На поводу у сердца (СИ) - Майрон Тори

— О чём ты? Про «давным-давно» ты явно преувеличиваешь, Лара, — отмечаю, прекрасно зная, как она это любит. — Пока мы были с тобой вместе, у меня даже мыслей об этом не зарождалось, ты и сама это знаешь. Поэтому не совсем понимаю, почему ты вообще говоришь подобное.

— Я говорю лишь то, что всегда замечала в вас двоих, но просто, как и любая другая влюбленная девушка, отчаянно пыталась убедить себя, что все мне это только кажется. Но мне не казалось. Теперь я точно это вижу и осознаю. Ты всегда слишком сильно переживал за неё, заботился и оберегал от всего света. Ты мог по полдня не отвечать на мои звонки или сообщения, но каждый раз, стоило только Николине позвонить, ты отбрасывал все свои дела и отвечал ей, даже если этими делами была я. Ты неоднократно забывал о наших встречах, заставляя меня подолгу стоять и ждать тебя в разных местах города, в то время как о встрече с Николиной ты никогда не забывал, да и вообще был готов сорваться к ней незамедлительно и в любое время суток. Чего стоит один лишь твой порыв сразу после боя помчаться в клуб. Ты был весь избитый, уставший, едва стоял на ногах, но стоило мне сказать, что Николина пошла разбираться с Марком, ты мгновенно ожил и полетел её спасать. Да и я не могу не добавить ко всему этому ещё и то, что лишь с ней ты всегда смеялся так громко и раскатисто, как никогда не смеялся со мной. Так же как и довести тебя до крайней точки кипения, когда ты был способен кулаком пробивать стены, тоже могла лишь она одна. А такие мощные чувства вряд ли способна вызвать просто сестра, не думаешь? — сдавленно спрашивает она, из последних сил пытаясь вновь не расплакаться, а я даже должного чувства вины испытать не могу из-за кипящего во мне пиз*еца чужой скорби.

— Лар… Я не хотел тебя так обижать… Я даже не замечал этого. Прости. Черт! — тихо ругаюсь, сжимая зубы до скрежета. — Я точно отморозок, раз позволял себе так поступать с тобой.

— Нет, нет, Остин, я не держу на тебя обиды и ни в коем случае ни в чём не упрекаю.

— А должна.

— Нет, не должна! — протестует она, стирая с щеки предательски скатывающуюся слезинку. — И не только потому, что сейчас совсем неподходящее время для упрёков, а потому что я в самом деле не злюсь и не обижаюсь на тебя.

— Нет? — спрашиваю я без особой веры её словам, ведь не могу, чёрт побери, среди толпы людей четко ощутить её истинные эмоции.

— Конечно. Ведь как можно обижаться на того, кто и сам не понимал, что вытворяет? Ты делал это не нарочно, а лишь потому что по-другому не мог. Потому что любил её слишком сильно, даже не подозревая об этом. А на такое нельзя злиться. И я не злюсь. Да и тем более меня же никто не заставлял закрывать на это глаза и день за днём убеждать себя в том, что ты ничего к ней не испытываешь. Я делала это сама. Добровольно. Потому что очень любила тебя и, что уж скрывать, всё ещё люблю… — её голос обрывается, чтобы явно сглотнуть слезливый комок в горле. — Люблю, потому что тебя невозможно не любить, Остин. Ты потрясающий парень!

— Лар… не говори ерунды. Потрясающие парни не доводят до слёз таких потрясающих девушек, как ты, — протестую я, прямо-таки ненавидя себя за то, что причинял ей всю эту боль и всё ещё продолжаю это делать.

— Нет, Остин. Ты правда потрясающий… Просто, к сожалению, не для меня. Но Николине с тобой, несомненно, повезло. Каждая девушка мечтает о том, чтобы её кто-то так любил, как любишь её ты, — закончив свое откровение, она бросает короткий взгляд в сторону Ники, что уже закончила разговор с Барретом и теперь, прислонившись к стене, печатает что-то в телефоне.

— Вряд ли Николина мечтает о таком, Лара. Может, я и понял, что люблю её совсем не так, как думал, но она-то по-прежнему видит во мне всего лишь брата, — констатирую я, украдкой проводя взглядом по её стройным ножкам с острыми коленками и упругими бёдрами, спрятанным под чёрной тканью юбки, что плавно переходят к тонкой талии и наглухо закрытой зоне декольте, после которой добираюсь до усталого, бледного лица малышки и по его выражению упорно пытаюсь понять, с кем именно она сейчас переписывается — с подругой или же своим таинственным ухажером, с которым наотрез отказывается меня знакомить?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ох, Остин, — протяжно вздыхает Лара, плавно приподнимаясь с дивана. То же следом делаю и я. Она вскидывает голову вверх, заглядывая мне прямо в глаза, смотрит чересчур внимательно, будто запоминает черты моего лица, а затем растягивает пухлые губы в мягкой улыбке и произносит: — Ты не только потрясающий парень, но и прекраснейший пример того, как даже самые умные люди могут разом превращаться в слепых лопухов, когда дело касается женщин.

И после этих слов Лара приподнимается на цыпочки и со всей присущей ей нежностью целует меня в щеку, пока я и без проникновения в её чувства отчётливо понимаю, что именно она делает.

Лара прощается. И почему-то я больше чем уверен, что на сей раз навсегда.

Глава 6

Остин

Я думал, самое сложное для меня испытание завершится вместе с окончанием похорон, но я ошибался. Самое сложное ждало меня после.

Да, я, безусловно, рад, что больше мне не приходиться мучиться от давящей мощи грустных чувств других людей, но вместо этого теперь каждый день мне нужно справляться со своими собственными, что включают в себя скорбь, удушливую тоску, неимоверную злость на себя и чувство вины перед бабушкой за свои последние слова, что беспощадно сгрызают меня, стоит только мне оказаться наедине с самим собой.

И знаете, как я с этим справляюсь?

Элементарно: я сбегаю.

Вы не ослышались, я делаю именно то, за что Мэгги меня непременно отругала бы — сбегаю от проблемы, как трус, делая всё возможное, лишь бы ни на секунду не оставаться в одиночестве, чтобы не встречаться лицом к лицу со всем кромсающим душу месивом собственных эмоций.

Прекрасно, не правда ли? Очень по-мужски. Но не могу я иначе. Не могу! Нет во мне ни необходимой силы духа, ни времени, чтобы как следует придаться всепоглощающей печали и, так сказать, оплакать бабушкину смерть.

Поэтому каждый мой день после похорон выглядит в точности, как предыдущий: днём — предельная концентрация на последних занятиях и экзаменах в университете, вечером я полным ходом занимаюсь подготовкой к переезду, в чём мне очень сильно помогает Марк, а ночью — спасаюсь вечным переизбытком различных эмоций моего дотошного соседа по комнате Кевина.

И мой план по избеганию погружения в тоскливые мысли был бы абсолютно идеальным, если бы не одно но: за последние дни я совсем не виделся с Ники. Однако в свою защиту хочу отметить — не только потому, что рядом с ней меня моментально переполняет боль утраты, смешанная с идиотской небратской любовью, которая ей на хрен не сдалась, но и потому, что у Николины все дни были забиты какими-то делами. А какими — она меня не просвещала, но мне не составляет труда и самому догадаться, что вероятнее всего она проводит время с хрен пойми откуда появившимся парнем, о котором я ни черта не знаю, что, скажу честно, основательно выводит меня из себя.

Я должен узнать — кто он, и должен сделать это как можно скорее, чтобы дать ему ясно понять, что она в городе надолго не задержится. Я не оставлю Николину здесь одну. И в этом я абсолютно уверен, как никогда прежде.

— Слушай, ты всё ещё встречаешься с подругой Ники? — невзначай интересуюсь я у Марка, когда мы входим в лифт здания, в котором располагается его квартира.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Эмилией? — отзывается он, недоумённо изогнув бровь.

— У неё нет других подруг, — мой голос звучит резковато, даже немного грубо, но друг не придаёт этому никакого значения. После смерти Мэгги он вообще спускает мне любые непроизвольные выпады в свой адрес и при этом ведёт себя со мной в своей обычной манере — непринуждённо, весело, немного похабно и нисколько не акцентируя внимание на том факте, что я несколько дней назад потерял человека, который был для меня и матерью, и отцом, и бабушкой в одном комплекте. За что ему низкий поклон, потому как бесконечная череда сочувственных взглядов и совершенно бестолковых соболезнований всех знакомых мне людей уже, мягко говоря, сидит в печёнках.