Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

— Я хочу, чтобы вы подписали это. Это разрешение на вывоз, которое требует ваше правительство. Ваша подпись необходима нам для того, чтобы вывезти этот головной убор в Соединенные Штаты для более тщательного исследования.

— Для более тщательного исследования? — переспросил Тонго, опускаясь на стул. Сама судьба дарит ему шанс!

— Именно так. Подтвердить наши предположения.

— Понятно. А зачем?

— Ведь я же сказала…

— Нет, я не о том. Зачем вам необходимо увозить отсюда этот головной убор?

Бунми раскрыла рот для ответа, но Тонго не пожелал, чтобы его прерывали. Упершись локтями в колени, он подался вперед. Профессор машинально отпрянула назад, вжавшись в спинку стула.

— Вы сказали, что этот головной убор объясняет, откуда мы появились. Очень хорошо. Но поскольку я имею диплом об окончании колледжа по специальности «история Африки», позвольте мне рассказать вам кое-что о Замба. Я очень надеюсь, вы правильно воспримете то, что я собираюсь вам сказать. Поймите: мы-то знаем, откуда мы появились. Более века мы были колонизированы; нас называли первобытными людьми, дикарями, кафрами[34] и мунтами[35], так неужели вы думаете, что мы смогли бы выжить, не обладая обостренным чувством своей исторической значимости, передаваемым из поколения в поколение наряду с самыми важными генами? Нам пришлось пережить куда больше изменений, чем куколке звингве, и вот теперь, когда наш народ превратился в прекрасную бабочку, Запад возжелал приколоть нас булавкой к пробковой доске и выставить в витрине одного из своих музеев, снабдив этот экспонат этикеткой с пояснениями.

Ну и в качестве аргумента в споре хочу сказать вам следующее: представьте себе, мы не знаем, кто мы такие. Все равно это не ваше дело. Вы говорите, что собираетесь поведать миру о нашей культуре? Прекрасно! Но нам-то ровным счетом наплевать на то, что вы там думаете. Честно говоря, я подчас не понимаю, почему вы, американцы, не проявляете столь рьяной заботы о своей собственной долбаной национальной идентификации. А вы знаете почему? А я вот знаю, но то, что делаете вы, для меня неприемлемо.

Тонго умолк и посмотрел на Бунми. По ее лицу было видно, что она потрясена. Да и как ей не быть потрясенной после такой пылкого монолога? А все-таки я молодец, подумал Тонго. Вне всяких сомнений. Красноречие, интеллект, внешняя привлекательность — и все это в шестифутовом теле вождя! Даже сейчас, когда мой чонгви болтается как собачий хвост, я все еще хоть куда!

— Но ведь без нас вы бы никогда не узнали об этом головном уборе, — подала голос Бунми.

Но Тонго отлично понимал, что она проиграла, а поэтому продолжал держать паузу, давая профессору археологии время самой оценить легковесность высказанного ею довода.

— Так значит, это собственность тех, кто его нашел? — спокойным голосом спросил Тонго. — Как Ливингстон[36] у водопада Виктория или Леопольдвиль[37] в Конго? Не думаю, что так должно быть.

— И это ваше последнее слово?

— Ну… — помявшись, произнес Тонго, — я думаю, мы сможем еще вернуться к этому разговору.

В эту секунду мелодия Колтрейна смолкла, словно часы, в которых лопнула пружина. Вождь пристально посмотрел на профессора, профессор пристально посмотрела на вождя, но ни он, ни она не знали, о чем думает сейчас собеседник. Да толком они не понимали, о чем и сами-то думают. Профессор мучительно гадала, что все это значит: или вождь по серьезному запал на нее, или он решил попросту ее оскорбить и унизить. Подумав, она пришла к выводу, что и то и другое вполне возможно — это, вероятно, и есть та загадочная особенность мужского поведения, следуя которой мужчина сперва унижает тебя, затем трахает, а потом снова унижает, и все это происходит в течение одного часа. Что-то похожее на воспитательные приемы ее отца (консервативного проповедника по имени Исаия Пинк), который, охаживая ремнем задницу своего ребенка, предварял каждый удар молитвой о прощении. А сейчас, впрочем как и тогда, она не знала точно, как ей следует реагировать. В Тонго определенно что-то есть: аура, экзотичность, опасная, но возбуждающая пикантность. Ну а ее разве нельзя представить себе чем-то вроде пряной джамбалайи[38], которую отец обычно готовил по торжественным дням? Наверное, это гормоны говорили в ней после месяца, проведенного в поле без ванны и душа, в компании несносных бородачей.

А что же вождь? Он осознал, что по его протесту против отчуждения артефакта[39] уже принято положительное для другой стороны (окончательное?) решение. Рассматривался этот вопрос в зале судебных заседаний, расположенном в нижней части его тела. Он сознательно флиртовал с нею. Но не знал, зачем он это делает, и не был уверен в том, что ему это надо. Да ему, по правде говоря, и не хотелось копаться в этом. Дело было в том, что стоило ему прикрыть веки, хотя бы на миг, как перед ним сразу возникало лицо Кудзайи и ее глаза, пристально смотрящие на него. И на лице ее не было того постного, подавленного, боязливого выражения, которое не сходило с него последние шесть месяцев; сейчас это было выражение лица той женщины, на которой он женился.

Тонго твердо решил не опускать веки, даже не моргать. Он чувствовал себя много лучше, когда не видел лицо, которое преподносила ему память.

Итак, вождь и профессор в молчании пристально смотрели друг на друга, и никто из них не знал, о чем теперь говорить. И один из них смотрел не моргая.

А в двух милях от деревни, на рапсовом поле, Стелла ‘Нгози, как обычно опоздавшая на работу, развлекала женщин, рассказывая им о своем предстоящем замужестве и пересказывая слышанные ею «сплетни» насчет Мусы, закулу, сексуально ненасытного, как прерийный заяц. Поначалу Кудзайи Калулу не обращала внимания на разговоры женщин, поскольку, будучи супругой вождя, не собиралась опускаться до участия в подобной пустопорожней болтовне. Кроме того, выдергивать из земли неподдающиеся стебли, да еще внаклонку, да еще на седьмом месяце беременности было очень непросто и требовало не только физических усилий, но и максимальной концентрации силы воли. Но, услышав от Стеллы о прибытии в деревню необычной бригады бородачей и красивой молодой женщины, настойчиво требовавшей встречи с вождем, она выпрямила спину и навострила уши так, что они стали выглядеть в точности, как обезьяньи. Несомненно, все работавшие в поле женщины заметили ее реакцию и дружно покачали головами, когда Кудзайи быстрым шагом направилась к дому.

Кудзайи потребовалось почти полчаса на то, чтобы дойти до своего крааля; из-за ломящей боли в спине, из-за того, что ребенок внутри нее лягался, как заправский футболист, и частично из-за многократных остановок, необходимых ей для того, чтобы обдумать, правильно ли она поступает и что ей следует сказать, придя домой. Тонго был хорошим человеком, разве нет? Не таким, как другие вожди, встречавшиеся ей в жизни; они нередко спали с проститутками, а покупая пачку сигарет, скандалили из-за недоданной сдачи. Конечно, и он не без греха: не прочь полениться, любит похвастаться и выставить себя напоказ, как прихорашивающийся шумба, но на измену он вряд ли способен.

Нет, думала она, он не кобель. И ругала себя за бестактность, которая, по ее мнению, проявлялась в том, что она не ценила должным образом достоинств своего супруга. К тому же она понимала, что в жизни каждого мужчины, хорошо это или плохо, все-таки наступают такие периоды, когда пенис управляет всей его жизнью (становясь таким же важным атрибутом видовой принадлежности, как хобот у нзоу), и тут она должна была признать себя виновной в том, что лезвие этого главного оружия мужчины уже долгое время обходится без надлежащей смазки.

Когда она наконец оказалась у порога своего дома, то сразу же поняла, что худшие ее страхи, к сожалению, оправдались — она услышала доносившуюся из бетонного дома мелодию Колтрейна, и все ее добрые чувства к Тонго мгновенно улетучились. Он в своем дурацком доме слушает мои записи, да еще на магнитофоне, подаренном мне в день свадьбы! — с негодованием подумала она. Для того чтобы еще сильнее взвинтить себя, она потопталась минуту или две возле колодца, мысленно представляя себе, как должны были вести себя музыканты на сцене, играя музыку, звучащую сейчас в ее ушах. Она почувствовала болезненные сокращения матки, но постаралась заглушить боль злобой. А когда вдруг музыка неожиданно смолкла и внутри дома наступила тишина, Кудзайи, собрав всю волю, заставила себя войти и своими глазами посмотреть, что происходит.

Кудзайи сделала глубокий вздох, все ее тело напряглось, как напрягается тело пчелы перед тем, как ужалить и умереть. Она толчком распахнула дверь и увидела своего мужа, сидящим напротив отвратительно красивой молодой женщины. Жена вождя смущенно потянула себя за мочки ушей.