Испепеляющий яд - Аскольд Шейкин

— Худо, — повторил Шорохов. — Ой, как все это худо.

Скрибный наклонился к нему:

— Завтра уехать тебе, Леонтий, обязательно надо. Ищут тебя. Возле моей хаты все время толкутся.

— Я не заметил.

— Заметишь. Я у твоего Ликашина был. Про тебя узнать. Он вместо того сам выспрашивал: ты не возвратился ли? Не в Александровске-Грушевском ли? В глазенках было подлое. Ты не думай, я по-честному. Мое, твое… Все пополам. — Скрибный был совсем пьян. — Такого шевро я никогда еще в руках не держал.

Шорохов спросил:

— Когда ты в банке деньги забирал, как там прошло?

— Какие деньги?

— Из сейфа.

— Сперва — ни в какую. "Пусть пожалует сам". — "У меня доверенность", — говорю. "Так и что?". Пришлось дать. Потом еще один старик приставал: "Где он? Когда приедет?". Плел ему: "Скоро. Может приехал уже… "Потом слышу: банк на возы грузится в Ростов ехать… Ты, Леонтий, усы сбрей, остригись, как после тифа, на костыли стань. К таким меньше вяжутся. К Ликашину не ходи. Продаст. И Мануков продаст…

Под его бормотанье Шорохов думал: "Сбрить усы, остричься… Дурака этим обманешь. Умный решит, что надо скорей арестовывать. Мне-то лишь бы еще день-другой продержаться".

Вслушался. Скрибный опять твердит:

— Меня с ног теперь никому не свалить… Глаза закроешь, щупаешь: шелк, бархат… Кожи я какой хочешь в руках подержал, понимаю…

Следующий день выдался хмурый. Падал мокрый снег. Ледяная каша устилала мостовую, тротуары.

От дома Скрибного Шорохов не сразу пошел к собору. На всякий случай прежде петлял по городу. За это время дважды попадался ему на пути один и тот же старик в полушубке, в шапке из серой овчины. Почему дважды один и тот же? И сзади кто-то маячил. Присмотрелся: женщина.

Свернул в какой-то проулок. Прошел два квартала. Оглянулся. Женщина шарахнулась в сторону. А где старик? Впереди привалился к забору. Филеры.

Свернул еще раз. Пошел скорым шагом. Таким же скорым шагом по другой стороне улицы теперь кто-то уходил от него. Мужчина ли, женщина разобрать было нельзя. Обложили.

Войти в чей-то двор, наплести хозяевам: мол, ищу такого-то. Не подскажете ли?.. А дальше? Наверняка заметят, возле какого дома он исчез.

Между дворами был проход. Шириной в аршин, не больше. Слева и справа глухие заборы. Юркнул в него. Выйдя потом на какую-то улицу, огляделся. Нигде никого подозрительного. Сколько-то минут в запасе у него теперь имелось.

Задыхаясь от быстрой ходьбы — бежать побоялся: не привлечь бы внимание! — вышел к собору. На площади перед ним народа немало, но все калеки, нищие. С точки зрения конспирации — хуже некуда. Если связной один из них — в отрепьях, в лаптях — к нему подойдет, в то время как он в шубе, в меховой шапке, в бурках, это само по себе вызовет подозрение.

Глянул на часы. Пора. Подошел к памятнику Ермаку, постоял, направился дальше. Не оглядываясь, миновал один квартал, другой. Никого. Впрочем, нет. Саженях в ста позади — старик, на другой стороне улицы, почти напротив, женщина. Снова «ведут». Связной, если был, это, конечно, заметил. Значит, что? Связь не состоялась. Следующая встреча может быть только через неделю. Но как это — через неделю? Не позже чем послезавтра сводка должна уйти за линию фронта!.. И что сделать сейчас? Увлечь филкрскую пару за собой в мешанину мелких домишек и садиков на окраине города. Там отвязаться от них будет легче. Потом вернуться к Скрибному. А дальше что?.. Об аресте, насколько можно судить, речь пока не идет. Обычная слежка. Но тогда всего лучше другое: не таясь пойти в «Центральную». Нет Манукова в гостинице, ждать. Едва встретимся, отдать задовскую бумагу. Заслуга перед миссией будет бесспорная. Пусть выгораживают.

Мануков находился в номере и встретил Шорохова словами:

— Боже мой! О ля-ля!.. Где пропадали? И — вид! Снова болели, как тогда под Воронежем?

— Сидел я в тюрьме, — спокойно, даже равнодушно, будто говорит о каком-то безразличном ему человеке, ответил Шорохов.

— У кого?

Шорохов без приглашения опустился в кресло. Сказал тем же спокойным тоном:

— Николай Николаевич! Не знаю, в какой мере вы в курсе моих дел с господином Ликашиным?

— В достаточной мере. Вас мой ответ устроил? — Мануков рассмеялся.

Смех, как и улыбка на его губах, были маскировкой. Этого Шорохов не забывал.

— Последняя моя поездка по этому делу закончилась неудачно.

— Догадываюсь.

— Я не смог выслать должные сообщения.

Мануков сел в кресло напротив Шорохова.

— Мне это известно.

— Был я на юге Украины, угодил в махновскую контрразведку.

— Сочувствую.

— Да, но сейчас-то! Вчера вечером возвратился, а сегодня с утра за мной слежка.

— И не можете понять чья?

— Да.

— Но не забудьте: за вами по этой вашей поездке аванс.

Что получалось? Отступается?

— Все тут сложнее, — Шорохов подал Манукову задовскую бумагу.

Ах, как долго вчитывался Мануков в эту машинописную страницу!

— Копия, — затем сказал он. — Вопрос в том, откуда она у вас. Тогда решится, верить ей или нет.

— От Льва Андреевича Задова.

— И кто это?

— Начальник махновской контрразведки. Вручил при расставании. Из того, что он при этом сказал, следует: потому-то меня и отпустили, чтобы я вам ее передал. Вам или Федору Ивановичу. Короче говоря, в миссию. Хотят с ней связаться. Притом — фальшивка? Едва ли.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Мануков. — И считаете, что за вами следят как за агентом этого Задова?

— Или как за агентом миссии. Впрочем, может, следят и за вами.

Мануков молчал, поигрывал задовской бумагой как веером, прищурясь поглядывал на Шорохова. Наконец, проговорил:

— Ваш патрон по Управлению снабжений из Новочеркасска уехал. Но колеса, которые он привел в движение, еще крутятся. Ничего больше.

— Очень мило. Себя он этим обезопасил. Но мне-то как быть?

— Его не вините. Полагал: вам это не повредит.

— Посчитал, что меня там убили.

— Во всяком случае, уехали, как пропали. Район опаснейший.

— И в каком я теперь положении? Шьют уголовщину! И, знаете, коли, как понимаю, участием в делах господина Ликашина оплачивалась моя работа на миссию, она обязана меня защитить.

— Обязана, — подтвердил Мануков. — Но сегодня для вас можно сделать только одно: отправить в расположение Четвертого Донского отдельного конного корпуса. К Мамонтову. Да, мой друг. Я все продумал. Вашим спутником и спасителем будет есаул Плисов. Он из этого корпуса, сегодня туда уезжает. В ближайшие минуты должен у меня быть. Немедля с ним и поедете.

"Там сразу перейти фронт", — подумал Шорохов.

— Мне нужно побывать на квартире, где я остановился, — сказал он. — Взять деньги, какие-то вещи.

— Побываете. Человек обязательный. Попрошу, будет сопровождать. В его присутствии никто вас не тронет. Мамонтовец! Это котируется высоко. Хотя почему? Кто бы мне объяснил?

— Где сейчас корпус Мамонтова? — спросил Шорохов.

— Держит фронт. Отсюда, полагаю, в полутора сотнях верст. Точнее не знаю.

— Красные так близко!

— Реальность. Разумеется, в корпусе никакой угрозы вам лично не будет. Как и потом, когда возвратитесь. Тоже реальность. Окажется не до того. К тому моменту определится, следует ли вам снова поехать к этому Задову.

— Спасибо. Почти месяц сидел в подвале размером сажень на сажень. Грязь, вонь, холод. Харчи — хлеб и вода.

— Ну… ну… Теперь-то вас там на руках будут носить. Но давайте обедать. Прикажу подать в номер. И прошу — никаких деловых разговоров. На сегодня достаточно.

— Мне тоже, — согласился Шорохов, думая: "Хочешь все взвесить. Давай, давай…"

Есаул Плисов — худенький офицер лет двадцати восьми с прилизанным косым чубом, подстриженными редкими усиками, в очках, очень подвижный, почти постоянно как-то просительно улыбающийся — с охотой согласился принять Шорохова под свою опеку. Вместе потом они зашли к Скрибному. Тот был дома, сразу сказал, что вагоны с шевро прицеплены к составу с хозяйственной частью атаманской канцелярии. Решению Шорохова не ехать о ним, огорчился не очень, местом дальнейшей встречи назначил станицу Кущевскую. Было бы это ужe на Кубани, за Ростовом.

— Еще дожить надо, — вздохнул Шорохов.

Оглянувшись на Плисова — тот покойно сидел на стуле, словно бы готовый ждать сколько угодно, — Скрибный увел Шорохора в соседнюю комнатенку, сказал:

— Знаешь, Леонтий, что ребята из атаманской канцелярии говорили? К Ростову красных специально пропустят. Потом корпус Мамонтова ударом с севера ловушку захлопнет.

Шорохов молча смотрел на Скрибного.

— И еще одно дело. Тебя старик дожидает.

— Какой старик!

— Из банка. На кухне второй час сидит.

Подумал: "Засада. Немедля уходить с этим Плисовым. Но, может, они тут все заодно?" Спросил: