История античной культуры - Фаддей Францевич Зелинский

государств было положением военным. Условия войны сильно изменились со времени ахейских держав; царственные колесницы уступили свое место аристократической коннице, так как замена тяжелого «микенского» щита более легким дала воинам возможность сражаться верхом. Наряду с конницей, которой особенно славилась аристократическая Фессалия, выдвигается и пешее войско зажиточной буржуазии — так называемые гоплиты (hoplitai), или тяжеловооруженные. Лучшее и притом постоянное войско было у спартанцев как «атлетов войны», но и афиняне старались от них не отставать: обладая в своих первых двух классах (выше, с.76) отличными всадниками, они от своих зевгитов требовали службы в рядах гоплитов — в ожидании того времени, когда и феты, служившие во флоте, рядом блестящих морских побед заявят о своих правах.

Обороной городов служат по-прежнему городские стены, и эта оборона настолько надежна, что осада также и в наше время — дело затяжное и трудное. Известен даже подвиг Орлеанской девы древности, аргосской стихотворицы Телесиллы, которая после того, как аргосская рать полегла в битве против спартанцев, во главе вооруженных женщин с аргосской стены дала отпор победоносным спартанским гоплитам (510 год до Р.Х.). Вообще война была обычным делом в нашу эпоху, но ее условия значительно смягчаются в сравнении с ахейской. В этом нельзя не признать благотворного влияния дельфийского бога с его проповедью против hybris («спеси»), в которую входит также неумеренность использования дарованного богами успеха. Неудивительно поэтому, что первые плоды этого влияния созревают в дельфийской амфиктионии; среди ее законов мы находим и следующий: «государства-члены амфиктионии обязуются не разрушать города, входящего в состав амфиктионии, и не отрезывать его от текучей воды» (Эсхин II, 115). Так-то в законах амфиктионии мы находим первые в истории человечества зародыши международного права. Родственного характера были взаимные обязательства, принятые воюющими сторонами в лелантской войне, самой крупной междуэллинскокй войне нашей эпохи (около 700 года до Р.Х.); она велась первоначально двумя эвбейскими городами, Халкидой и Эретрией, из-за лежавшей между ними плодородной «лелантской» равнины, но мало-помалу в ней приняли участие, в качестве союзников, большинство государств архипелага. Так вот в этой войне воюющие обязались не пользоваться метательным оружием, а только копьем и мечом.

Вообще наша эпоха — эпоха развития и укрепления междуэллинских сношений, чему значительно содействовал ее аристократический характер. Аристократические роды различных государств, озабоченные ростом демократии, вступали в естественный союз между собой; демократические массы им в этом подражать не могли, но могли подражать вожди таковых, а они же были будущими тиранами. Междуэллинская сеть тираний временами действительно была противопоставляема сети аристократической; тираны различных государств поддерживали друг друга и поощряли стремления честолюбцев в республиках ко введению тиранического управления. Но на стороне аристократии были Спарта и дельфийский бог, и тирании долго не просуществовали; когда в начале V века до Р.Х. персидский царь задумал свой поход против Греции, он нашел ее, если не считать демократических Афин, в руках аристократии.

§ 11. Нравственное сознание нашей эпохи развивается под знаком религии; будучи и во многих других отношениях эпохой сакрализации культуры, она в особенности представляется нам эпохой сакрализации нравственности.

Эта сакрализация проявляется в двух областях, в зависимости от двойного характера новых религий — немистического (религии Аполлона) и мистического (религий Деметры и Диониса).

1. Для немистической религии Аполлона Дельфийского характерно именно приобщение нравственного элемента, объявление бога всеблагим. Но если так, то и в богоуправляемом мире следует ожидать торжества нравственности: санкцией нравственного долга становится чем далее, тем более религиозный биологический эвдемонизм (выше, с.35). Ежедневный опыт — страдания добрых, благополучие злых — этой санкции не противоречил, так как в нашу эпоху более чем когда-либо господствовало филономическое сознание (выше, с.34); догмат, что бог наказывает детей за вину отцов до третьего и четвертого колена, был для греков эллинского периода так же самопонятен, как и для древнего Израиля. Страждущий добрый смиренно преклонялся пред божьей волей в сознании, что он своими страданиями искупает вину — быть может, ему неизвестную — своего прародителя (Крез у Геродота — Гер. I, 91; Тесей у Еврипида — Евр. Ипп. 831 сл.); равным образом, умирающий в благополучии злодей терзался при мысли об участи, нависшей над его детьми; если же у него таковых не было, то это и было ему наказанием. Факт позднего возмездия богов никого не смущал:

Медленно мельницы мелют богов, но старательно мелют, —

гласила на этот счет греческая пословица.

2. В мистических учениях Деметры и Диониса зарождается впервые для греков идея «лучшей участи» после смерти, которую человек может себе обеспечить еще при жизни. Сначала это обеспечение предполагается чисто сакральным, не нравственным: средством признается посвящение в таинства, элевсинские и орфические. Но мало-помалу и в этой мистической области совершается морализация религии; условием к достижению «лучшей участи» ставится, кроме посвящения, и нравственная жизнь. Возникает идея загробного суда, рая для добрых, чистилища для «исцелимых» и ада (Тартара) для «неисцелимых» грешников. Правда, значения обязательных догматов эти идеи ни в нашу эпоху, ни вообще в античности вплоть до принятия христианства не получили; но все же круг их приверженцев расширяется, и эсхатологический эвдемонизм как санкция нравственного долга (выше, с.34), занимает место рядом с биологическим.

Идеалом нравственного поведения в нашу эпоху остается положительная arete в смысле доблести; она до такой степени родственна со славой, что часто отождествляется с ней. Добрым (agathos) признается тот, кто способен принести наибольшую пользу друзьям, причем прибавление «и наибольший вред врагам» допускается, но не обязательно: еще Питтак сказал, что «прощение сильнее возмездия». Нравственные преимущества считаются естественным придатком физических, идеальный муж — это «прекрасный и добрый», kalos kai agathos, полная arete совпадает с kalokagathia.

На вопрос, как добывается arete, всеобщая уверенность отвечает: рождением. Воспитание необходимо, но оно только укрепляет и сохраняет врожденную arete — вера в «научимость добродетели» принадлежит лишь следующей эпохе. От добрых рождается добрый — отсюда важность «евгении» (благородства). Последовательно развитие этой идеи, вообще подтверждаемой опытом (сравните современное учение о наследственности), дает так называемый биологический аристократизм; но пренебрежение различными факторами (отчасти уловимыми, отчасти нет), ведущими к вырождению, превращает этот научно правильный биологический аристократизм в научно несостоятельный сословный аристократизм — политическую сигнатуру нашей эпохи. Аристократы охотно называют agathoi себя, kakoi («худыми») — низкорожденных, независимо от того, оправдали ли породу те и другие; в этом и заключается иллюзия сословного аристократизма (сравните такое же развитие русского слова «благородный»).

А впрочем, наша эпоха с ее могучим колониальным движением, с ее частыми внутренними переворотами дает широкий простор для проявления arete в указанном смысле: для нее характерен такой размах жизни, которого мы в дальнейшем уже не находим вплоть до Александра Великого. Жизнь бьет