Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

Мы все помним. Ты зря упрекнул его в этом.

Дик. Итак, ты боишься, что тебя вызовут.

Он. Да. Вы не знаете, что это такое.

Дик. Кое-что слышали. Люди нам говорили об этом.

Он (встревоженно). Какие люди?

Дик. Разные люди. Да, да! И те тоже!

Он. Это ложь!

Штурман. Что – ложь?

Он. То, что про меня говорили тогда.

Дик. По-моему, ты кривишь душой. А мы ведь можем позвать их. Или ты не рассчитывал на это?

Он. Откровенно говоря – нет.

Дик. А ведь мы должны рассудить тебя с твоей совестью.

Второй пилот. А для этого порой полезны свидетели.

Он. Я отказываюсь от этого.

Штурман. Ну что ж, пойдем, раз он отказывается.

Он. Нет, не уходите.

Дик. А тогда мы будем судить тебя так, как мы считаем нужным. (Негромко окликает.) Джек Уиллер, вы здесь?

Уиллер (входя). Да.

Дик. Вы не могли бы дать нам несколько показаний в качестве свидетеля? (Кивнув на Него.) Ему это очень нужно.

Уиллер. Не очень-то хочется вспоминать, но если так уж нужно…

Он. Не надо. Я скажу сам.

Дик. А ты уверен, что помнишь все это совершенно точно?

Он. Не знаю, может быть…

Дик (Уиллеру). А вы?

Уиллер. О да!

Дик. Лучше спросить Уиллера, это обошлось ему дороже, чем тебе. Как это было, Уиллер?

Уиллер. Это было весной пятьдесят второго. Меня уже не первый раз вызывали, и я узнал, что должны вызвать его. Я встретился с ним в баре. Это было вечером. Мы сели за столик. Я сидел вот так… (садится) а он сел вот так, наискосок от меня. (Показывает рукой, и Он при этих словах садится на указанное Уиллером место.) В баре было пусто, и мы говорили не особенно громко. Я сказал ему: слушай, боюсь, что тебя завтра вызовут туда же, куда меня.

Он. Ты уверен в этом?

Уиллер. Лучше всего будет, если ты вообще откажешься отвечать.

Он. А ты?

Уиллер. Я отказался.

Он. Во что это тебе обойдется?

Уиллер. В три года тюрьмы.

Он. Меня это не устроит.

Уиллер. Это никого не устраивает. Но я не вижу другого выхода.

Он. А я вижу.

Уиллер. Когда не отвечает никто – это проще, чем когда один молчит, а другой отвечает. Ты подведешь других.

Он. Пусть каждый думает за себя. Человек не должен делать подлостей, а отвечать или не отвечать на вопросы – его личное дело.

Уиллер. Они будут спрашивать тебя о сборе средств для испанских республиканцев. Они знают, что ты был нашим казначеем и думают, что у тебя могли остаться списки.

Он. Откуда ты знаешь?

Уиллер. Мне сказал один человек; он имеет отношение к ним по службе, но его тошнит после этого по ночам. Во всяком случае, если решишь отвечать, будь осторожен. Они берут тебя в пятерню и жмут, как лимон.

Он. Ничего, я не боюсь за себя.

Дик (Уиллеру). Он сказал вам тогда что-нибудь еще?

Уиллер (вставая). Мы выпили и поговорили на другие темы, но это уже не имело отношения…

Дик (прервав его). А почему вы так хорошо запомнили ваш разговор с ним?

Уиллер. Я часто вспоминал его потом, когда того человека, который предупреждал меня, вышвырнули со службы. Я не знаю, как он (кивнув на Него) вел себя в комиссии, но, очевидно, он проболтался.

Дик. Спасибо, Уиллер.

Уиллер уходит.

Второй пилот. Что было потом с Уиллером?

Он. Он отсидел три года.

Второй пилот. А потом?

Он. Не мог найти работы.

Штурман. Ты помог ему?

Он. Я хотел, но он отказался.

Штурман. Но ты все-таки пробовал?

Он. Да.

Второй пилот. А как ты думаешь, почему он отказался?

Он. Не знаю.

Второй пилот. Ты говоришь правду?

Он. Я думаю, он был недоволен, что я согласился отвечать на вопросы комиссии.

Второй пилот. Только и всего?

Он. Я так думал.

Второй пилот. А ты сам не потерял работы?

Он. Нет.

Второй пилот. Ты, кажется, вскоре перешел на другую работу?

Он. Да. Меня взяли в газету побольше, чем та, в которой я был.

Второй пилот. И ты стал вдвое больше зарабатывать?

Он. Да.

Штурман. А ты не задумывался над тем, почему так получилось?

Он. Я не сказал в комиссии ничего особенного.

Дик. А что все-таки ты говорил в комиссии?

Он. Я говорил им, что у них нет оснований возвращаться ко временам Испании.

Дик. И все?

Он. Ну, это были длинные разговоры, несколько дней. Не отрицаю, я немного испугался, но я…

Дик. Слушай, а как же с тем человеком, который предупредил Уиллера? Ты не подвел его?

Он. Во всяком случае, я не хотел его подводить. Может быть, я немного погорячился…

Второй пилот. Что значит – погорячился?

Он. У меня в самом деле валялись эти списки. Но я их сжег. И был очень рад этому и взволнован и, кажется, сказал им тогда, что они напрасно воображают, будто бы у меня есть какие-то списки.

Штурман. Как же ты не подумал, что они могут обратить внимание на твои слова?

Он. Я подумал это потом, когда его выбросили со службы, а тогда я этого не подумал.

Второй пилот. Еще бы! Тогда ты думал только о себе!

Он. Да. И все-таки я не сказал им ничего особенного.

Дик. У тебя плохая память. Ты не возражаешь, если мы поможем тебе вспомнить все, что ты говорил тогда?

Он. По-моему, я не сказал тогда ничего особенного.

Дик. Тем лучше, если так. Но все-таки давай вместе послушаем, что ты говорил тогда. Сядь. Вспомни, как ты сидел перед ними.

Он садится на стул, лицом в зал, и, найдя в пустоте какую-то точку, напряженно смотрит в нее. После короткой паузы из глубины зала начинает звучать металлический микрофонный голос.

Голос. Мы еще раз спрашиваем вас, кто вносил вам эти деньги?

Дик. Это он, тот, кто тебя допрашивал?

Он (повернувшись к Дику). Да. (Снова поворачивается и смотрит в пустоту.)

Голос. Мы ждем ответа.

Он (взволнованно). Просто смешно, что вы придаете этому такое значение сейчас. Да, я был в Испании. Да, я потом, так же как и другие, участвовал в сборе этих средств. Да, может быть, мы тогда сыграли на руку коммунистам. И я сейчас сожалею об этом. Кстати, мне было тогда – девятнадцать.

Голос. Двадцать.

Он. Пусть – двадцать. Но все, что я делаю на ваших глазах уже много лет, не дает вам права ставить