Дело №346 - Лариса Капицына

Савва и сам не понимал, почему ему так неловко в присутствии этого красивого, импозантного человека. Может быть потому, что встретившись с сыном, которого до этого он никогда не видел, он совсем не волновался, говорил скупо выверяя слова, уверенным, чуть снисходительным тоном, или потому что перед тем как вручить сыну деньги, он тщательно их пересчитал. Кажется, он все делал тщательно. Савва замотал головой, но отец вложил деньги Савве в руку и крепко сжал ее прохладными ладонями с тонкими длинными пальцами, чтобы Савва не вздумал отказываться.

Дар включился неожиданно, точно лампочка, и обдал Савву ярким светом, холодным, как отблеск металла. «Все правильно, – мысленно согласился Савва. – Все верно.»

Именно его он и почувствовал, сидя напротив этого красивого, довольного собой человека – холод, от которого было чуть зябко плечам и хотелось накинуть свитер, висевший на спинке кресла, хотелось домой: вдарить по осетинскому пирогу, завалиться с книжкой в своей комнате, которую мать, конечно, не даст читать, потому что будет заходить к нему каждые пять минут и спрашивать, как прошла встреча. Понятно, почему они не ужились. Мать не умела продумывать стратегии для достижения жизненных целей, она даже до работы не умела добраться без происшествий: или сумку в маршрутке забудет или замечтавшись, промахнет нужную остановку… И свет Дара от нее был теплый, хотя и не такой яркий.

Грин сказал:

– Забей. Подумаешь, хрен с бугра! Явился со своим баблом… – потом почесал затылок и добавил – хотя, знаешь, мой батя как забухал лет двадцать назад, так и живет в прострации, думаю, он вообще не помнит, что у него есть сын. Твой хотя бы спрашивает, интересуется… Может, в следующий раз все пройдет по-другому.

Но Савва, вспомнив холодный свет Дара – отклик на прикосновение отцовской руки, решил, что следующего раза не будет.

Он почти забыл про этот чудной подарок свыше, когда Дар выкинул номер и просто ошеломил Савву, которому тогда уже было восемнадцать. Что-то у него случилось тогда, какие-то неприятности, ничего существенного, но он расстроился, и девушка с глазами, напоминающими море, выслушав Савву, ободряюще погладила его по руке.

И Дар ожил и заговорил тысячью оттенков и цветов! Никогда, ни до, ни после этого, он не переливался так божественно красиво, заставляя Савву парить на вершине блаженства. Он никак не мог остановить эту лавину сигналов, накрывшую его с головой. Он видел ее изумленный взгляд, слышал, что она взволнованно спрашивает его о чем-то, и мысленно приказывал Дару: «Прекрати… прекрати это сейчас же…», но Дар не слушал и продолжал кайфовать, пока она резко не отдернула руку.

Синеглазая девушка, по-своему истолковав Саввино глупое, счастливое лицо, быстро попрощавшись, ушла. Ей было неловко. А уж как было неловко Савве, когда эйфория миновала! Он так разволновался, что даже стал разговаривать с Даром вслух, чего отродясь не бывало. Во-первых, он посоветовал Дару заткнуться. Во-вторых, послал его к черту! Выкинуть такой номер! Чем он только думал, спрашивается? Теперь она будет считать Савву маленьким, гадким извращенцем или кем-нибудь похуже. Как теперь объяснить, что ей не о чем волноваться, что даже если бы он был не вялым хлюпиком, а был бы спортивным, накачанным парнем, остроумным, уверенным в себе, – никакой Дар на свете не заставил бы его претендовать на девушку Грина?

Они только поженились, целовались постоянно, и их лица светились от счастья, особенно ее лицо. И Савва даже мысленно не посмел бы нарушить это свечение, перед которым Дар мерк и становился тусклым, как фальшивый бриллиант. Даже если бы на тысячу процентов был уверен, что об этом никто не узнает. Не посмел бы.

Савва возмущался, ходил взад вперед по комнате, сердито размахивая руками, и со стороны могло показаться, что он спятил.

Он пригрозил Дару, что обязательно с ним разберется. И две недели подряд, каждый вечер читал о паранормальных формах восприятия, экстрасенсорных способностях, посредничестве чувственных каналов и прочей ерунде. Дар бесился, закатывал истерики, выдавал бурную реакцию на всякую чепуху и мучил Савву сильнейшими головными болями. Ему, видите ли, не нравилось, когда его называли «выстреливанием случайных очагов в подкорке головного мозга», тем более ему не нравилось, когда его считали результатом серьезной патологии, скажем, шизофрении. Он хотел, чтобы его считали даром свыше и не хотел, чтобы его анализировали. Две недели он «психовал», а потом и вовсе прекратил с Саввой общение.

И не проявил себя, когда мать заболела. А ведь Савва брал ее за руки тысячу раз, обнимал и просил опереться на его плечо, когда пришлось ехать в больницу, из которой она уже не вернулась. Дар ни о чем не предупредил и повел себя как предатель.

– Ну что? – спрашивала мать, лежа на больничной койке, с трудом разлепляя запекшиеся губы. – Что там говорит твой Дар? Есть надежда? – и в ее голосе звучала добродушная усмешка, потому что она любила сына без всяких даров и особенностей, любила его темную, вихрастую голову, большие глаза, скрытые за стеклами очков, и немного застенчивую улыбку. Пожалуй, это единственное, с чем ей было жаль расставаться. Когда она смотрела на его щуплую фигуру, сердце ее сжималось от тоски: как он будет один, такой слабый, неприспособленный к жизни, такой странный?

– Да все нормально, мам, – уверял Савва, хотя совсем не был в этом уверен, и брал ее за руку. Рука была горячей и дрожала. Савва прислушивался к себе, но разобиженный Дар молчал.

А потом Савве было не до Дара, потому что пришлось привыкать жить одному. Он так сильно переживал, что если бы не Грин и девушка с синими глазами, ему пришлось бы совсем туго. Они забросили свои дела, опекали его, как могли, и старались, чтобы он ни на минуту не оставался один. Грин даже перевез к нему свои шмотки и жил у него целый месяц, а синеглазая девушка приходила помогать по хозяйству. Правда, после того случая с Даром, она никогда не брала его за руку, а если оставалась с ним наедине, то говорила сухо и всегда хмурила брови, а он смотрел на нее, и чувство пронзительной тоски охватывало его. Она осторожно расспрашивала его о Даре, потому что в отличии от покойной матери и Грина, верила в него и считала настоящим подарком судьбы. Савва вяло пожимал плечами. Не мог же он сказать ей, что они поссорились! Дар затаился и молчал. Савва даже стал привыкать к этой тишине внутри себя и, откровенно говоря, был ей рад. Он пришел к выводу, что без этого «подарка судьбы» живется гораздо легче, свободнее…

Но незадолго до того, как с Грином произошло несчастье, Дар «вернулся».