Кенгуру - Булчу Берта

— В армии рассказывал нам об этом один офицер. Темное дело. Трудно понять.

— Все дело в цепной реакции. В атомный котел помещают частичные заряды расщепляющегося материала — урана, плутония — так, что по отдельности каждый заряд меньше критической массы, а вместе — больше. Для начала и быстрого развития цепной реакции необходимо лишь наличие необходимого количества нейтронов. Лучше всего поместить в конструкцию генератор свободных нейтронов. В атомных котлах цепная реакция начинается, когда вынимают кадмиевые стержни, поглощающие нейтроны. Вот на этом принципе работает и атомная электростанция, которую мы строим. Здесь мы замедляем весь процесс, потому что цель здесь не взрыв, а получение энергии.

— Умные были ребята, которые все это придумали...

— Среди них двое венгров было: Лео Силард и Енё Вигнер. Они еще в тридцать девятом призывали Рузвельта, тогдашнего президента, ускорить исследования в области атомной физики. Цепную реакцию им удалось вызвать впервые второго декабря сорок второго года в лаборатории, построенной под футбольным полем Чикагского университета.

— Под футбольным полем?

— О, это было особое подземное сооружение.

— А если б там как раз матч шел...

— Не было матча.

— Хорошо еще, что не было...

— Не было и не могло быть. Такие эксперименты можно производить лишь в условиях строжайшей дисциплины и осторожности.

— И конечно, если деньжата есть. Как вы думаете, дорого это американцам обошлось?

— Дорого. До конца второй мировой войны было сделано всего три бомбы. Для этого построили целый город на пятьдесят тысяч жителей... Над программой работало не меньше ста пятидесяти тысяч человек. Для строительства электромагнитного цеха использовано было четырнадцать тонн серебра.

— Потрясно! У них и серебра, наверное, после этого не осталось?

— Почти не осталось. Этот электромагнитный цех съел чуть ли не все запасы федерального банка. Три бомбы обошлись почти в два миллиарда долларов, а может, и больше.

— И не впустую эти затраты?

— Тогда американцы считали, что не впустую, потому что сто пятьдесят тысяч человек изготовили устройство, которое за одну секунду убило восемьдесят тысяч человек. Это не считая Нагасаки... К тому же они думали тогда, что сохранят монополию на атом, но тут-то и просчитались. В сорок седьмом году уже работал первый советский атомный реактор, а в сорок девятом Советский Союз взорвал свою атомную бомбу. А там пошли англичане, французы, китайцы. Сегодня атом уже не секрет... И как подумаешь, что при расщеплении всех атомов одного грамма урана высвободится столько же энергии, сколько при сгорании шести тонн угля, так, пожалуй, приходится сделать вывод, что не впустую были затраты. В мире страшный дефицит энергии. Потому-то и нельзя никак отказаться от использования расщепляющихся материалов.

Иштван Варью нажал на тормоз, снизив ход до сорока: впереди полз трейлер с железобетонными панелями. Обогнать его не удавалось: встречные машины шли беспрерывным потоком. Варью взглянул на инженера, потом на письмо Жожо. Утром он успел лишь открыть письмо, но тут пришлось все отложить и ехать.

Письмо он получил утром в конторе, вместе с путевым листом. Тут же вскрыл его и начал читать, но едва дошел до конца первого абзаца, как к нему подошел диспетчер; с ним был молодой человек со строгим лицом и бородкой. Выяснилось, что молодой человек — инженер, он будет сопровождать груз до самого Пакша. «Надо же — инженер... На вид парень как парень»,— думал Варью, когда они ехали грузиться в Академгородок. Там он снова взялся за письмо, но едва дошел до половины, как ящики были погружены. Молодой человек со строгим лицом начинал действовать ему на нервы; только позже, на шоссе № 6, когда инженер закурил «Мункаш», Варью немного смягчился. Постепенно они разговорились; дорога до Пакша летела незаметно.

Когда удалось наконец обогнать трейлер, Варью взглянул на инженера:

— Скажите, а что в этих ящиках?

— В одном — большой манипулятор, в остальных — тяжелое стекло и еще кое-какие вещи.

— Это для электростанции?

— Они используются и в атомных электростанциях, но сейчас мы их везем для другой цели. По соседству с электростанцией будет установлена дозиметрическая и лучезащитная лаборатория...

— А там что будет?

— Там будем вести исследовательскую работу... Измерение радиоактивности, лучевая гигиена, лечение...

— Вы разве не инженер?

— Инженер. В такой лаборатории все вместе

работают: врачи, физики, инженеры. Задача у них одна: контроль за уровнем радиоактивности вокруг всего энергетического комплекса и постоянная борьба с лучевой опасностью. По сути дела — биологическая защита. Защита человека и живой природы...

— Много там народу нужно?

— Много. А что?

— Интересуют меня такие новые дела.

— Если захотите, можете тоже устроиться. Вы женаты?

— Нет... Пока нет.

— Жаль. Если б женаты были, сразу бы получили двухкомнатную квартиру. Сo всеми удобствами. Зарплата хорошая. И жена бы нашла себе работу.

— На что там шофер может сгодиться?

— Мало ли на что. Например, можете к нам в лабораторию идти, изотопы возить... Платим хорошо: вредная работа.

— Что такое — изотопы?

— В энергетике сейчас используют три вида ядерного топлива: уран-233, уран-235 и плутоний-239. Из них только уран-235 — природный элемент, а остальные производятся в реакторах. Их мы называем изотопами. Вот их вам и пришлось бы возить. Перевозка осуществляется в контейнере с двойными стенками. К нему получаете путевой лист, на котором все написано — даже то, через сколько дней и с какой минимальной внешней загрязненностью должны быть возвращены контейнеры. Радиоактивные вещества только так можно транспортировать. Особых забот у вас с этим не будет: води без аварий — вот и все... Ну, как? Подходит?

— Надо подумать... Скажите, а что будет, если эти самые атомы вырвутся наружу?

— Не вырвутся.

— Ну а все же? Если что-нибудь случится, например?

— Самое опасное — активная зона. Все зависит от экранирования. В Хиросиме, скажем, выгорела территория величиной более чем в одиннадцать квадратных километров, а в Нагасаки, куда сбросили бомбу с тем же радиусом действия,— всего три квадратных километра. Это потому, что Нагасаки экранируют холмы. На электростанций тоже глав ное — экранирование. Конечно, какое-то количество радиоактивных веществ выходит через трубы, но это не существенно. Более серьезный случай — дефект в холодильной установке: если лопнет труба, много радиоактивных веществ попадет в воду. Но у нас есть способы, чтобы это предупредить.

— А если все же лопнет труба, тогда что?

— Это плохо.

— И только?

— Очень плохо. Но не забывайте, что мы постоянно подвергаемся воздействию некоторого количества радиации. Это так называемое фоновое излучение. Скажем, красите вы что-нибудь люминофорами или смотрите телевизор, строите дом или дорожку из шлака, взятого в окрестностях Татабани,— на вас обязательно воздействует какое-то небольшое излучение. Затем вследствие ядерных испытаний в воздух попадает большое количество радиоактивных веществ. Стронций даже накапливается в живых организмах. В растениях, в тканях животных. Вы, может быть, пьете его, например, с молоком. В пятьдесят третьем году содержание стронция-90 в продуктах питания составляло ноль целых четыре десятых единицы, а сегодня — уже шесть целых пять десятых единицы.

У Варью даже испортилось настроение от этих слов... Они проехали Дунафёльдвар, когда он снова посмотрел на инженера. «Что это за человек? — размышлял он про себя. — Чуть старше меня, а говорит такие вещи, что жить неохота...» Сквозь коричневатый едкий дым «Мункаша» Варью сказал инженеру:

— А вы что-нибудь слышали об Эмерсоне?

— Нет, не слышал.

— Это музыкант один. Выступает вместе с Грегом Лейком и Карлом Палмером. У них ансамбль.

— A-а... Такие петухи мохноногие.

— Что?

— Петухи мохноногие... Я их так называю. Оденут какую-нибудь кацавейку, прыгают по сцене и орут.

— Что-то в этом роде... только у этих смысл есть. Они хотят чего-то. У них есть песня о бронированном чудовище, которое хочет весь мир уничтожить,— но тут приходит маленький лев и своей песней спасает мир. Если вы не против, я включу.

— Конечно, ради бога... Это ваши владения.

— Если вам не интересно, я не буду включать.

— Нет, нет. Интересно. Включайте.

— Честное слово, интересно?

— Честное слово. Давайте включайте.

Варью поставил кассету с записями ЭЛП и нажал кнопку. Он смотрел на дорогу, слушал песню Грега Лейка — разумеется, вместе с музыкой. Время от времени поглядывал на инженера, пытаясь угадать, что чувствует и что думает этот молодой человек со строгим лицом. Но лицо инженера оставалось непроницаемым. Лента кончилась у Дунакёмлёда. Варью закурил, подождал немного, потом обернулся к инженеру.