История античной культуры - Фаддей Францевич Зелинский

достаточного внимания нуждам как мелкого крестьянства, так и торгово-промышленного класса, то его попытку пришлось вскоре (в 594 году до Р.Х.) повторить Солону, законы которого навсегда определили правовой быт Афин. Около того же времени и мудрый правитель Лесбоса на греческом Востоке, Питтак, дал законы своей родной стране. Всего мы перечислить не можем; но к VI веку до Р.Х. законодательная волна уже исполнила свое дело, разделив все греческие государства на «благозаконные» (eunomumenai) и беззаконные. Последнюю незавидную славу стяжала особенно рыцарская Фессалия с ее помещичьим самовластьем и крепостным правом.

Особенность этих греческих законодательств заключалась, во-первых, в том, что они, будучи даны законодателями, каждым для своего государства, тем не менее не были ограничены его пределами: если они оказывались целесообразными, то являлись из других государств уполномоченные с просьбой «уделить им законов», и так как отказа быть не могло, то законодательства, особенно Залевка и Харонда (как в новой Европе «магдебургское право»[11]), распространялись повсюду, окружая новой славой имена законодателей и их родных городов. Вторая особенность заключалась в той выдающейся роли, которая была отведена личности законодателей. Все эти Залевки, Харонды и т.д. были гражданами свободных республик; большей частью, они в трудную годину междоусобиц доверием сограждан были избираемы на временную должность умиротворителей — на красивом языке тех времен «помнящих о правде» (aisy-mnetes) — и, как третейские судьи над враждующими партиями, составляли свои обязательные для всех законы. Третьей особенностью, на этот раз невыгодной, была та, что законодатели, решив по совести затруднение настоящей минуты, не позаботились о постоянном органе, который мог бы и в будущем путем толкований, развитий, упразднений и дополнений приводить их законодательство в соответствие с новыми требованиями жизни, — каковым органом обладало позднее римское государство в лице претуры. Наконец, четвертой особенностью, тоже невыгодной, хотя по тем временам неизбежной, мы должны признать конкретный характер правовых норм, придающий им подобие рецептов: «если кто сделал то-то, то он должен претерпеть то-то»; одухотворение права, его возведение к нормам общего характера было заслугой римской юриспруденции, вдохновленной — как мы увидим — греческой философией. В силу обоих последних пунктов не греческое право, а римское было воспитателем новой Европы.

Вообще же в этом древнейшем праве, насколько мы его знаем, бросается особенно в глаза малочисленность как самих постановлений — они могли быть записаны на немногих досках, — так и указанных в них судебных органов, особенно если иметь в виду крайнюю разветвленность новейшего права. Происходило это оттого, что вследствие гораздо большей участливости античной общины, в которой каждый гражданин смотрел на себя как на посильного блюстителя законности, большинство гражданских и уголовных правонарушений разрешалось частным судом родственников, соседей, арбитров, не успев вырасти в настоящее «дело». К тому же законодатель, не считая себя в силах предусмотреть все возможные злодеяния, предоставлял суду судить также и непредусмотренные и определять в таких случаях взыскания по собственной совести — как это имело место, например, в процессе Сократа (399 год до Р.Х.); лишь римское право положило этому предел, вводя обязательную и для нас норму nullum crimen sine lege[12]. Затем, чем древнее было законодательство, тем более внешним образом относилось оно к понятию преступления. Первоначально всякая пролитая кровь требовала возмездия (а именно — казни, по так называемому jus talionis, «око за око» и т.д.), независимо от того, как она пролита; но уже Дракон признает наряду с умышленным убийством, которое было подсудно ареопагу, и так называемое «справедливое» (то есть по праву самообороны) и «нечаянное» убийство. А впрочем, и там сказалось немало здравого смысла и заботливости об истинном благе народа; так, за преступление, совершенное в нетрезвом виде, Залевк положил двойную меру наказания — одну за преступление, другую за пьянство.

Судопроизводство во многом отличалось не только от нашего, но и от римского. Представительства сторон не допускалось; только потерпевший мог обвинять, только обвиняемый мог защищаться. По первому пункту, впрочем, необходимы две оговорки: 1) если совершено было убийство, то обвинял ближайший родственник, и это было не только его правом, но и его обязанностью, в которой ожил старинный долг кровавой мести; принимать виру было запрещено (ср. выше, с.31); 2) если потерпевшим было государство (в случаях государственной измены, растраты государственных сумм и т.д.) или беспомощное существо, то обвинял «всякий желающий». Это опасное, но за неимением государственной прокуратуры неизбежное постановление повело со временем в Афинах к возникновению так называемых сикофантов (sykophantes, слово темное), то есть обвинителей-добровольцев, под видом соблюдения государственных или общечеловеческих интересов занимавшихся вымогательствами и ставших таким образом одной из язв общественной жизни Афин.

В соответствии со сказанным не допускалось судебных речей: все дело сводилось к представлению доказательств и допросу. Лучшим доказательством считалась клятва, введенная именно в нашу эпоху, как последствие сакрализации культуры. Действительно, в эпоху живой и всеобщей веры эта «клятва сторон» была могучим средством установления истины; но в то же время она содержала соблазн к клятвопреступлению, почему ее и отвергло и римское законодательство, и наше. Клятву давали и свидетели, кроме рабов; эти последние допрашивались под пыткой. Это — несомненное пятно на греческом судопроизводстве. Все же следует признать: 1) что эта пытка, сводившаяся к причинению боли, но не увечья, была очень невинна в сравнении с тем, что практиковалось тогда на Востоке, а затем и в новой Европе, и 2) что ограничение пытки одними только рабами заключало в себе признание ее несовместимости со свободой — признание, принципиально драгоценное в виду будущих времен, когда свобода станет неотъемлемым достоянием человеческой личности.

Наказания осужденным были сравнительно суровые, учитывая недостаточность предварительного следствия, которое было всецело предоставлено обвинителю: так как преступникам нередко удавалось схоронить концы, то было желательно в видах устрашения, чтобы хоть уличенные платились построже (психологическую несостоятельность этой теории развивает в замечательном рассуждении Фукидид — Фук. III, 45). Этими наказаниями были: 1) казнь; 2) продажа в рабство на чужбину (Солон, однако, ее упразднил); 3) изгнание; 4) тюрьма; 5) атимия (то есть лишение прав) различных степеней; 6) денежная пеня. Из них казнь совершалась безболезненно через принятие быстродействующего яда — омега (koneion, cicuta); так был казнен, между прочим, Сократ. Сравните незабвенное описание этой казни в последних главах Платонова «Федона», дающее вообще благоприятное представление о гуманности эллинов также и в этом отношении — правда, уже в следующий, аттический период.

§ 9. Государственный быт. На пороге нашего периода стоит аристократизация Греции. Ее причины заключались, с одной стороны, в осложнении царских обязанностей, так как к прежним трем функциям (жреческой, полководческой и судебной) по мере перехода