По ту сторону синей границы - Дорит Линке

– Мы принимаем вашу Клятву. Вы ставите себе высокую и благородную цель. Вы торжественно приняты в большую семью трудящегося народа под руководством рабочего класса и его революционной партии, единых в своих стремлениях создать развитое социалистическое общество в ГДР. Мы возлагаем на вас большую ответственность и всегда готовы оказать вам помощь в творческом деле созидания социалистического будущего.

Фрау Тиль отлепилась от кафедры, и на сцену вышли пионеры. Снова включили музыку – на этот раз гимн ГДР.

Поднимаясь к новой жизни,

Побеждая зло и тьму,

Будем мы служить отчизне

И народу своему.

– Обалдеть, что за кассетник терпеть приходится! – шепнул мне Сакси.

Все дороги нам открыты,

Чтоб не знать нужды былой,

Чтоб до самого зенита

Солнце счастья поднялось

Над родной

Землей.

– Я себе тоже такой куплю, – ответила я тихо. – Мне деньги подарили.

По фрау Тиль было видно, что она страшно на нас злится, но Сакси это ничуть не смущало.

– А я сто пятьдесят марок сам скопил и от всех родственников получу еще тысячу. Тогда хватит.

Мир и счастье для народа

Пусть Германия кует!

Всем народам честно подал

Руку дружбы наш народ[38].

В подарочный комплект, который вручили нам пионеры, входили цветы и книга «О смысле нашей жизни». Кудрявая девчушка протянула мне руку для пожатия и улыбнулась.

– А дядя Арно из Дрездена пришлет двадцать марок на кассеты. Тогда смогу записывать западные хит-парады и не дрожать, что затер отцову кассету с «Аббой».

– Уходим со сцены! – скомандовала фрау Тиль.

– Левоеплечовпередша-а-агоммарш! – выкрикнул Сакси.

В первых рядах засмеялись. Фрау Тиль мрачно потопала вниз по ступенькам лестницы.

– Ну, я вот прям чувствую, какая я ваще совсем взрослая, – сказала я, когда мы снова расселись по своим местам, а музыку наконец-то выключили.

– Теперь фрау Тиль должна к нам на «вы» обращаться, – радостно объявил Сакси. – Прикольно, правда?

– Да ну, ты что? К классным руководителям это не относится. Это для всех остальных учителей.

– А вот и нет! Если я буду настаивать, ей придется говорить мне «вы»!

Пришла очередь восьмого «Б». Они начали подниматься на сцену, шаркая и спотыкаясь друг о друга в такт «Героической». Наряды у них были ничуть не менее дурацкие, чем у нас.

– Я-то, оказывается, еще ничего себе! – Сакси ткнул пальцем на Патрика Крузе из «Б». – Вон у людей совсем беда!

С этим нельзя было не согласиться. На Патрике был лиловый бархатный костюм, который сидел на нем как на корове седло, и он об этом явно догадывался.

– Наверняка западные родственнички прислали, – шепнула я. – Им-то такое уродство сто раз не нужно.

Снова включили «Октоберклуб».

Сакси наклонился ко мне, чтобы я расслышала его слова в оглушительном шуме.

– Только этим родственникам ни за что не скажут, что в этом костюме он как чучело огородное. А то вдруг те обидятся и больше ничего не пришлют.

В этот момент Патрик с подозрением посмотрел на нас со сцены, а сзади раздался голос фрау Крёгер:

– Тише!

Сакси криво ей улыбнулся и, не моргнув глазом, продолжил:

– Мы ведь у них всё подряд метем. ГДР – страна всеядная и ненасытная. Вроде свиньи. Тоже все жрет, что ни дай.

Я прыснула.

– А ну тихо! – шикнули на нас герр Парек и фрау Крёгер хором.

Когда «Посвящение» закончилось, мы вышли из театра, и Сакси поведал про «всеядную свинью» деду. Тот одобрительно хлопнул его по плечу:

– Ха-ха-ха, это ты молодец! Это я запомню! Как же я сам не сообразил-то? А нарисую-ка я к Первому мая такой транспарант: карта двух Германий, и восточная – розовая, как свинья, и с пятачком.

– Ну-ну, попробуй! – Мама одернула на мне блузку и довольно улыбнулась: – Тебе очень идет, доченька!

– Лучше не надо, герр Кляйн, – прогудел Саксин папа. – Боюсь, нарветесь вы на неприятности.

– И главное – никто и не поймет, что вы этим хотите сказать, – добавила Саксина мама.

Дед фыркнул:

– Это ничего, фрау Блум. Я ведь тоже не понимаю, что у них на транспарантах написано. «Учиться у СССР – значит учиться побеждать», например, – это что такое?

– А что тут непонятного? – нахмурился Саксин папа.

– Они ж нас победили.

– Освободили, – уточнил Сакси, хотя его никто не спрашивал. – От гитлеризма с фашизмом.

Мама хлопнула в ладоши.

– Всё, хватит! Сейчас все вместе дружно идем в ресторан.

– В «Солнечный»! – подхватил дед. – Дружно, дружненько! Пока не столкнулись тут со жрицей!

В ресторане все столики были заняты теми, кто прошел сегодня «Посвящение», и их родственниками. Дед заказал шнапса, полистал «О смысле нашей жизни» и презрительно рассмеялся.

– Дети, дети, сколько ж вам предстоит еще хлебнуть! Как хорошо, что я могу спокойно наслаждаться своей социалистической пенсией.

Дед опрокинул две рюмочки подряд.

– А этот уже слышали? На собрании жильцов какая-то мадам спрашивает председателя собрания: а скажите, товарищ председатель, социализм – он от кого пошел, от простых людей или от ученых? Председатель нахмурился, не понимает.

– Калининградские клопсы[39], восемь порций! – крикнула издали официантка с пышными формами, нагруженная огромным подносом. Дед призывно ей замахал.

Сакси вылупился на вырез официанткиной блузки, даже «Кока-колу» свою расплескал.

Дед наколол клопс на вилку, обмакнул в соус и отправил его в рот.

– Ну, кто социализм придумал, ученые или все-таки простые люди? – продолжил он рассказывать с набитым ртом. Понимать становилось все труднее. – Ну, в целом, вообще говоря, конечно, люди, говорит председатель. Мадам руками всплеснула: так я и думала, говорит. Ученые бы сначала всё на крысах испробовали!

– Ой, не могу ваще! Класс! – хрюкнул Сакси, хватаясь за живот. – Это я запомню!

– Главное, в школе не рассказывай, – предупредила Саксина мама.

Саксин папа помахал кельнеру:

– Иш-шо шна-а-апсу!

Его саксонский акцент время от времени давал о себе знать еще похлеще, чем у сына.

– Я тоже один неплохой знаю. Рейган, Горбачев и Хонеккер повстречали Бога и спрашивают его, как будет выглядеть будущее в их странах. Рейгану Бог говорит: в двухтысячном году в США будет коммунизм!

– Кто ж в такое поверит, – пробормотала Саксина мама, разминая картошку.

– Рейган отвернулся и заплакал. Горбачеву Бог сказал: в двухтысячном году Советского Союза вообще не будет, его поглотит Великий Китай. Горбачев тоже горько заплакал.

– Ох уж эти китайцы, им лишь бы чего-нибудь захапать! – дед выудил из соуса каперс.

– Тут Хонеккер спрашивает: ну, а наша ГДР?

Все перестали жевать и уставились на Блума-старшего.

– Тут уже Бог отвернулся и сам заплакал. Горько-горько.

Мама грохнула вилку с ножом на тарелку и, давясь от смеха, прижала салфетку ко рту.

– «Посвящение» всего три года назад было… С ума сойти! – говорю я прохладному ветру, дующему над морем. Теплее становится, только когда показывается солнце. – Сидим вот на буе, а ведь клялись творчески созидать социалистическое будущее.

– Так мы и созидаем! – Андреас сжимает руку в кулак. – Из страны свалили – очень творческий подход!

Вид у него прямо-таки довольный, несмотря на усталость.

Откуда только берется его оптимизм? До цели нам еще как до Луны. Пока что мы тут, сидим и ждем, качаемся на волнах.

– От нас все равно большого проку не было бы, – продолжает он. – От тебя, может, еще куда ни шло, а от меня уж точно никакого.

– Да я от тебя недалеко ушла, из школы-то меня выгнали!

– Но за тобой так пристально не наблюдали. А помнишь про вторсырье? Моя была идея, ты до этого ни за что бы не додумалась!

Это точно. Тогда мы уже работали на дизельном заводе. Дни тянулись бесконечно долго, и от этого в голове заводились всякие шальные мысли.

И вот Андреасу пришло в голову немного подзаработать на вторсырье. Я думала, он хочет как раньше, когда мы были пионерами, ходить с тачкой от дома к дому и собирать всякий хлам. Но он придумал кое-что похлеще – попросту его красть. Однажды посреди ночи он перелез через стену на территорию склада вторсырья на Энгельс-штрассе. Я стояла на стреме. Было тихо и жутко. Уличный фонарь мигал, готовый в любой момент погаснуть. Андреас перекинул через стену упаковки макулатуры, потом передал мешки со стеклотарой. От страха я чуть не описалась, зато Андреас был спокоен как удав.

Мы отволокли все это добро в наш подвал и, к счастью, не попались никому на глаза. А иначе все пошло бы коту под хвост: ведь никто не поверил бы, что нормальный человек будет бродить ночью по городу с мешками пустых бутылок.