Женщина в озере - Рэймонд Чандлер

— Что это за духи? Отвратительный запах!

— Я думаю, нечто вроде сандалового дерева.

— Дешевая имитация. Гадость, мягко выражаясь. Так зачем вы хотели мне показать этот платок, мистер Марлоу? — Откинувшись в кресле, она изучала меня равнодушным и холодным взглядом.

— Я его нашел в доме Криса Лэвери, у него под подушкой. Здесь вышита монограмма.

Она развернула платок карандашом, так и не дотронувшись до него. Ее лицо приняло строгое выражение.

— Здесь вышиты две буквы, — сказала она холодным и сердитым тоном. — Те же инициалы, что у меня. Вы это имеете в виду?

— Да, хотя у него, возможно, имеется полдюжины знакомых молодых женщин с такими же инициалами.

— Однако вы — злой человек, — сказала она спокойно.

— Это ваш платок или нет?

Она медлила с ответом. Потом спокойно протянула руку, взяла вторую сигарету и закурила.

— Да, это мой платок, — сказала она. — Должно быть, я его когда-то там забыла. Давно. И уверяю вас, не под подушкой у Криса. Вы это хотели узнать?

Я не ответил, и она добавила:

— Видимо, он одолжил его женщине, которая любит этот сорт духов.

— Но это как-то не вяжется с Лэвери.

Ее верхняя губа слегка сморщилась.

У нее были красивые губы. Мне такие нравятся.

— Я думаю, — сказала она, — что в сложившееся у вас представление о характере Лэвери нужно внести кое-какие коррективы. Если вы в этом образе обнаружили какие-то положительные черты, то это чистая случайность.

— О мертвых нельзя говорить плохо, — сказал я.

Какое-то время она сидела и смотрела на меня так, словно я ничего не сказал, и ждала, чтобы я продолжил. Потом у нее задрожало горло, и эта дрожь распространилась по всему телу. Руки судорожно сжались, сигарета сломалась.

Она посмотрела на нее и быстро бросила в пепельницу.

— Его застрелили в ванной комнате. В душевой кабине. И есть основания думать, что это сделала женщина, которая провела с ним ночь. Он как раз перед этим брился. Женщина оставила револьвер на лестнице, а этот платок под подушкой.

Она слегка пошевелилась в кресле. Теперь ее глаза были устремлены в пространство. Лицо было холодным, как у статуи.

— И вы ждете от меня, что я сообщу вам все подробности? — спросила она с горечью.

— Слушайте, мисс Фромсет, я предпочел бы в таких делах быть деликатным и чутким. Я с удовольствием сыграл бы эту сцену так, чтобы женщина вашего склада не почувствовала себя оскорбленной. Но я не могу, этого мне не позволяют ни мои клиенты, ни полиция, ни мои противники. Как бы я ни старался казаться деликатным, — дело все равно кончается тем, что я попадаю носом в дерьмо, а кулаком кому-нибудь в глаз!

Она кивнула, словно и не слышала моих слов.

— Когда его убили? — спросила она, все еще слегка дрожа.

— Полагаю, что сегодня утром. Вскоре после того, как он проснулся. Я уже говорил, он только побрился и собирался принять душ.

— Насколько я его знаю, это было не очень рано. А я здесь уже с восьми тридцати.

— Между прочим, я и не думаю, что это вы его убили.

— Спасибо, это очень любезно. Но ведь это мой платок, не так ли? Хотя и не моими духами надушен. Боюсь, что полиция не очень разбирается в запахе духов. И в некоторых других вещах.

— Верно. Это же относится и к частным детективам. Нравится вам такой тон?

— Боже мой! — сказала она и прижала ко рту тыльную сторону ладони.

— В него выстрелили пять или шесть раз. И все выстрелы кроме двух прошли мимо. Он отступил в душевую кабину. Вероятно, это была довольно мерзкая сцена. Убийца действовал с большой ненавистью. Или, наоборот, слишком обдуманно.

— Его было легко возненавидеть, — сказала она без всякого выражения. — И чертовски легко полюбить. Женщины, и даже вполне порядочные, иногда совершают такие неприятные ошибки.

— Из всего этого я могу заключить: вы когда-то думали, что полюбили его, но вы его теперь не любите и вы его не убивали.

— Да! — Ее тон теперь был сухим и легким, как духи, которыми она душилась. — Я надеюсь, вы оцените мое доверие. — Она рассмеялась коротко и горько. — Мертв, — сказала она, — бедный, эгоистичный, дешевый, скверный, красивый, фальшивый мальчишка! Мертв и холоден. Нет, мистер Марлоу, я его не убивала.

Я подождал, пока она справится с собой. Наконец она спросила спокойно:

— Мистер Кингсли знает об этом?

Я кивнул.

— И полиция, конечно, тоже?

— Еще нет. По крайней мере от меня — нет. Я нашел его тело. Дверь дома была не закрыта. Я вошел и нашел его.

Она взяла свой карандашик и потыкала в носовой платок.

— Мистер Кингсли знает об этом платке?

— Нет. О нем не знает никто, кроме вас и меня. И, конечно, того, кто его туда положил.

— Мило с вашей стороны, — сказала она сухо. — И мило, что вы так думаете.

— В вас есть оттенок высокомерия и достоинства, который мне нравится, — сказал я. — Но не перегибайте палку. Чего можете от меня ожидать? Что я вытащу носовой платок из-под подушки убитого мужчины, понюхаю его и подумаю:

«Так-так! Монограмма мисс Адриенн Фромсет! Мисс Фромсет, видимо, знала Лэвери, и весьма интимно. Скажем, настолько интимно, насколько это допускает мое испорченное воображение. Значит — чрезвычайно интимно. Но эти синтетические дешевые духи — нет, мисс Фромсет никогда не стала бы пользоваться дешевыми духами! Платок лежал у Лэвери под подушкой — нет, мисс Фромсет никогда не станет класть свой платок под подушку мужчине! Стало быть, все это не может иметь никакого отношения к мисс Фромсет! Абсолютно! Это — всего лишь обман зрения!»

— Ах, перестаньте! — сказала она.

Я ухмыльнулся.

— Что вы, собственно, думаете обо мне? — в упор спросила она.

— Я бы вам сказал, но уже поздно, вы заняты!

Ее лицо вспыхнуло. После паузы она спросила:

— У вас хоть есть предположение, кто это сделал?

— Предположения-то есть. И всевозможные версии. Но это все — только версии. Я боюсь, что полиция отнесется к делу проще. В шкафу у Лэвери висит несколько платьев, принадлежащих миссис Кингсли. И если им известна вся история, включая то, что произошло вчера на озере Маленького фавна, то они не станут долго рассусоливать и сразу схватятся за наручники. Конечно, сперва ее надо найти. Но для них это не очень трудно.

— Кристель Кингсли, — сказала она тихо. — Боже мой, неужели ему придется еще и это пережить!

— Это не обязательно сделала она. Убийство могло быть совершено по мотивам, о которых мы и не знаем. Например, это мог сделать кто-нибудь другой, вроде доктора Элмора.

Она быстро подняла глаза, но потом покачала головой.

— И все-таки это возможно, — настаивал я. — Правда, у нас нет против него никаких улик. Но вчера он что-то слишком нервничал для человека, которому нечего бояться. Хотя, конечно, можно трусить и не будучи ни в чем виновным.

Я встал, похлопал по краю стола и посмотрел на нее сверху вниз. У нее была очень красивая шея.

— А что будет с этим? — Она показала на носовой платок.

— Если бы это был мой платок, я бы постарался поскорее отмыть его от дешевого запаха, — сказал я улыбаясь.

— Но ведь он может что-то означать, разве нет? И даже очень многое!

— Я не думаю, чтобы это было важной уликой. Женщины вечно забывают везде свои носовые платки. Такой человек, как Лэвери, мог собирать их и складывать в ящичек из сандалового дерева. А потом какая-то женщина обнаружила этот склад и взяла себе один платок для пользования. А может быть, он сам ей дал и при этом не преминул похвастаться чужой монограммой. Я считаю его человеком как раз такого типа. Ну, прощайте, мисс Фромсет, большое спасибо за беседу!

Уже собираясь уходить, я спросил:

— Вы случайно не знаете фамилию репортера, от которого Браунвелл получил свою информацию?

Она покачала головой.

— А фамилию родителей миссис Элмор?

— Тоже нет. Но, возможно, сумею для вас узнать. Могу попробовать.

— Как?

— Ну, обычно такие вещи указываются в траурных извещениях, не так ли? А я точно помню, что в какой-то газете Лос-Анджелеса было помещено траурное извещение.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — сказал я. Я провел пальцем по ребру стола и посмотрел на нее со стороны. Бледная кожа цвета слоновой кости, темные прекрасные глаза. Волосы ее блестели, как только могут блестеть волосы, и при этом были темными, как ночь.

Я вышел из кабинета. Маленькая блондинка у коммутатора посмотрела на меня с ожиданием, ее красные губки приоткрылись, казалось, она ждет от меня какой-нибудь шутки.

Мне было не до шуток. Я вышел на улицу.

Глава 20

Перед домом Лэвери не было видно полицейских машин, никто не прогуливался по тротуару, а когда я открыл входную дверь, то не почувствовал ни сигарного, ни сигаретного дыма. Солнце больше не светило в окна, а над пустыми рюмками от виски кружилась муха. Я прошел гостиную и прислонился к перилам лестницы, которая вела в нижний этаж. В доме Лэвери ничто не шевелилось. Единственный еле слышный звук доносился из ванной комнаты: спокойное падение воды на плечи мертвого.