Шаги Командора или 141-й Дон Жуан - Эльчин Гусейнбейли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои размышления могли затянуться, потому я, прервав их, вернулся в комнату, лег в постель, чтобы взять реванш у обманувшего меня сна, но это было тщетно, и рано утром я вышел в город. День был воскресный, и визит в посольство я отложил на завтра. Я побродил по центральной площади, поглазел на голубей, искавших поживы у монумента Филиппу Третьему. Голуби неслышно ступали розоватыми лапками по голове короля.
Столичные жители и туристы понемногу стекались на площадь. Ночные сюжеты остались позади. Испанское солнце начинало являть свою щедрость. У меня сосало под ложечкой из-за скудного ужина накануне; вернувшись в отель, я налег на завтрак с удвоенным энтузиазмом, и мой желудок добился своего.
Мне удалось и вздремнуть; проснулся уже к полудню. Была пора выходить на улицу, где витал дух испанских рыцарей.
Швейцар был тщедушным человеком, при разговоре часто подергивавшим плечом. Я не понял, почему такому замухрышке вверили контроль за ситуацией у дверей. В случае «форс-мажора» он бы не управился и с каким-нибудь зеленым юнцом.
Утренняя прохлада давно истаяла под щедрыми лучами солнца, мадридцы и туристы заполонили улицы, больше всего радовалась погоде и фиесте ребятня; Испания переживала футбольный энтузиазм. Все – и стар, и млад носили рубашки с портретами Рауля, Пиоля… На улицах красовались оптимистические лозунги «Испания – чемпион». «Одна страна – один гол». Мне вспомнилась, при моей давней иранской поездке, в стране, получившей путевку в «мундиал», похоже, никого не интересовали футбольные перспективы, так как было не до футбола, на улицах бросались в глаза портреты шехидов Ирано-Иракской войны, изображения Хомейни и его изречения.
«Одна страна – один гол» ассоциировался с заветами и принципами предков испанцев; некогда иерархи испанской католической церкви, кардиналы возгласили идею «единая нация – единый язык – единое государство», и проживавшие здесь свыше четверти миллиона морисков-мусульман, обратившихся в христианство, и столько же евреев были выдворены из страны. А до этой «чистки» их заставили сменить национальные одежды на испанское облачение. Когда в 1614 году «мориски» – заправские ремесленники и радивые землевладельцы – насильно изгонялись из страны, архиепископ Валенсии не удержался от тревожного восклицания: «А кто же будет шить нам обувь?»
.. В одном из дворов возникла потасовка. Футбольная «торсида» зашпыняла мальчугана в футболке с портретом Рональдино, изорвав его одежду в клочья. Оказалось, незадачливый пацан считал Рональдино испанцем и думал, что будет играть за сборную Испании. Но этот зубастый и губастый бразильский легионер барселонского клуба защищал честь своей родины.
Я прогулялся вдоль набережной реки Манасанарес. Город, заложенный маврами в 9-м веке, рассыпался по обеим берегам реки. Мадрид, избранный в 1561 году испанцами своей столицей, город многоликий и пестрый. Глядя на Манасанарес, я вспоминал дотоле виданные реки. Самые близкие душе моей, родине реки – Араке и Кура. Я вдосталь накупался в их водах, отведал вкусных тамошних рыб…
В прекрасной Праге мне особенно полюбился мост через Влтаву; по вечерам там, бывало, бродил не без амурных приключений.
В студенческие московские годы зимой любил кататься по скованной льдом Москвы-реке…
В отеле прихватил с собой карту города на английском языке из трех имевшихся (еще на французском и испанском), – более или менее доступном моим скромным лингвистическим познаниям.
Берега Манарасанареса утопают в зелени; поверхность воды чистая; будто здесь листья не опадают, на противоположном берегу под плакучей ивой целовалась-миловалась парочка.
Мадрид – город музеев. Площади, памятники…
Я вспоминал свои отечественные и российские впечатления, Петербург, Медный всадник, конечно, Пушкин, (теперь в северную столицу пришел и Низами)’, Москва, Минин и Пожарский, Пушкин и Гоголь, Маяковский, Юрий Долгорукий…
Пожалуй, Баку мог бы поспорить по числу увековеченных поэтов и писателей со знаменитыми столицами. Низами и Физули, Мирза Фатали Ахундов, Сабир, Гусейн Джавид, Самед Вургун, Мушфик… И молодой Пушкин, подаренный нашей столице первопрестольной Москвой…В Европе, не бедной гениями поэзии, мне сдается, больше увековеченных в бронзе и мраморе полководцев.
В Испании немало Филиппов Третьих, этот король считается творцом «золотого века» страны.
За счет золота, привозимого из нового Света. Испания «правила бал» на всю Европу.
«Фелипе» на коне выглядит внушительно и грандиозно. Скромнее – с посохом – на «Плаза де Санта Анна» – площади святой Анны.
Осмотрев площадь, я заглянул в пивную, выпил кружку; здесь ощущался немецкий дух; не только из-за пива; и персонал, преимущественно, из немцев, и песни на немецком, и металлический отзвук немецкой речи. Смех гарсонов напоминал звон бьющегося стекла.
С утра до вечера знакомился с центром; музеи, дворцы, парки. «Плаза майор» – главная. А «Плаза Пуерта дель Соль» считается географическим центром страны. Дороги в Мадрид и из Мадрида начинаются и кончаются здесь.
Для меня это имело этапное значение – предстоял путь в Вальядолид, Валенсию.
В полдень я подустал, пора было подкрепиться; будь турецкий «донер-кебаб», вопрос был бы решен «дешево и сердито». «Донер» не требовал сидения, можно уплетать и переваривать на ходу. Ведь для туриста важны не только цены, но и хронометраж. Как-то в Страсбурге, в поисках дешевого кафе я набрел на турецкую «донер-хану» и, возликовав, дней пять туда и повадился ходить. Но тут, в Мадриде, кебабом не разжиться. Может, испанцы не позабыли давнишние счеты с турками.
Бары, клубы, рестораны и вино – объекты и предметы, равно излюбленные и Габсбургами, и бурбонами, и аборигенами-кастильцами. Но, конечно, главное удовольствие – коррида.
Хотя в Мадриде много арен для корриды, я в тот день не сходил на это зрелище; решил сперва выведать у портье в отеле, где самая лучшая арена, а уж потом обогатить впечатления.
X
Разбитое окно Хемингуэя и Гайде
Когда выходил из отеля, портье в красном фраке посоветовал мне обязательно сходить в ресторан, который любил Хемингуэй. Там, мол, и дешево, и кухня кастильская. Портье знал из моих немногословных разъяснений, что я причастен к цеху писателей.
– Стол Хемингуэя – под разбитым окном, – сообщил он и подмигнул мне заговорщицки, будто посвящал в глубокую тайну.
Я подумал, грешным делом, что мой испанский компаньеро, похоже, такой же выдумщик, как я.
Ресторан, о котором он говорил, назывался «Эль Ботин». Когда я пожаловал туда, почти все места были заняты. Это напоминало птичий базар, всяк говорил на своем языке, и никто не врубался в сопредельные разговоры. Шумнее всех
