Крик безмолвия (записки генерала) - Григорий Василенко

— Ты хотя бы что‑нибудь другое ей предложила, чтобы она осмотрелась, — подсказывала бухгалтер. — Она же не представляет, что с ней будут творить. Мне жутко становится от того, что она там услышит. Может, какой- нибудь посыльной в канцелярию?.. Грамотная девочка, десять классов…

— Ничего у меня нет. Только разнорабочие. Пускай посмотрит, как трудится его величество рабочий класс страны Советов. Комсбмолка. Это ей будет полезно.

— Зоя, что ты говоришь? Полезно другим, шатающимся, болтающимся.

— Знать будет, почем фунт изюма, то бишь, буханка черного хлеба.

— Там же сплошной мат. Они же разучились по–человечески говорить. Я бы ей просто отказала.

— Нужны рабочие руки. Директор все уши прожужжал — не можешь найти рабочих. Пусть посмотрит из своего окна на кадру, таскающую сырые кирпичи и гогочущих мужиков. Может, у него сердце ёкнет.

— Ты цыпленка бросаешь в клетку к удавам. Я тебя не понимаю, как ты можешь посылать дитя к уголовникам?

— А ты можешь из‑за жалости прибавить ей зарплату?

— Не могу. Но и у тебя на душе должны кошки скрести из‑за того, что ты направляешь девочку носить кирпичи, куда и калачом никого не заманишь. Сломается она там, как тонкая соломинка. Забыла ей сказать, чтобы она шла побыстрее со своим чемоданом, пока светло, и вообще не ходила в темноте. Ты же знаешь, что у нас творится.

— Завтра просветишь по этой части. Здесь я с тобою согласна. Набросится орава… Но всех, дорогая моя, не убережешь.

Ольга ночевала у бабки Пелагеи, приютившей ее как сироту. Это для нее было не впервой. Муж поздним вечером пришел с работы под хмельком в грязной робе, сбросил ее в сенях, поужинал и улегся на скрипучем диване отдыхать, а они долго в тесной кухоньке у теплой плиты тихо переговаривались. Ольга рассказывала, как ее принимали на работу, а бабка Пелагея обещала переговорить с дедом, чтобы он присмотрел за ней на первых порах, пока обвыкнет. Жили они с дедом вдвоем в большом доме, да собака дворняжка во дворе. Сыновья, для которых и строился дом, уехали на Сахалин, стали рыбаками, надолго уходили в море, годами не показывались дома.

Ольга обещала бабке платить за жилье, как только дадут получку, а пока просила ей поверить на слово, что она с ней непременно рассчитается.

— Сирота ты моя, сирота, — только и сказала бабка, выслушав чистосердечное заверение Ольги, крепилась, чтобы не затуманивались глаза слезами. Дед же ее ни о чем не спрашивал, привык к тому, что бабка, уже не раз у себя приютила таких, как Ольга.

На следующий день утром Ольга пришла на завод пораньше, дожидалась у двери инспектора в том же своем одеянии. Мороза в ночи не было, ветерок поутих, но все равно было холодно. Кроме нее поначалу в коридоре никого не было. Со двора доносились голоса приходившей на работу утренней смены, топот тяжелых сапог, хлопатье дверью и удушливый табачный дым, которого с некоторых пор не переносила Ольга. Ей казалось, что кто‑то пускал дым в ее лицо и она должна была терпеть этот смрад, вызывавший у нее тяжкие воспоминания.

Она прошла по коридору дальше, прочла «Директор», но тут же, словно испугавшись, вернулась к двери инспектора. Бухгалтер пришла раньше. Открыла дверь и пригласила Ольгу в комнату, расспрашивая, у кого и как она переночевала.

— Я вчера хотела тебе сказать, чтобы ты в темноте не ходила по станице. У нас тут в сумерках как в джунглях, и пером не описать. Не будь доверчива, гони всех от себя. Иначе изнасилуют и бросят в канаву. Говорю это тебе как мать. К нам тут наведываются разные усатые гости, охотятся за русскими девочками, вот такими несмышленышами, как ты. Наобещают золотые горы, только слушай. Такие у нас станичные порядки, — снимая серое модное пальто с роскошным пушистым воротником, сказала бухгалтер.

Ольга стояла, понурив голову, но, кажется, того впечатления, которого ожидала наставница, эти слова на нее не произвели. Никакого страха. Чем немало удивила бухгалтершу, поправлявшую прическу крашеных волос перед зеркалом и посматривавшую на ее зеркальное отображение.

— Я все понимаю, — покорно, тоненьким голосом сказала Ольга.

И эти ее слова были искренние. Она действительно все это представляла и была благодарна за заботу о ней.

Пришла Зоя Петровна в забрызганных грязью резиновых сапогах, в короткой куртке и мужской меховой

4 Заказ 0201

97

шапке и от этого выглядела больше похожей на мужчину, чем на женщину.

— А, это ты, — взглянув на Ольгу, сказала она.

Тут же, в чем была, уселась за стол, позвонила.

— Сергеич? Посылаю тебе обещанную подмогу. Оформилась. Сейчас придет, встречай. Зовут ее Ольга, а фамилия Ватрыкина. Только ты там не очень‑то… Молоденькая, не нагружай там сразу кирпичами. Надорвется и на бюллетень… А деньги ты будешь платить. Понял?

Инспекторша подозвала Ольгу к окну, выходившему во двор завода, показала, как пройти к бытовке мастера Сергеича.

— Алевтина Ивановна, — обратилась Зоя Петровна к бухгалтеру, — ты что‑то ей хотела сказать… Давай, пока не ушла,

— Все уже сказала.

— Ну, тогда иди… ‘

Ольга ушла.

Инспектор и бухгалтер снова заговорили о ней, как о странной пришелице.

— Что она тебе ответила на твой инструктаж? — спросила кадровичка.

— Выслушала, по–моему, с пониманием и сказала, что поняла.

— А может, она, такая тихоня, все это уже прошла? В тихом болоте черти водятся. Понимаешь, мне все же показалось, в ней есть что‑то загадочное. Ну, никак не могу взять в толк, как это уехать, встретиться с какой‑то женщиной и с чемоданом прийти — принимайте меня на завод? Что‑то ее заставило пуститься очертя голову, не зная, куда. Мы же объявление в газету не даем, вербовкой в других областях не занимаемся, как другие.

— Ну, разве к нам не приходили сбежавшие из дому без куска хлеба?

— Приходили. Посмотрим на эту беглянку… Убежит.

…Вечером уставшая Ольга после первого рабочего дня,

оттянувшего у нее сырыми кирпичами руки и ноги, пришла к бабке, села в кухне на стул и долго смотрела в окно в сгустившиеся сумерки, за которыми почти ничего не было видно. Темнота… Это все, с чем вернулась она с работы и что было у нее впереди.

Рабочую спецовку ей не выдали, хотя мастер и обещал приодеть, как и всех рабочих. Но рукавицы, в которые

можно было вместить до десятка таких рук, как у нее. Сёргеич ей дал из своих запасов.

Бабка понимала ее состояние, но удержалась от причитаний и жалостных слов. Это было не в ее характере. Много она повидала на своем веку. Нежностям обучена не была, но сердце ее сберегло доброту к людям, к бездомным, к людям со сломанной судьбой.

— Первые дни всегда тяжелые на непривычной работе. Вон дед уже другой десяток на заводе, а как придет домой, поест и на боковую. Все кости у него ноют. Втянешься, легче будет. Умывайся, мой руки, попарь ноги и за стол, — что бог послал! И полежи.

Все это Ольга проделала, крепилась, чтобы не расплакаться и не от того, что устала, а от заботливых бабкиных слов, вспоминая свою родную бабушку, которая после смерти матери, когда ей было около двух лет, если не меньше, выходила ее. А отец где‑то воевал и вскоре после войны тоже умер. Трудно стало после смерти бабушки, но она уже ходила в школу и живя у тетки, была самой старшей среди ее четверых. Летом ходила за гусями, оставалась с малышами дома, когда вдовая тетка с утра до вечера работала где‑то на полевом стане в колхозе.

Теперь жизнь у нее началась новая. Первый раз она увидела завод, окунулась в его омут. От непривычного запаха и кирпичной пыли, поднимаемой ветерком, задыхаюсь, однако, ничего другого ей пока не светило.

Так и шли день за днем, месяц за месяцем. Ольга старалась на работе, получала зарплату и отдавала ее почти всю бабке Пелагее, собирая рубли на одежду и отрывая от них на кино. На работу брала с собою в газете два кусочка черного хлеба и вареную картошку. Иногда, сжалившись, бабка отрезала ей кусочек сала, как и своему деду.

На первых порах Ольга никуда не ходила, помогала бабке по дому и на время забывалась, даже выглядела веселой, но как только со всеми домашними делами справлялась, на нее нападали тяжелые раздумья. Что‑то ее мучило невысказанное даже бабке, к которой она все больше привязывалась, как к родной. Да и бабка видела затуманенные печалью глаза, но никак не могла найти повод, чтобы поговорить с нею по душам. Что‑то у нее было глубоко спрятано от людей. Бабка задумывалась над этим, но вопросов, как инспектор кадров, не задавала, не допытывалась, почувствовала, что с нею, с сиротой, где–то

что‑то случилось. Незащищенность Ольги удерживала бабку от многого и деду она не позволяла пускаться в расспросы.

— Мне тоже все это рассказали, когда я поинтересовался, откуда появилась беглянка,^— ответил на заданный мною вопрос Геннадий Иванович. —А потом, а потом… И от нее услышал.