Крик безмолвия (записки генерала) - Григорий Василенко

В этом наивном примере весь автор — литературный и военный, тот, который на обложке и тот,, писавший, придумавший «вилку».

Я охотно верю Швейку, однажды отдавшему приказ: «Бегом марш с десятью рядовыми на склад». Но, чтобы проводить партактив на виду у немцев?.. Даже подпоручик Дуб задумался бы — стоит ли подставлять людей под «вилку».

Читаем дальше из того же приказа. «На тонкую полоску Малой земли за семь месяцев боев высадились 62 тысячи человек и тысячи из них похоронены там с честью и славой».

Но павшие не знают этого утешения. А живые вспоминают как в кромешном аду перемалывались наши полки и дивизии. Шестьдесят две тысячи испытали этот ад на себе. Их мужеству мало поклониться. Своим подвигом они завоевали себе бессмертие в летописи Великой Отечественной войны!

— Но стоило ли проливать там столько крови? Стоил ли тот пятачок десятков тысяч жизней? — размышляя, в свою очередь спросил меня Геннадий Иванович.

— В стратегическом плане Малая земля на огромном фронте была каплей в море и не решала задач большой войны. Можно было обойтись без десанта, не губить людей ради отвлечения горстки немецких дивизий, тоже ведь занятых перемалыванием русских, чтобы они не перебрасывались на стратегические направления, где решался исход войны. Командованию фронта можно и нужно было найти другое решение. Создать, например, угрозу отсечения немецкой группировки на Таманском полуострове. Может и штурмовать Новороссийск не пришлось бы?

По дороге из Кропоткина в Краснодар Сергей Федорович восторгался организацией встречи Брежнева в Азербайджане, отмечая гостеприимство народа. Видимо, поразмышляв, сказал:

— Пожалуй, переборщил Гейдар Алиевич. Утомил Леонида Ильича.

— Да, судя по всему, утомил, — согласился Разумовский.

Академик Чазов утверждает, что Брежнев уже тогда был недееспособным государственным деятелем. Ему, конечно, как врачу, как говорят, было виднее. Но слишком уж запоздалое заявление о немощности Генсека. Мне пришлось ежедневно сопровождать его от дачи до маце- стинского комплекса в Сочи, где он принимал ванны в последний приезд на Черноморское побережье, и мог еще раз убедиться в этом. Но это просто вынужденное наблюдение, а академик должен был сказать свое слово о состоянии здоровья главы государства раньше, при его жизни. Ведь от имени Леонида Ильича вершились государственные дела по бумагам, подписанным им, но составленным в лучшем случае его помощниками.

Впрочем и академику Чазову тоже писались выступления. Так что с некоторых пор укоренилась практика подготовки докладов и выступлений аппаратом, поэтому даже недееспособный мог произносить речи, управлять государством и партией.

12

Подъезжая со следователем к кирпичному заводу, я не находил в нем ничего особенного, хотя Геннадий

Иванович советовал мне побывать на нем. Потом, когда мы познакомились поближе, я понял, почему он был неравнодушен к этому заводу.

Директора на месте не оказалось, решили побеседовать с инспектором по кадрам. Узнав, зачем мы приехали, она сразу же припомнила, что на заводе работали немцы Шмидты.

— Они угнали самолет в Турцию, — сказал следователь. — Что вы о них можете сказать?

— А что о них говорить… Немцы они и есть немцы. Этим все сказано. Правда, от работы не отлынивали, а смотрели на всех исподлобья.

— Кто их знал поближе? На работе, дома…

— Не замечала, чтобы они с кем‑то водились из заводских. Наведывался к ним какой‑то шофер на грузовике. Тот, который был помладше, кажется Вальдемар его звали, увивался за молоденькой рабочей. Сама из окна видела.

— Кто она?

— Рабочая, беглянка.

— Что значит беглянка?

— Ну, ни с сего ни с того взять и приехать на какой- то кирпичный завод… Как вы думаете, кто она такая? С виду тихоня, а отчаянная девка. Может, к ним и прикатила, а они, значит, ее, дуреху, с собой не прихватили. Понятно, без бабы легче, — фантазировала инспекторша.

Следователь посмотрел на меня.

Я тоже ничего подобного не ожидал услышать и предложил инспектору рассказать подробно о той рабочей.

Она начала с того, что в том году март выдался на Кубани холодным. Небо хмурилось, дули северные ветры, приносившие дождь со снегом. Слякоть расквасила проселки, дороги и улицы большой станицы, вытянувшейся на километры вдоль шоссе, покрылись жидкой грязью.

Судя по такому вступлению, нам предстояло услышать довольно подробную историю появления на заводе близкой связи одного из угонщиков самолета.

— С чем черт не шутит, — заметил следователь, скрывая улыбку, — может быть она прольет свет на подготовку Шмидтов к бегству.

Надо установить, где она тогда проживала, опросить ее и жильцов дома.

…В центре, у станичной столовой, останавливались редкие маршрутные автобусы, облепленные черной дорожной жижицей. Из одного такого автобуса сошла вытянув

шаяся девочка, подросток в пальтишке с короткими рукавами, явно выросшая из него, в платке, в черных резиновых ботах. Вслед за ней сошла и отяжелевшая с виду суровая казачка с пустой корзиной, в годах, одетая тепло, по–станичному, как охотник, в резиновых сапогах. Девочка держала в руках небольшой чемоданчик, который не решалась поставить в грязь.

Она осматривалась по сторонам, словно попала в большой многоликий город, захвативший ее своими видами, не зная, в какую же сторону ей идти.

А станица с саманными домами была самой обыкновенной, каких много на Кубани, ничего примечательного в ней не существовало, кроме кирпичного завода, построенного еще в начале века.

На автобусной остановке в дощатой будочке, похожей на курятник, у окошка с дверцей сидела кассирша. Ей должно быть тоже было зябко в таком грубо сколоченном помещении. А рядом навес с шиферной крышей, под которым стояло несколько съежившихся станичников в ожидании автобусов или попутных машин.

— Одень, — показывая на варежки, сказала девочке казачка. — Руки как красные бураки. Иди вот по этой улице, по шоссейке, да гляди, шоб машины не сшибли. По левую руку увидишь высокую трубу завода. Мой там работает и говорил, что людей там не хватает. Возьмут… Ежели негде будет приткнуться на ночь, приходи ко мне. Спросишь бабку Пелагею на той улице, — показала она рукой.

Вход на территорию кирпичного завода был прямо с шоссе по развороченной грузовыми машинами дороге, усеянной по обе стороны битыми кирпичами. Подтверждением, что это был завод, возвышалась прокопченная труба и печи для обжига кирпича.

Слева от дороги стояло одноэтажное старенькое зданьице, к которому и направилась девочка со своей поклажей — чемоданчиком, вместившим все ее пожитки. Она спросила у стоявшей женщины в брезентовой куртке и таких же штанах об отделе кадров. Та показала ей рукой на дверь старого здания. Справа по коридору на первой же двери висела табличка: «Инспектор по кадрам. Бухгалтерия». Девочка перевела дух, подтянулась, но робко открыла дверь. Увидев сидевших женщин, занятых работой с бумагами, она поздоровалась несмело, поставила у своих ног сбоку чемоданчик. Инспектор отдела кадров

и бухгалтер смотрели на нее, как на подростка, только что освободившегося из трудовой колонии, хотя лицо ее было робким и добрым.

— Что скажешь? — спросила инспектор, еще молодая женщина, хрипловатым голосом, судя по пепельнице, спичкам и пачке сигарет на столе, только что курившая, так как в комнате, хотя и была открыта форточка, дымок еще не выветрился, пахло табаком.

— Я бы хотела поступить на работу.

— На работу? — с удивлением спросила инспектор, рассматривая ее с ног до головы, хрупкую, худенькую, в поношенном платке, с варежками в руках.

Бухгалтер, женщина в годах, безусловно годившаяся ей в матери, прервавшись в работе над счетами, разложенными на столе, тоже уставилась на нее. Она безошибочно, материнским чутьем определила, что девочке–подростку с миленьким личиком 16—17 лет, может быть даже с хвостиком. Ее тоже удивлял чемодан, наводивший на такое же подозрение, что и инспектора — освободившаяся из детской колонии. Но лицо и ее поведение не совпадали с этими предположениями. Бухгалтер выглядела в глазах девочки представительной, несколько располневшей, во цвете лет, солидной дамой в теплой вязаной, импортного производства кофте, в накинутом на плечи белом платке, с накрашенными губами и ногтями. На простенке у ее стола в • застекленной рамке висела большая фотография белоснежного лайнера у причала. На верхней палубе стоял моряк с поднятой рукой. Больше, пожалуй, было не на чем глаз остановить.

— Откуда ты? Местная или приезжая? — спросила инспектор.

— На местную не похожа, — сразу сказала бухгалтер, заинтересовавшись незнакомкой.

Такие молодые, да еще девушки, редко приходили на кирпичный завод.

— У тебя есть какие‑то документы?