Кенгуру - Булчу Берта

Он не спеша ехал по шоссе М7 и под звуки песни про льва думал, что все это чепуха, голубая муть, потому что эта веселая компания, ЭЛП, наверняка не знает даже, что за блюдо — тушеная фасоль. А если они хоть бы раз в неделю, в выходной день, или зимой, когда стоят морозы, не лопают на обед фасоль, так о чем с ними можно разговаривать... Варью представил, как Кейт Эмерсон просыпается утром в половине пятого на своей постели в кухне. Видит зятя, который в подштанниках подходит к раковине, нагибается и пьет прямо из крана; кряхтит, выпускает газы; потом долго возится в шкафу. Закуривает, выглядывает в окно. Уходит в уборную, откуда отчетливо доносится каждый звук, потому что дверь уборной — прямо напротив кровати. Тут встает сестра, в ночной рубашке бродит по квартире. Сует в рот печенье, жует его, ставит на плиту чайник, зевает. Подходит к его кровати, начинает трясти: «Эй, ты чего валяешься? Опоздать хочешь?» В комнате начинают шевелиться детишки. Начинает шевелиться весь дом. Сверху слышатся шаги, снизу какой-то неясный шум; доносятся голоса с лестничной клетки. Семья пьет чай, заедает поджаренными хлебцами с чесноком. Эмерсон, слава богу, ничего не платит за питание: он вносит свою долю только за квартиру, отопление и электричество — и все же сестра тоже кормит его завтраком. Сестра его любит. Зять — тот не любит; правда, и не ненавидит. Так они и живут вместе. Зять тоже шофер; в четверть шестого он одевается и уходит.

Пока сестра посадит детишек на горшок, вытрет им задницы, муж возвращается на своем грузовике. Они ставят в кузов старую, купленную с рук коляску, сами втискиваются в кабину. Зять сначала отвозит детей в ясли, потом жену на фабрику. Коляску они оставляют в яслях. После смены сестра заходит за детишками, усаживает их в коляску, и они не спеша тащатся домой. На комбинате все знают, зачем зять берет машину так рано, в половине шестого, тогда как смена начинается в шесть. Но никто никогда об этом речи не поднимает... К шести приходит на комбинат и Эмерсон. Отметив приход, идет в уборную. Сделав свои дела, умывается тут же, под краном. Если остается время, заходит в буфет позавтракать. На завтрак берет две жаренные в масле лепешки по полтора форинта штука. Всего три форинта. Иногда выпивает еще стакан молока... «Интересно, когда встает Эмерсон?» — размышлял Иштван Варью, снова останавливая ленту, чтобы перемотать ее обратно. Неожиданно ему показалось, что он знает, где начинается песня, с помощью которой маленький лев спасает мир от бронированного чудовища. Он прислушался к музыке, вернулся на то же место еще и еще раз. И облегченно вздохнул: поющий львенок на пленке действительно есть, значит, должно быть и чудовище. Затем снова был Мусоргский с генерированными звуками. Варью вслушивался в музыку: она определенно начинала ему нравиться. И еще он определенно чувствовал, что голоден. Он вспомнил базу, ранний час, то, как он шел в буфет и как его перехватили по дороге. Вспомнил свое удивление, когда ему неожиданно достался рейс на Балатон. Он рассмеялся и притормозил: где-то недалеко, на пятидесятом километре, должен быть буфет; вскоре промелькнул сорок шестой километр. «ЗИЛ» шел на шестидесяти.

Машины обходили его одна за другой. Через несколько минут показалось деревянное строение. Варью свернул на стоянку, выключил мотор, потом и магнитофон.

В буфете было довольно много народу. Обслуживание как раз приостановилось: одна буфетчица варила кофе, другая мыла посуду. Из кофеварочно-го агрегата вырывался пар, наполняя помещение. Очередь с благоговением принюхивалась к источаемому машиной аромату. Варью не очень уважал людей, которые умирают без кофе. На комбинате он часто наблюдал, как на каком-нибудь паршивом совещании кофе расходится ведрами. В канцелярии кофеварки стоят в ряд, и две-три секретарши и машинистки мечутся меж ними. Сам Варью черный кофе не любил и потому с отвращением смотрел на эту суету. «На совещании, должно быть, от скуки пьют: лишь бы время шло...»— рассуждал он про себя. Но тех, кто ради чашки теплых помоев то и дело останавливается на дороге, он совсем понять не мог... Терпеливо дождавшись, когда все жаждущие получат свой кофе, он взял два бутерброда и бутылочку тоника. Медленно, не спеша жевал, иногда поднимая глаза и разглядывая какого-нибудь шофера с грузовика или с учрежденческого лимузина. Перед стойкой верещали четыре женщины. Они со смехом рассказывали что-то друг другу, но что — понять было невозможно. Говорили они высоким фальцетом и с полслова начинали хохотать. Все четверо пили черешневую палинку. Варью хотел было посмотреть, которая из них сядет за руль, да так и не смог дождаться конца веселья. Женщины заказали палинку еще по одному кругу и уже совсем не понимали друг друга, однако это их ни капли не стесняло. Они визгливо смеялись, захлебываясь словами, хватали друг друга за руки, обнимали за шею; можно было подумать, что они обожают друг друга, и лишь взгляды выдавали, что это совсем не так. Варью неторопливо допил тоник и вышел. В дверях закурил сигарету и подумал, что этот рейс стоит растянуть до вечера, чтобы расслабиться немного. Пока будут разгружать машину, он искупается, полежит на солнце. Пообедает где-нибудь. «Надо будет рыбы поесть»,— подумал он и глубоко затянулся. Ему опять вспомнилась армия: однажды они остановились в Фонёде. Напротив станции была корчма, там подавали котлеты и крутые яйца. Они вошли туда, посмотрели на тоскливую витрину, и тогда один механик сказал, что неплохо бы поесть рыбы. Пошли искать рыбу; возле пристани нашли торговца с жаровней и купили у него шесть лещей. Рыба была отменной. Обсосав косточки, вышли на мол. Стояли, глазели на рыбаков, развешивавших сети на старые темные колья... Варью снова ощутил во рту свежее похрустывание жареного леща. И решил, что на обратном пути остановится в Фонёде и устроит себе рыбный обед. Он неспешно шагал к машине — и только собрался сесть, как возле него остановились двое: парень и девушка. Парень, одетый в потертые грязные джинсы, был высок, с худым лицом, впалыми щеками. Длинные волосы свисали до плеч, лицо обрамляла рыжеватая бородка. Девушка была мала ростом, с короткими волосами и испуганным лицом. На вид ей было не больше четырнадцати лет, но груди ее под заношенным пуловером уже округлились. Джинсы на ней явно были не ее: слишком свободно они висели и, даже подвернутые, тащились по земле.

— Привет,— сказал парень.

— В чем дело? — спросил Варью, думая о том, что они удачно нашли друг друга, этот тощий парень с безумным взглядом и девчонка с испуганным лицом.

— Куда едешь? — поинтересовался бородатый.

— К Балатону. Арматуру везу... Железо,—- сказал Варью, показывая на свой груз.

— Подвезешь?

Варью еще раз оглядел странную пару, потом махнул рукой:

— Садитесь.

Повесив магнитофон на крючок у себя за спиной, Варью завел мотор, и через минуту «ЗИЛ» снова мчался по шоссе М7 в сторону Балатона. Двое пассажиров устроились рядом. Парень взглянул на Варью, взглянул еще раз, покашлял и сказал:

— Дашь закурить?

Варью вынул из кармана пачку «Фечке», протянул бородатому.

— Она тоже возьмет, если не возражаешь,— сказал тот и взял две сигареты.

Варью кивнул. Закурили. «ЗИЛ» бойко шел вперед, голос его был ровен и бодр. Местность постепенно менялась. Солнце поднималось все выше, заливая светом шеренги тополей и кукурузные поля, контуры домов и рощ становились более четкими. Горизонт отодвинулся. Лето ярко сияло всеми своими красками. Среди пышной зелени мелькало вдруг красное пятно, испещренное желтым и синим. Варью очень хотелось включить магнитофон и послушать Эмерсона: он только-только начал осваивать записи ЭЛП и не дошел даже до «Аллегро барбаро»; да и львенка бы послушал еще разок. Но он опасался что бородатый или эта хилая девица отзовутся о музыке с пренебрежением и все испортят. Да если даже и похвалят!.. Кассету он планировал распробовать в одиночку, чтобы без спешки, все взвесит и решить, нравится ему эта музыка или он может спокойно без нее обойтись. Ему было уже немного жаль, что он взял попутчиков. Он искоса взглянул на бородатого. Парень был худ, как загнанная кляча, но подвижен и неспокоен. Он жадно затягивался сигаретой, ерзал на сиденье, шевелил пальцами, словно ощупывая что-то. Белки глаз его временами пугающе выкатывались.

— Откуда едете? — спросил Варью.

— Путешествуем мы,— ответил бородатый.

— Вижу. А откуда?

— Сейчас из Будапешта. Только вот машина, на которой ехали, до Фехервара шла. Не хотелось нам у развилки торчать, вот и вылезли тут.

— Сами из Пешта?

— Мы в пути... План у меня есть...

— Где-то вы все-таки живете?

— В Сентэндре мы жили, в семье... Да распалась семья... А жаль: здорово вперед продвинулись...

— В чем?

— Мы все уже понимали, чего хочет Маркузе.

— Чего же он хочет?

— Того же, что вся мыслящая, коллективно чувствующая молодежь, которая отвергает условности.