Балаустион - Сергей Конарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И вот прошло более двадцати лет, и все это время царь-Эврипонтид оставался верен себе и спартанской доблести, выступая против засилья римлян, прочно обосновавшихся на земле Эллады, наводнившем ее «гостями» и «наблюдателями». Ему часто удавалось сорвать мероприятия Агиса и его приспешников, направленные на приобретение милости Республики. Запугать или подкупить Павсания было невозможно. За это народ его славил, а Агиады люто ненавидели. Наконец, они нашли способ устранить человека, казавшегося им единственным препятствием на пути к римской ласке. Эта история случилась в год Олимпийских игр, когда архонтом в Афинах был Амфиаклен, а первым эфором Спарты — Мегарид по прозвищу Египтянин. Мегарид был страстным сторонником римлян и всеми силами искал способ высказать им свою преданность.
На эти Игры в Олимпию съехалось огромное количество народа: римляне в качестве благодетелей Греции сулили показать невиданные доселе зрелища. Квиритов прибыла целая делегация, возглавлял ее консуляр Мамерк Эмилий Лепид. С ним было несколько лиц преторского звания, бывшие эдилы, трибуны и прочие сенаторы — несколько десятков человек. Прибыли и македоняне, без них тут не обошлось. Сам старый царь Кассандр не погнушался явиться на общегреческий праздник и привез с собой половину филиппопольского двора, в том числе и своего малолетнего сына Александра. После трех дней состязаний (в течение которых Агис и Мегарид энергично втирались в доверие к римлянам) македонский царь устроил большой праздничный пир в роскошном особняке, предоставленном ему властями Олимпии на время Игр.
Живые язычки сотни масляных светильников освещали пиршественную залу ярким светом, позволяя гостям отчетливо рассмотреть роскошные карнизы и архитравы выполненных в коринфском стиле внутренних портиков залы. В северной части залы в мраморной нише стояла ваянная с изумительным искусством статуя Паллады, подаренная Олимпии известным скульптором Канахом из Сикиона. Расписанная красками фигура богини была украшена праздничными миртовыми и оливковыми гирляндами. Вдоль стен и в углах стояли высокие керамические вазы, наполненные цветами. Аромат цветов, смешиваясь с пряным запахом курящихся в кадильницах благовоний, наполнял помещение терпким благоуханием. Рабы натерли наборный мозаичный пол до такого блеска, что было больно смотреть, а наступать на него и вовсе казалось кощунством.
В середине залы широким полукругом были расставлены столы, и вокруг них пиршественные ложа. На каждом месте лежала золоченая табличка с именем участника пира. Дабы гости ничего не перепутали и не нарушили субординации, вышколенные вольноотпущенники встречали каждого у дверей и провожали к его месту. Приглашенные уже начали прибывать, у высокого проема входных дверей воцарилась суета торжественных прибытий и церемонных приветствий. Македоняне позвали на пир всех без исключения магистратов греческих полисов, приехавших на Игры, военных командиров-стратегов, верховных жрецов храмов, и, конечно же, римскую делегацию во главе с консуляром Эмилием Лепидом. Квириты, как самые почетные гости, занимали «голову» стола, рядом с македонянами, далее шли места греческих жрецов и магистратов — по убыванию чинов — и дальний конец, «хвост» стола, сплошь занимали военные.
Смуглый парнишка в парадном белом с красным хитоне наблюдал за всем этим в окно, стоя на плечах другого отрока, высокого и дюжего. Еще несколько отроков в платьях попроще стояли внизу, с любопытством задрав головы и глядя на наблюдавшего, как будто это могло удовлетворить их интерес.
— Ну, что там видно, командир? — нетерпеливо спросил один из отроков, скуластый и подтянутый.
Царевич неодобрительно глянул сверху, на миг глянул в дерзкие глаза вопрошавшего, затем снова отвернулся к окну.
— Римляне стоят с афинянами и аргосцами. Консул, клянусь Палладием, разодет, как потаскуха, весь в красном и желтом.
Отроки, стоявшие внизу, дружно прыснули. Пирр воодушевленно продолжал:
— Болтает что-то, видно, спрашивает, почему до сих пор не начинают кормить. Пузо-то вон какое, небось, привык обильно жрать, скотина заморская!
— Ему б нашей каши лаконской отведать! — затрясся от смеха Лих.
— Ты что! Хочешь, чтобы Рим обвинил греков в отравительстве! — деланно ужаснулся Леонтиск.
— Га-га-га! — заржали все пятеро, находившиеся внизу, в том числе и тот, на плечах которого стоял царевич.
— Тихо ты, Энет, не трясись! — прикрикнул Пирр. — О! Спартиаты входят! Отец! И царь Агис тут же, и эфоры. Хо, и Эвдамид, ирен! Его допустили на пир! А меня — нет! Проклятье!
— Он ведь уже воин, — возразил эномотарху Лих, ничуть не боясь вызвать его гнев, — ему почти девятнадцать. А тебе только пятнадцать….
— Заткнись, Лих! — голос Пирра оцарапал слух. Коршун замолчал, но тут же скорчил спине командира гримасу.
— Их зовут за ложа. Ага, вот и Алкидам, отец нашего ублюдка Леотихида! Что-то царь Агис не торопится набить ему морду за наставленные рога! Клянусь богами, что за картина!
— И что Алкидам? — поинтересовался Леонтиск. От любопытства он аж привстал на цыпочки — больше всего на свете ему хотелось сейчас заглянуть в окно вместе с Пирром. — Бледный, отводит глаза в сторону?
— Нет, старый кобель! Улыбается, всех приветствует, ба! даже хохочет! Ну, наглец!
— Теперь понятно, почему Леотихид такой бессовестный. Плохая наследственность! — блеснул ученым словцом Ион.
Прочие покосились на него, но сказать никто ничего не успел, потому что Пирр вдруг подался вперед, как будто хотел запрыгнуть в окно и проговорил странно напряженным голосом:
— Что такое, не пойму? Отец… его повели в конец стола, к армейским чинам… Агис и остальные возлегают с римлянами… Да что же это?
— Что такое? Что там? — наперебой загомонили отроки, с тревогой глядя на изменившегося в лице эномотарха. Похоже, в пиршественном зале происходило нечто из ряда вон выходящее.
— Тихо, заткнуться всем! — яростно прорычал Эврипонтид, прислушиваясь. Мгновенно наступила полная тишина. — Что говорит этот македошка? Ах ты, червяк!
Пирр спрыгнул с плеч Энета так неожиданно, что тот едва не свалился. Царевич рванулся было ко входу в особняк, потом остановился, бурно дыша и сжав руки в кулаки. Глухо бросил:
— Оставайтесь на месте! — и ушел к парадным дверям. Там у него произошел короткий, сопровождавшийся энергичными жестами разговор со стражей и подоспевшим стариком-управляющим, после чего его с видимой неохотой пропустили внутрь.
Мальчишки, оставшиеся на месте, тревожно переглянулись.
— Что там могло случиться? — кривя губы, протянул Лих.
— А пес его знает, — проговорил здоровяк Энет. — Царя Павсания, по-моему, задели….
— Эномотарх что-то сказал про македошек… — вставил Леонтиск.
— С чего бы яриться им? — пожал узкими плечами Ион. — Не наше дело, конечно, обсуждать старших, но ведь сейчас у нас вроде как дружба с римлянами. Говорят, царя Агиса даже приглашали поехать в Рим и выступить в сенате. Командир рассказывал.
— Ага, царь Агис перед римлянами лебезит, а царь Павсаний — нет, вот ему, небось, и аукнулось! — горячо проговорил Леонтиск. Он часто беседовал с Пирром и был лучше других осведомлен о нынешней политической ситуации.
— Отставить разговоры! — недовольно бросил декадарх Тисамен, высокий отрок с вьющимися черными волосами. Леонтиск был рядовым его декады.
Афинянин поморщился. Он терпеть не мог людей, не умеющих разделять человеческие отношения и уставные. К сожалению, за Тисаменом это водилось.
— Авоэ, выходят! Командир и царь Павсаний! — возбужденно крикнул Энет, неотрывно следивший за входом.
При виде царя отроки приняли смиренный вид, машинально сменили свободные позы на стойку «вольно». Царь Павсаний внешность имел весьма мужественную и благородную. Несмотря на возраст и совершенно седую голову, он сохранил и горделивую осанку и подтянутую фигуру воина. Высокий лоб царя, переходивший в аккуратную залысину, прорезали глубокие морщины — следы глубоких дум и тревог. Сейчас кустистые брови царя сошлись к переносице, на его щеках горел гневный румянец. Положив руку сыну на плечо, Павсаний что-то быстро, возбужденно говорил. Сам Пирр в тот момент напоминал маленького демона, вырвавшегося на свободу после тысячи лет заточения и жаждущего крови. Желваки играли у него на щеках, уши горели, а ладонь нервно комкала хитон в том месте, где обычно находилась рукоять прицепленного к поясу ножа. К счастью, сейчас оружия при молодом эномотархе не было: в период Игр закон жестко ограничивал число тех, кому дозволено появляться на улице вооруженным.
Сын и отец вышли из ворот особняка. Леонтиску показалось, что управляющий, приставленный к воротам, ехидно усмехнулся им вслед. Рассмотреть точно афинянин не смог: тощую фигуру управляющего тут же заслонили широкие спины солдат из отряда Трехсот, занявших привычные позиции впереди и сзади царя.