Ворошилов - Владислав Кардашов

Одним из основных вопросов, волновавших социал-демократов Баку в начале 1908 года, была подготовка совещания с нефтепромышленниками и выборы Совета уполномоченных для ведения переговоров с ними. В ходе этой важнейшей кампании большевикам приходилось преодолевать сопротивление меньшевиков. В Баку их тогда набралось немало: М. Н. Лурье (Ю. Ларин), С. Вайнштейн (Секерин), Б. Гинзбург (Кольцов), С. Цедербаум (Ежов), П. Мельситов-Вольский. Присланные в Баку меньшевистским руководством, они пытались захватить ведущие позиции как в партийных организациях, так и в профсоюзах. Острые схватки, которые вели с ними в Баку большевики, были частью общепартийной борьбы против ликвидаторства, за сохранение и укрепление боевой революционной марксистской партии. Лидерство в Баку меньшевикам захватить не удалось.

Тем временем к середине мая 1908 года правительство пришло к выводу, что пора уступок и проволочек в Баку прошла. Из Петербурга последовало указание прекратить переговоры с рабочими и ликвидировать Совет уполномоченных. Предприниматели, почувствовав изменение обстановки, начинают рассчитывать неугодных им рабочих, прибегают к локаутам. В августе хозяева «Олеума» объявляют расчет 700 рабочим. В их числе, разумеется, и Ворошилов.

Оставаться в Баку было невозможно, и Ворошилов покидает город. Путь его лежит на север, в Петербург, но он не может отказать себе в удовольствии побывать в Луганске. Это опасно, полиция следит за всеми подозрительными. Тем не менее он решает все же рискнуть.

В городском саду идет пьеса «Рабочая слободка» — местный актер Азамат Рудзевич справляет бенефис. Выходит на сцену читать поздравительный адрес и загримированный Ворошилов. Грим удачен, но вот голос, голос массовика, агитатора! Его немедленно узнали слушатели, и раздались возгласы:

— Володька! Это Володька!..

Ворошилов не стал больше испытывать судьбу, прошел через оркестр под сцену и скрылся. В тот же вечер он исчез из Луганска и направился в Петербург.

Тут его уже ждали. 31 августа 1908 года канцелярия петербургского губернатора разослала всем уездным исправникам и полицмейстерам секретный список департамента полиции. В нем под № 7604 значилось: «Климент Ефремович Ворошилов. Крестьянин Боровской волости Харьковской губернии, 26 лет, рост два аршина пять с половиной вершков, глаза карие, волосы темно-русые…»

Столица империи — большой, очень большой город. Здесь, казалось бы, легче всего затеряться, спрятаться, но и полицейский сыск в Петербурге поставлен лучше всего. 20 сентября 1908 года Ворошилов, проживавший в столице по паспорту Филиппа Максимовича Качаловского, был задержан. Теперь ему предстояло познакомиться с петербургским тюрьмами. И вот он в знаменитых «Крестах».

Правительство России, заимствуя изощренный опыт «западных демократий», в 1892 году построило «Кресты» по образцу прославленных своей «рациональностью» и «строгостью» американских тюрем. В свою очередь, «Кресты» послужили моделью и для других узилищ России — Бутырок, Таганки, Лефортовской, Ярославской каторжной. Все, кто имел несчастье попасть сюда, навсегда сохранили память об этом «новом слове» тюремной архитектуры.

Тюрьма была построена в виде двух громадных коридоров, пересекавшихся под прямым углом, в результате чего и получался крест. Всего было четыре этажа, в коридорах вместо потолков, отделяющих один этаж от другого, — свободное пространство, для прохода же в камеры над стеною каждого этажа сделаны узкие металлические галереи. В центре, где коридоры пересекаются, была устроена высокая стеклянная вышка, откуда в тюрьму проникал свет. Тот, кто стоял внизу, под вышкой, мог, не сходя с места, а только поворачиваясь, видеть все, что происходило в корпусе.

Почти немыслимо было не только завести знакомство с надзирателями или уборщиками, но и просто перемолвиться словом с кем-нибудь: всех всегда и отовсюду было видно. Каждое мгновение надзиратель чувствовал — за ним следит либо старшой с центрального поста, либо другие надзиратели, либо случайно проходящее начальство, а потому ни в какие разговоры не вступал.

Поскольку «Кресты» считались образцовой, так сказать, показательной тюрьмой и именно сюда жаловали иностранные гости для знакомства с местами заключения в России, тюремное начальство считало необходимым, кроме чистоты и порядка, следить и за питанием арестантов. Революционер, попавший в «Кресты» чуть раньше Ворошилова, в мае 1908 года писал: «Предметом удивления явилась Крестовская пища, не идущая ни в какое сравнение с обычной тюремной. Ее можно было есть без всякого отвращения…» Был при тюрьме и кооператив служащих, продававший заключенным товары. Но для этого требовались деньги, а их у Ворошилова не было. Да и наслаждаться тюремной пищей в «Крестах» ему, к счастью, долго не привелось.

В начале октября 1908 года начальство уже решило: возвратить ссыльного Ворошилова «по принадлежности» — в Архангельскую губернию. 6 октября в Петербургском губернском жандармском правлении на Ворошилова был составлен «открытый лист», в котором наряду с уже упомянутыми приметами указывалась и особая — «на лбу шрам». А после этого его этапным порядком отправляют в Архангельск. 15 октября он уже в тамошнем тюремном замке — теперь его стерегут: вдруг убежит опять?

20 октября архангельский губернатор уведомлял пинежского исправника: «…скрывшийся из Пинежского уезда поднадзорный Климентий Ефремов Ворошилов задержан и ныне вновь доставлен в Архангельскую губернию, причем местом водворения ему мною назначен Мезенский уезд. Переписку о Ворошилове предлагаю Вам отправить Мезенскому исправнику».

Далеко на севере Архангельск, не близко и Пинега, но Мезень — несравненно дальше. В летнюю пору дороги по суше туда не было, добраться можно только морем. Начальство выдержало Ворошилова около месяца в тюремном замке, и лишь в ноябре, когда установился санный путь, отправился он в сопровождении жандарма мимо Холмогор и Пинеги в дальнее, 600-верстное путешествие.

Вновь уже знакомая дорога от Архангельска по правому берегу Двины, вновь покрытый снегом лес. Смеркается. Тяжело на душе, кто знает, что ждет его?

Город Мезень поблизости от Полярного круга — на 66-м градусе северной широты — и так невелик, что не требовалось и двадцати минут, чтобы пройти по единственной его немощеной улице. В конце ее стояла городская тюрьма, обыкновенный деревянный дом, отличавшийся от других оградой — тыном из вековых бревен. Концы их, словно заточенные карандаши, торчали чуть ли не выше самого дома. Ни единого каменного строения, кроме маленького зданьица уездного казначейства, две деревянные церкви — вот и все достопримечательности Мезени. Задворки городка уже стояли на краю бесконечной тундры.