Дело №346 - Лариса Капицына

– Я хочу к нему.

Савва не умел утешать людей. Никогда не умел. И в этот раз он обнял ее, прижал к себе и стал повторять одно и то же:

– Ну что ты! Ну зачем ты так? – Они стояли в тесном коридоре, обнявшись, как осиротевшие дети. И Савва думал, если бы Дар мог излечивать или хотя бы успокаивать! Или хоть немного снимать эту душевную пытку. Он бы распрощался с Даром без сожаления, лишь бы не ощущать эти красные волны отчаяния, исходившие от нее. Но Дар был жалким и никчемным. Он только подавал сигналы, которыми даже нельзя было воспользоваться. Просто хорошо развита интуиция. Савва читал об этом в интеренете.

Потом они долго привыкали к одиночеству. Она – сама по себе, Савва – сам по себе. Так ей было легче. Она, конечно, изменилась. Перестала улыбаться, и ее лицо словно окаменело. Она никогда не отмечала дату смерти Грина. Она и так думала о нем постоянно. И она никогда не плакала, даже на кладбище, куда они иногда ездили вдвоем, чтобы постоять у неприметного памятника, на котором не было фотографии, просто надпись: «Гриневский Олег Николаевич.» И внизу две даты, разделенные короткой черточкой, такой же короткой как жизнь Грина. Когда Савва прикасался пальцами к холодному камню, и Дар молчал. Он не умел реагировать на пустоту.

Грин, которого они всегда воспринимали, как более взрослого, более опытного человека, навсегда остался двадцатилетним парнем, и они его давно переросли. Им теперь было по двадцать три, и они уже сами были взрослыми. У нее возле уголков губ залегли складки горечи, которые никогда не расправлялись, вообще в лице появилось что-то старушечье, какая-то обреченная усталость. И Савва не представлял себе, каким должен быть человек, который заставит ее улыбаться как прежде, но всегда верил, что такой человек есть. Не может же все так сложиться, что она останется одна до самой смерти, никогда больше не будет улыбаться, никогда кокетливо не поправит волосы, не засмеется чудесным воркующим смехом, немного краснея и смущаясь. Этого быть не может. Нужно только не дать себе привыкнуть к этой пустоте и перестать окунаться в нее снова и снова, как в бездонный колодец. Но он видел, что она увязла в этой тоске, пропустила какой-то важный момент, когда горе отступает, что она все больше зацикливается на своих мыслях, на своем отчаянии…

Раз или два раза в месяц они встречались, шли в кино или в кафешку, выпивали по бокалу вина и по чашке кофе. Савва пытался ее развлечь, сыпал анекдотами, вычитанными в интернете, но чувствовал себя скучным, неитересным, видел, что она улыбается только из вежливости.

Иногда она теряла нить разговора и уходила в себя, и Савва никогда не спрашивал ее, о чем она думает. Обращенный внутрь себя взгляд и каменное, похожее на маску, лицо, пугали. Синие глаза, которыми он любовался украдкой, тускнели, теряли влажный живой блеск. Видимо, ей тоже было тяжело в такие моменты, потому что, очнувшись, она виновато улыбалась и почему-то зябко ежилась. А однажды, оглядев многолюдное кафе, сказала:

– Как-то пусто вокруг, не находишь?

– Да что ты! – изумился Савва. – Столько народу…

– Да, – усмехнулась она. – Народу действительно много…

И Савва понял, что она говорит о другом.

Очнувшись, она сразу начинала прощаться. Торопилась домой. И Савва всегда ломал голову над тем, что она могла делать дома, совершенно одна. Если бы она умела плакать, он бы решил, что она плачет. Но она не умела. И тогда он представлял, как она сидит в комнате с окаменевшим лицом, уставившись перед собой мертвыми глазами, час, другой, третий… И ему становилось страшно, потому что могло так случиться, что однажды она так и не выйдет из этого транса, не вернется в реальность…

Он хотел поддержать ее, но не знал, как это сделать. Она отстранилась и всячески давала понять, что не нуждается в его помощи. Она никогда не упоминала Грина, и если Савва начинал с ней говорить, удивленно вскидывала на него огромные синие глаза и хмурила брови.

– Ну, что ты! Я в порядке. Я давно перестала мучить себя. Сколько времени прошло! Лучше поговорим о тебе. Мы теперь так редко видимся…

И еще Савва понял, что он ей неприятен. Просто почувствовал. Может, она хотела забыть Грина и всех, кто был с ним связан. А может, так и не простила ему бездействия в тот день, когда Грин пожал ему руку…

Глава 3

Получив от начальства тонкую папку с делом №346/ 02 по факту смерти Тучкова Егора Ивановича, предположительно «Самоубийство», старший следователь Мешков прошел в свой кабинет, бросил папку на стол, но не стал ее открывать.

Он подошел к окну и склонился над большим цветочным горшком с каким-то экзотическим растением. Он не знал названия этого цветка и понятия не имел как за ним ухаживать. Судя по большим, все еще пышным листьям и ярким розовым цветам, которые теперь уныло свисали и сбрасывали по одному вялые, лишенные аромата лепестки, когда-то это было очень красивое растение. Но теперь цветок явно загибался. Ему явно чего-то не хватало или наоборот – этими цветами никогда не поймешь в чем причина. Мешков поливал его каждый день, поставил на самое светлое в кабинете место и теперь с неудовольствием думал, что возможно этот красавец вообще не любит солнца или переизбытка влаги. Мешков никогда не имел дела с цветами, за всю жизнь не вырастил ни одного растения, но по какой-то необъяснимой причине вцепился в этот цветок, который притащил кто-то из сотрудников, и желал во что бы то ни стало реанимировать его. Каждое утро, заходя в кабинет, он первым делом осматривал растение, каждое утро находил его во все более плачевном состоянии, и каждое утро у него слегка портилось настроение. И сейчас вид поникших листьев только усугубил раздражение, которое не покидало его с тех пор, как у него на руках оказалась эта папка с делом №346.

Не то, чтобы он не любил таких дел. Скорее наоборот. Работа по этому делу подразумевала вращение в интеллигентной среде, опрос родственников, друзей, коллег, окружавших этого бедолагу, а возможно и приложивших руку к тому, что легким пятничным вечером, Тучков Егор Иванович, сорока двух лет от роду, врач-стоматолог, работавший в частной клинике и наверняка получавший неплохую зарплату, проживающий с женой в большом многоквартирном доме, по адресу Елецкая, 21, распахнул окно и, не оставив даже коротенькой предсмертной записки, шагнул в вечность. Мякишев считал себя хорошим психологом, в юности даже хотел изучать психиатрию, и полагал, что неплохо знает людей. Ведение этого дела позволит лишний раз в этом убедиться. Факт самоубийства не был установлен, нужно было собрать материал и отправить дело на судебно-психиатрическу экспертизу, которая, основываясь на материалах дела, решит, явилось ли падение из окна осознанным решением или кто-то на это решение повлиял.