Качели времени. Мама! - Тамара Егоровна Кореневская

и кое-что узнаваемое. Ростки нежности, желание заботиться, оберегать ту, лица которой я по-прежнему не видел — это тоже присутствовало в спектре моих нынешних эмоций. Я ощутил, что дороже этой девушки у меня нет никого на свете. И тут же снова мелькнула мысль о маме. О том, что моя любимая ей бы обязательно понравилась. Как же жаль, что я не могу представить матери свою избранницу.

— Это чувство сожаления… Оно же будет со мной всегда?

— Да, малыш. Так откликается боль, которая живет в тебе. От нее никуда не деться.

— Тогда какое-то неполноценное счастье получается. Жить и сожалеть… Я всегда буду терзаться. И буду вспоминать маму и понимать, что ничем ей не помог!

— Ты же помнишь, что на другой чаше весов? Весь мир, твой отец, сестра, брат, другие родственники. И эта девушка, дороже которой у тебя нет. Впрочем, будут еще люди, самые для тебя дорогие. Неужели ты хочешь всех их обречь на гибель?

— Кто эти люди?

Ответа не последовало, но окружающее меня пространство снова изменилось. И вот уже я обнаружил себя в незнакомом мне помещении. На высокой кровати лежала женщина, и ее лица я тоже не видел. Интересно, это та же самая незнакомка? Она протянула мне младенца, которого я осторожно взял.

— Это лицо я решил от тебя не скрывать. — прокомментировал Томас.

Я глянул на малыша. Маленькие, словно кукольные, губки, вздернутый носик и серьезные ярко-голубые глаза. Они внимательно меня изучили, и вдруг ребенок издал какой-то фыркающий звук, а потом рассмеялся. Уголки губ поползли вверх, носик наморщился, и даже глазки улыбались. Я замер на месте, словно громом пораженный. Как это удивительно, что человечек, который буквально несколько часов назад сделал первый вдох, уже умеет улыбаться и даже смеяться!

Я снова почувствовал обжигающее тепло внутри, но уже без лишних подсказок понял: это любовь. Любовь, горячей волной залившая меня. И одновременно с ней такая нежность, которой ранее я точно не испытывал. Захотелось заключить эту кроху в крепкие объятия, закрыть от всего мира, нерушимой стеной встать на пути всего, что могло бы ей навредить! И долго-долго смотреть на нее, радоваться ее улыбкам и смеху, видеть, как она растет, делает первые шаги, держать ее руку в своей на прогулке, и гордо смотреть на мир, в котором живет самое прекрасное существо на свете — мой ребенок.

Мой младший брат растет у меня на глазах, поэтому я многое знаю о младенцах. И сейчас перед мысленным взором пронеслись все этапы, которые прошел Антей — но уже вместо него я видел малыша, которого держу на руках. Первые шаги, первое слово, первые объятия, когда эти маленькие ручонки обовьются вокруг моей шеи, первый зуб, первые игры… Я ощутил себя абсолютно счастливым от того, что теперь в моей жизни, в жизни этого ребенка, в нашей общей жизни будет так много первого и нового!

На мгновение мелькнула страшная мысль: но ведь когда-то будет и первая потеря. Моя кроха лишится меня, как я лишусь своей мамы. Будут и первые, боюсь, не единственные, страдания. Разве я в праве причинять боль своему ребенку?

— А разве ты в силах отказаться от этой крохи? — спросил Томас. — Она для тебя уже живая. Ты хочешь, чтобы ее не было?

— Нет! Ее жизнь для меня самая важная!

Глянув на малышку, я заметил, как она похожа на меня. И на мою маму. Так что же это значит? Даже те, кто ушли, продолжаются в нас?

— Да, Оксинт. Жизнь продолжается. И твои дети станут этим продолжением. А моменты, которые ты проведешь с ними, и со своей любимой — они будут наполнены таким счастьем, что и представить невозможно. Жизнь продолжится. Ты будешь счастлив. И знаешь, ведь самое главное для твоей мамы — это твое счастье. Ты сейчас, держа на руках своего ребенка, сам это понимаешь. Можешь спросить у Елены, если не веришь мне.

Не успел он договорить, как мы снова оказались на кладбище. Я посмотрел на свои руки, в которых еще мгновение назад был комочек счастья, и вздохнул. Пустота, которая придет, когда не станет мамы, снова напомнила о себе.

Глава четырнадцатая. Самое прекрасное и самое ужасное

— Всему свое время, Оксинт. — сказал Томас. — Ты будешь счастлив, несмотря ни на что. Ты будешь любить, и будут любить тебя. Ведь что такое смерть? Это утрата любви. Но любовь еще будет в твоей жизни.

— Это не только утрата любви. — возразил я ему. — Когда я думаю о том, что не станет мамы, мне так жаль ее! Я не хочу, чтобы она отправлялась куда-то в неизвестность. Кто знает, что ее там ждет? А еще я хочу ее защитить! Защитить, как и положено — ведь мы должны оберегать тех, кого любим. Да, я еще маленький, и совсем недавно родители защищали меня от всего. Но я расту, и хочу их за это отблагодарить. А еще это мое естественное желание: защитить их от всего на свете!

— Увы, мальчик, не все в силах человека. Ты обязательно защитил бы ее, если бы мог. Но ты простой смертный и твои возможности ограничены. Однако их достаточно для того, чтобы уберечь других дорогих тебе людей от ужасной участи. И дать появиться на свет тем, кто тоже будет тебе дорог. Ты же хочешь, чтобы родилась твоя кроха?

Я находился теперь в своем теле и чувства того, взрослого Оксинта, мне уже были недоступны. Однако я их помню! Воспоминания об эмоциях, разумеется, не такие сильные, как сами эмоции. Но все же, благодаря им я снова ощущаю слабый всплеск того счастья, которое испытаю, когда возьму на руки своего ребенка. И конечно же, я хочу, чтобы этот малыш появился на свет! Я вообще хочу, чтобы все дети, которые вознамерились прийти в этот мир, в нем воплотились, вне зависимости от степени нашего родства. Но маму я тоже не хочу терять!

— Жизнь, Оксинт, это череда выборов. Сначала ты выбираешь во что играть, и с чем играть. Потом — с кем дружить, и чем заниматься по жизни. С кем жить, как воспитывать своих детей…

— Но не выбираю, кому жить, а кому нет! Люди не должны такое решать.

— А как же смертная казнь, когда лишают жизни убийцу, чтобы обезопасить других людей?

— Моя мама не убийца! Она ни в чем не виновата!

— Я приведу другой пример. Твоя тетя Александра тоже выбирала между жизнью и смертью.

— Но она ставила