Лучшие страхи года - Эллен Датлоу

Голод поглощает все. Целыми днями мы не могли думать ни о чем, кроме еды. В этом было что-то одуряющее, и люди, один за другим, погружались в бездействие, в тупое, бессмысленное оцепенение. Я видела, как это оцепенение охватывает человека, а потом, очень скоро, он умирает. Изо дня в день я старалась не допустить этого. Ведь мне нужно было оставаться сильной ради моего ангела.

На исходе ноября провизия закончилась: к тому времени уже зарезали и съели последнего вола и всех оставшихся мулов. Из людей первым умер ребенок: малышка Эмили, дочь Сары Доэрр; вскоре после нее умерла Мисси Шостейн, а на следующий день — ее отец. Наше горе было огромным, ведь мы еще не были готовы к тому, что смерть так скоро станет нашей верной спутницей. Но когда за бедой следует новая беда, а покойникам потерян счет, боль притупляется, хотя оплакивать покойников необходимо. Скорбь по умершим — самое человеческое из чувств, а мы должны оставаться людьми даже в этом аду.

С самого начала было ясно, что не все из нас доживут до конца года. Уныние охватило наш лагерь, словно пожар, и многие не смогли противостоять этому чувству. Мужчины оказались особенно ему подвержены, и мой муж Джон не стал исключением. Он обвинял во всем себя и поначалу целыми днями не вставал с постели из листьев и мха, мучаясь угрызениями совести. Я много раз пыталась с ним поговорить и убеждала его не винить себя в наших бедах, но он не успокаивался и лишь отворачивался к стене. Я очень за него боялась — боялась, что он утратит волю к жизни и тихо угаснет, как угасли многие из нас.

Но мой муж Джон Бьюэлл был сильным и отважным человеком, и вскоре он поднялся с постели, чтобы заняться делом. Ему удавалось ловить в силки мелких животных и птиц — ворон и зайцев. Он помог мне утеплить нашу хижину, а затем занялся и хижинами наших соседей. И все начало декабря, когда люди вокруг умирали и казалось, что надежды нет, он разрабатывал свой план.

Вместе с тремя мужчинами: Биллом Доэрром, Мартином Фэрроу и юным Кентом Шостейном — он решил перебраться через горы и привести помощь. Индейцы, Чарли и Джозеф, должны были сопровождать их и помочь им добраться до Калифорнии. Это был отчаянный план, очень опасный, с мизерными шансами на успех, но, когда о нем рассказали на собрании, все проголосовали «за», потому что больше надеяться было не на что. Но честно скажу — я была против; я плакала и умоляла Джона остаться с нами и не рисковать жизнью в поспешной и необдуманной авантюре. Однако он не послушал меня, похоже, он видел в этом безрассудном плане шанс на спасение не только для нашей злосчастной партии, но и для себя самого — как будто этим он мог оправдать себя в моих глазах, хотя на самом деле он всегда оставался для меня героем и моей единственной настоящей любовью.

Они выступили на второй неделе декабря, а вскоре после этого Хайдрик обратился ко всем со своим чудовищным предложением.

Мне приходится собирать в кулак все свое мужество, чтобы унять дрожь и писать дальше. Хайдрик сказал, что люди, отправившиеся за помощью, обречены, и, без сомнения, погибнут в горах, и что надеяться на них нечего. Мне хотелось его ударить — как он посмел сомневаться в моем муже и его храбрых товарищах, когда у него самого хватало духа лишь на то, чтобы дрожать в своей хижине! Но я должна писать о главном и не отвлекаться.

Хайдрик сказал, что все мы не доживем до весны, если только не воспользуемся единственной возможностью. Он сказал, что вокруг нас полно свежего мяса, но нам не хватает мозгов, чтобы это понять, и решимости, чтобы этим воспользоваться. Он сказал, что работал мясником и покажет нам, что имеет в виду. Даже через пятьдесят лет я не забуду того, что он сделал после этого. Он подошел к двери большой хижины и распахнул ее. Вокруг все было завалено снегом, и только тонкая тропинка вилась между хижинами. Рядом с тропой были могилы наших спутников, погибших от голода и холоду наверное, девять или десять. Мы не смогли выкопать ямы в земле, потому что она промерзла и стала твердой, как железо. Вместо этого мы заворачивали трупы в одеяла и хоронили в снегу, где они пролежали бы, нетронутые, до весны.

Хайдрик указал на могилу маленькой Мисси Шостейн.

— Вот ваше мясо, — произнес он своим низким гортанным голосом. — Нравится вам это или нет, но это единственная еда, которую вы сможете найти до того, как потеплеет.

Поднялся шум. Старик Шостейн ударил Хайдрика по лицу и пообещал взять пистолет и вышибить ему мозги, если он только попробует осквернить могилу его внучки Хайдрик стер кровь со щеки, облизал ладонь с таким видом, что меня затошнило, и ответил:

— Вот видите. Нужно все правильно распределить, чтобы никому не пришлось есть своих родственников.

Но мистер Шостейн сам слег в могилу еще до наступления Рождества, и еще двое были похоронены в тот же день. На следующий день снова умерли двое, а на следующий — еще три человека, и сразу после этого нашлась первая семейная пара, согласившаяся есть трупы.

Хайдрик разделывал тела и разносил куски мяса. Словно наводящий ужас чернобородый демон, ходил он от хижины к хижине, каждый раз не забывая постучать и в нашу дверь, и каждый раз я отказывалась ему открывать. Иногда этот упырь, усмехаясь, заглядывал к нам в окно, и я прижимала Мэри-Кэт к груди и молилась о нашем спасении. Пять из семи семей согласились есть мертвечину, но, клянусь, ни Бьюэллы, ни Шостейны не осквернили себя поеданием человеческой плоти. Не мне судить тех людей — мама часто говорила, что ради спасения своей жизни человек готов пойти почти на все. Но есть мясо своих же друзей-христиан? Ни за что!

Я расставляла силки, и моей добычи хватало, по крайней мере, для Мэри-Кэт: дома, в Вермонте, когда я была маленькой, мама показывала мне много способов охоты на мелких животных, живущих в горных лесах. Но мы все равно голодали, и Мэри-Кэт стала ужасно худенькой и бледной, но даже крохотный кусочек человечины не коснулся наших губ. Что до остальных, то кто-то ел, кто-то воздерживался, вспоминая о совести, но те, которые решились питаться мертвечиной, не слишком-то раздобрели на этой еде, ведь на костях у покойников почти не оставалось мяса. Если кто-то и смог ненадолго отсрочить собственную смерть, то какой же ценой, Господи? Какой ценой?

Эта нечестивая еда не пошла никому впрок, и в январе люди начали умирать снова. Где-то в это же время с гор спустились Кент Шостейн и индеец Джозеф и принесли с собой тело моего мужа Джона Бьюэлла.

Мы похоронили Джона в снегу за хижиной. Кент Шостейн рассказал, как тяжело пришлось им в горах, как они заблудились, разыскивая перевал, который бы еще не был занесен снегом, и уже через неделю оказались на грани голодной смерти. Доэрр и Фэрроу предложили убить индейцев и съесть их мясо, но Чарли бросился на Мартина Фэрроу с ножом и зарезал его, а Билл Доэрр застрелил Чарли на месте. Джозеф хотел отомстить Доэрру за смерть сородича, но Джон и юный Кент не позволили. Возможно, они это сделали зря, потому что, проснувшись на следующее утро, обнаружили, что Доэрр сидит у костра и ест печень Чарли. Кент и мой дорогой Джон отказались присоединиться к этой страшной трапезе и попросили Джозефа отвести их обратно, к лагерю у озера. Когда они видели Билла Доэрра в последний раз, тот бредил и что-то пел под соснами, размахивая куском мяса на кости.

Несчастный Кент Шостейн рассказал мне все это, лежа на смертном одре; его мучила страшная лихорадка, и уже через два дня его безутешные сестры забрали у меня тело, чтобы похоронить. Вскоре и они ушли вслед за ним, и тогда начался самый мрачный период моих испытаний.

После гибели Джона и смерти семьи Шостейнов из всех людей, которые отказывались есть трупы, остались лишь мы двое: я и Мэри-Кэт. Хайдрик стал в нашем лагере главным; он ходил от хижины к хижине, словно вождь дикарей, украсив себя — у меня рука не поднимается описывать такой ужас! — украсив себя чудовищным ожерельем из костяшек пальцев и позвонков на кожаном ремешке. Он утверждал, что это кости мулов и волов, но все мы знали, что он лжет. И кто решился бы его упрекнуть? Он кормил всех, и все от него зависели. На плечах он носил плащ из волчьей шкуры — вокруг лагеря бродили волки, но не подходили близко, потому что я расставила капканы, как научила меня мама, и у нас все еще оставались патроны.

У нас в лагере вошло в обычай устанавливать над могилами деревянные колышки с табличками, чтобы людям не пришлось есть плоть своих родственников. И поначалу упырь Хайдрик боялся даже подойти к могилам Шостейнов и моего мужа. Но представьте себе мое горе и ужас, когда я, придя помолиться на могилу к Джону, обнаружила, что Хайдрик выкопал тела Адольфа и Беллы Шостейнов и оттащил их к своей хижине, куда я не решалась приблизиться. Что я могла сделать?

В присутствии всех, кто остался в живых (Господи, как же их было мало! Но и они могли бы противостоять Хайдрику, если б осмелились), я обвинила Хайдрика в этом злодейском поступке. Но он лишь рассмеялся в ответ: