атмосферу чистого разума мерзким выхлопом? Мешаешь, дескать, урод, припадать к сосцам духовности и лону патриотизма?..»

Молчал стоически. Терпеливо затаивал дыхание, аки виновный и абстинентный супруг в плохо отмытой губной помаде на семейном ложе в пять утра. Задирал рожу горе и пыхтел в бороду. Держался двумя руками за поручень. И думал: «Вот взять и сказать ей, что это моя книжка, что она своею толстоватой, впрочем, в запястье ручкой со слегка переманикюренными ногтями меня препарирует?.. Поверит? Не поверит? Паспорт, что ли, доставать? Глупость какая… А потом?.. И зачем?.. Пусть, детка, твои авторы будут невинны и белы, как твоя аккуратно резанная бумага для умных закладок…»

Эта история с закладками, брат, пожалуй, посмешнее, чем известный герой с его «глухою славой»…

В комнату входит женщина и, не сказав доброго слова про синюю тетрадь, без всякого обещания духовной близости, угрожающе всплескивает руками: «Как?! Ты еще не убрался?»

Покорно взревает пылесос.

1999

ПАМЯТИ ТРАМВАЯ № 11

Список кораблей

Вагоновожатым депо им. Н. Э. Баумана с нежностью

Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня,

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял и при свете дня.

                                    Н. Г.

Им не видно за дождями,

Сколько встало между нами

Улиц, улочек и рек.

Так привозят в парк трамвайный

Не заснувшего случайно,

А уснувшего навек.

                                     А. К.

Замечали? Всякий период жизни, протяженный и имеющий (задним, конечно же, числом) намерение к смыслополаганию, а потому и запоздалое оправдание, неизменно связан с каким-то видом транспорта, с неким маршрутом, с какими-нибудь остановками. Даже не связан, а обречен им. Озаботившись «памятью памяти», я мог бы написать и «Памяти автобуса № 202», и «Памяти метромоста и станции „Ленинские горы”», и «Памяти троллейбуса № 48», и «Памяти быстроходного автомобиля „Таврия”», и «Памяти электрички „47-й километр”», и «Памяти „ВАЗ-2107”», и «Памяти „Красной стрелы”»… Причина, по которой отдаю предпочтение тому виду транспорта и тому его номеру, что вынесены в заголовок, — длительность процесса, составившего в итоге треть биографии.

Мой трамвай № 11 — это мои десять лет моей жизни:

— от похорон Андропова февраля 1984 до того момента, что стыдливой скороговоркой обозначают нынче «события октября st1:metricconverter productid="1993 г" 1993 г /st1:metricconverter .»;

— от «Беломора» до «Gitanes»;

— от бездетности до двух сыновей;

— от «Жигулевского» до «Holsten»;

— от развода до развода;

— от экскурсовода до директора;

— от Кушнера до Сосноры;

— от пьянки до пьянки;

— от средних седин до… (каких? не последних же, надеюсь? а! знаю…) до обильных;

— от неопубликованного до опубликованного;

— от «Андроповки» до спирта «Royal»;

— от афганской войны до предчувствия чеченской;

— от юношеской худобы до неврастенической;

— от 3 коп. за проезд до 20 руб.;

— от молодого БГ до зрелого Шевчука;

— от друга до врага;

— от марлевых подгузников до памперсов;

— от одной империи до другой;

— от жены до жены;

— от пишущей машинки «Ока» до PC-486;

— от научного атеизма до государственной религии;

— от объяснений до объяснений;

— от «Площади Ногина» до «Китай-города»;

— от молочной кухни до средней школы;

— от «Как нам реорганизовать Рабкрин?» до «Как нам обустроить Россию?»;

— от ежедневного бритья до многолетней бороды;