Серая хризантема(Фантастические повести и рассказы) - Шаламов Михаил Львович

— Ну и что? — спросил я.

— А вот что! — ответил Главный и сунул мне под нос листок, вырванный, похоже, из детского альбома для рисования. А на листке этом нарисована полуптица-полузверь. Археоптерикс. Я его сразу узнал. Мне еще в школе в учебнике биологии его портрет запомнился. Помните: он на той картинке в кроне дерева нарисован. По сучьям лазает, пальцами на крыльях цепляется. А тут почти точь-в-точь перерисовано. Только вместо сучьев метелка. И он на ней висит, зубы скалит.

— Ну и что? — зевнул я, не раскрывая рта.

Главный молча подвинул ко мне еще один лист. На нем двор деревенский нарисован. Мужчина в форменной фуражке лесника кур кормит. А рядом, возле сарая, — пара археоптериксов. Крылья растопырили, клювы зубастые раскрыли. Своей очереди ждут.

— Эти рисунки прислал к нам на радио третьеклассник Коля Васильев из деревни Брусничники. Он написал, что зимой, весной и осенью живет в деревне у бабушки, а летом — на кордоне у отца-егеря. Мальчик очень любит животных. Он еще много рисунков прислал: косулю, сову, зайцев и этого самого, археоптерикса. Усекаешь?

— Ну и что? — в третий раз повторил я. — Он же из любого учебника биологии мог этих пташек перерисовать!

— Мог. Но ты все-таки съезди, проверь. Может, и правда — сенсация какая? Материал сделаешь. А если сбрехнул мальчонка — поживешь у них на кордоне, с отцом его побеседуешь, о природе что-нибудь напишешь. Тем более у тебя в плане стоит репортаж о проблемах экологии. Завтра же и отправляйся!

И вот я здесь…

Снова в кронах мелькнула белка. Я задрал голову. Зверюшка в листве громко шуршала и с кем-то ссорилась. Прямо мне в глаза с дерева полетел всякий мусор. Я вытащил из кармана зеркальце и, проклиная всех белок на свете, принялся протирать глаза. А когда наконец продрал, то увидел в зеркальце, что в трех шагах за моей спиной на тропинке сидит самый натуральный заяц, упитанный и нахальный. Я обернулся и заметил, как мелькнули в кустах его пыльные пятки.

Потом я шел дальше, а заяц преследовал меня, прыгая по тропинке (я видел это в зеркало), останавливался, когда останавливался я, сигал в кусты, когда я оглядывался, и снова возвращался на тропинку, как только я поворачивался к нему спиной.

Мало-помалу темнело. В траве начали шалить светляки, а настырный заяц все так же прыгал за мной по пятам. Наконец тропинка уперлась в ствол неохватной сосны и кончилась. Дальше идти было некуда. Мы с зайцем решительно свернули налево и шагов через пятнадцать чуть не свалились в овражек. Пошли вдоль него. Я посвечивал под ноги слабым своим фонарем и ждал встречи с Ведьминой Кочкой.

Ее я узнал сразу. Это был невысокий, в рост человека, бугор, зажатый между четырьмя соснами. На вершине его сидела ведьма, и огромные, как блюдца, глаза ее светились в ночи недобрым пламенем.

Это была деревянная скульптура, умело вырезанная из сухого соснового пня. На лакированной черной спине ее, прикрученная шурупами, поблескивала алюминиевая табличка:

Васильев Ф. Н.

«ВЕДЬМА» июль 1980 г.

И долго еще, обернувшись, можно было видеть, как горят в темноте ее выкрашенные люминесцентной краской глаза.

В небольшом, но довольно противном болотце комары наглядно доказали нам с зайцем, что мы — недурной закусон. Как старые друзья шли мы теперь бок о бок и расстались только у крыльца сторожки. Заяц, не простившись, юркнул в собачью конуру, а я открыл дверь и вошел в пропахшие душицей и мятой сени.

Первое, что я увидел в горнице, — третьеклассник Коля Васильев за столом старательно срисовывает из тома энциклопедии тиранозавра. Мальчик был так увлечен делом, что не заметил, как я вошел. Я стоял у него за спиной и смотрел, как рождается картинка. Громадная рептилия отбивалась от наседавших на нее лаек, а чуть поодаль человек в форменной фуражке лесника целился в нее из карабина. Теперь не оставалось сомнений, что передо мной сидит юный, но не по годам талантливый мистификатор. Никакого зла я на него не держал, но проучить как следует хотелось. Я положил ему руку на плечо. Он вздрогнул и обернулся.

— Здравствуй, Коля! Я — корреспондент радио, приехал, чтобы посмотреть на твоих птичек.

— Каких птичек? — спросил он заинтересованно.

— Вот этих! — Я положил на стол его рисунки.

Сейчас, скорее всего, мальчишка должен испугаться наказания за свой обман, даже зареветь и броситься извиняться.

Но ничего этого не случилось. Просто глаза его стали еще зеленее, и в них промелькнула затаенная грусть.

— Пашку вчера ночью лиса унесла! Вот этого. — Коля ткнул пальцем в одного из археоптериксов на картинке. — Теперь папа в лес ушел, лису эту выслеживать.

— А второй? — спросил я с невероятной надеждой.

— Машка? Она в сарае сидит. Только туда сейчас нельзя. Она сегодня грустная и очень злая.

Мне стало не по себе.

— А ты не врешь?

— Честное пионерское! — ответил парень.

Теперь я почувствовал, что не засну этой ночью, если сейчас же, сию минуту, не увижу легендарную зубастую птицу.

— Ну, если вам так уж хочется… — нехотя пробормотал Коля, — идите. Это через двор, направо. Только берегите глаза!

Я вышел из дома и долго плутал по двору, пока не наткнулся на сарай. Тусклый свет моего фонаря вырвал из темноты грязно-коричневую птицу, сидевшую на насесте. Машка открыла глаза и в следующую секунду уже висела на моей ноге, терзая зубами штанину джинсов. Кажется, я кричал, брыкался — не помню. Но когда я снова оказался во дворе, археоптерикса на моей ноге уже не было, хотя разорванная снизу доверху штанина красноречиво напоминала о моем визите к нему. Джинсы были загублены. Значит, археоптерикс Машка не был галлюцинацией.

Фрол Николаевич Васильев, лесник Брусниченского заповедника, сидел за столом и зашивал мои джинсы. Пять минут назад он отобрал их у меня, когда увидел, как неумело обращаюсь я с иголкой. Он работал привычно. Строчка шла ровно, и я невольно залюбовался его работой. Изредка пощипывая каштановую, аккуратно подстриженную бородку, он тихо рассказывал:

— …Да, Игорь, так вот и живу шестой год без жены. Летом вот с сынишкой, а все больше — один. Разве что Пахомыч завалится, чайку с ликерчиком выпить…

— Пахомыч? Это старичок такой маленький? У него еще шрам на левой щеке?

— Да. А ты откуда его знаешь?

— Я его на станции видел. Он в район уехал. Обещал на обратном пути сюда заглянуть, кланяться велел.

— Опять, значит, у него ликер кончился!

— А что, пьет старик? — пособолезновал я.

— Лечится. Он, Игорь, настойку из шоколадного ликера делает. На тараканьем камне да на липяном корольке. Еще туда чего-то кладет…

— А что это за тараканий камень? — спросил я от нечего делать.

— Да метеорит такой. С ножками, вроде таракана, — спокойно ответил мне лесник. Его шутка была такой неожиданной, что я так и подавился следующим вопросом о липяном корольке. А Фрол Николаевич, как ни в чем не бывало, даже не улыбнувшись, продолжал:

— И помогает старику таракановка. Пахомычу уже восемьдесят седьмой, а он от роду ничем не болевал. Народная медицина, одним словом!..

— Фрол Николаевич, — перебил я его, — а не скучно вам в лесу одному, когда без сына живете?

— Скучно, конечно… — Васильев ласково посмотрел на прикорнувшего в углу дивана Колю. — Да я привык. Со зверями беседую.

— Кстати, а где вы раздобыли археоптериксов?

— Хм, где раздобыл… Да сами прилетели. Прошлой весной. Видишь вон ту толстую березу за сараем? На ней у нас испокон веков грачи селились. А год назад эта парочка гнездо свила. Грачей разогнали и устроили нам этакое милое соседство. Я смотрю: что за чертовщина на нашей березе поселилась? Ни птица, ни зверь — уродина какая-то. И эти, знаете… пальцы на крыльях. Жуть! Потом привык и полюбил даже. Ласковые они и приручились легко.

— Да уж, ласковые! — сказал я с иронией. — Вон как меня ободрали.

— Ласковые. А на тебя Машка от огорчения бросилась. Очень уж она Пашку любила. Когда лиса его унесла, с Машкой истерика случилась. Еле выходил.