У страсти в плену - Анаис Нин

Она решила выйти из комнаты и немного погулять, чтобы успокоиться. Все ее тело дрожало. Она спустилась медленно по широкой лестнице в сад. Запах цветов оглушил ее. Ветки легко касались ее, влажные тропинки сделали ее шаги бесшумными. Ей казалось, что она спит. Она шла вперед без всякой цели. И вдруг какой-то звук поразил ее. Это был стон — ритмичный стон, похожий на жалобу женщины. Лунный свет, пробивавшийся сквозь ветви, падал на обнаженную цветную женщину, лежащую на мху с Альбертом. Ее стоны были стонами удовольствия. Альберт был, как дикий зверь, и тяжело ворочался над ней. Он тоже издавал странные звуки, и Фэй видела, как они корчились от безудержного удовольствия прямо у нее перед глазами. Они ее не заметили. Фэй не закричала: боль на мгновенье парализовала ее. Затем она побежала в дом. Ее юность, ее наивная неопытность были унижены, она мучилась сомнениями. Виновата ли она в чем-то? Чего ей не доставало? Почему она не могла дать Альберту такого же наслаждения? Почему он должен был оставлять ее и идти к цветным женщинам?

Эта дикая сцена преследовала ее. Она обвиняла себя в том, что, поддавшись чарам его ласк, возможно, не делала того, что он хотел от нее. Она презирала свою собственную женственность. Альберт мог бы научить ее. Но он сказал, что будет очаровывать ее ожиданием. Он должен был только прошептать несколько слов, и она была готова слушаться. Она знала, что он старше и что она еще девушка. Она ждала, что он будет ее учителем.

В ту ночь Фэй стала женщиной. Она сделала из своей боли тайну, решив сохранить свое счастье с Альбертом, проявляя мудрость и тонкость. Когда он лег рядом с ней, она сказала:

— Я хочу, чтобы ты разделся.

Он, казалось, был удивлен, но согласился. Она увидела его моложавое стройное тело с проблесками седых волос, странное сочетание юности и зрелости. Он начал целовать ее. Тогда ее рука робко стала двигаться вдоль его тела. Сначала она испугалась. Она коснулась его груди. Затем его губ. Он продолжал целовать ее. Рука ее медленно коснулась фаллоса. Он был мягким. Он отодвинулся и начал целовать ее между ног. Снова и снова он шептал одну и ту же фразу:

— У тебя тело ангела, такое тело не может иметь входа женщины, у тебя тело ангела…

Тогда гнев, словно лихорадка, охватил ее, гнев от того, что он отводил свой фаллос от ее руки. Она села, волосы ее были рассыпаны по плечам.

— Я не ангел, Альберт, — сказала она. — Я женщина. И я хочу, чтобы ты меня любил как женщину.

Это была самая печальная из их ночей, потому что Альберт пытался овладеть ею и не мог. Он вел ее руки так, чтобы они ласкали его. Его фаллос становился твердым, он начинал было входить в нее, но вдруг увядал, оставаясь в ее руках.

Альберт был молчалив и напряжен. На его лице было страдание. Он делал новые и новые попытки.

Он сказал:

— Подожди немного, еще немного…

Он сказал это так робко, так мягко. Фэй пролежала почти всю ночь влажной и полной желания и ожидания, и всю ночь длились его незавершавшиеся попытки, поражения и отступления, и его поцелуи были бесстрастны. И тогда Фэй заплакала.

Такие сцены повторились еще две или три ночи, и Альберт перестал приходить к ней в комнату. И почти каждую ночь Фэй видела тени в саду, тени любовных объятий. Она боялась выйти из комнаты. Дом был покрыт коврами и бесшумен, и когда она однажды шла по лестнице, то увидела, как Альберт сзади взбирался на цветную девушку и рука его ласкала ее под платьем. Фэй стали преследовать звуки стонов. Ей казалось, она слышала их постоянно. Однажды она пришла к этим цветным служанкам, которые жили отдельно в маленьком доме и прислушалась. Она услышала те же стоны, что были в саду. Она разразилась слезами, поспешно открылась дверь. Оказалось, что там был не Альберт, а один из садовников. Он стоял и смотрел на плачущую Фэй.

Но однажды Альберт овладел ею при самых необычных обстоятельствах. Они собирались устроить вечеринку для своих испанских друзей. Хотя она редко делала покупки, на этот раз Фэй сама отправилась в город, чтобы купить особый шафран для риса, тот особый сорт, который только что привезли на корабле из Испании. Она любила покупать свежий, только что привезенный шафран. Она любила оставшийся в нем запах пристани и хранилищ. Когда ей вручили маленькие пакетики шафрана, она положила их в сумочку, которую несла возле груди под мышкой. Запах был очень сильный, он пропитал ее одежду, руки, все тело. Когда она пришла домой, Альберт ждал ее. Он подошел к автомобилю и поднял ее на руки, играя и смеясь. Когда он ее нес, она прижалась к нему всем телом, и он воскликнул:

— Ты пахнешь шафраном!

Она увидела любопытный блеск в его глазах, когда он склонил лицо к ее груди, вдыхая запах. Затем он поцеловал ее. Он последовал за ней в спальню, где она бросила сумку на кровать. Сумка открылась. Запах шафрана наполнил комнату. Альберт заставил Фэй лечь и так, одетой, без поцелуев и ласк он овладел ею.

Счастливый, он сказал:

— Ты пахнешь, как цветная женщина!

И колдовская преграда разрушилась.

Мандра

Освещенные небоскребы сверкают, как рождественские елки. Мои богатые друзья пригласили меня остановиться вместе с ними в отеле «Плаза». Роскошь временно успокаивает меня, но я лежу в мягкой постели больная от тоски — как цветок в жаркой комнате. Ноги мои отдыхают на мягких коврах. От Нью-Йорка у меня лихорадка: это большой Вавилон.

Я увижу Лилиан, хотя не люблю ее больше. Я снова увижу Мари. Может быть, в этот раз я не буду такой робкой. Я помню, как она приехала однажды в Сан-Тропез, и мы встретились случайно в кафе. Она пригласила меня зайти к ней вечером. Мой любовник Марсель должен был в ту ночь уйти домой, жил он довольно далеко, и на вечер я оказалась свободна. Мы с ним расстались в одиннадцать, и я пошла к Мари. Я надела воздушное испанское платье, цветок горел у меня в волосах, я была вся бронзовая от солнца и чувствовала себя чудесно. Когда я приехала, Мари лежала в постели, покрывая кремом лицо, ноги и плечи, потому что днем она загорала на берегу. Она вся была покрыта кремом. Это сразу сбило мое настроение. Мне расхотелось целовать ее.

Мари убежала от мужа. Она вышла за него только ради спокойствия. Она никогда не любила мужчин, ей нравились лишь женщины. В самом начале их совместной жизни Мари рассказала ему то, что не следовало бы рассказывать, — как она была танцовщицей на Бродвее и спала с мужчинами, когда ей нужны были деньги; как она однажды даже попала в бордель и зарабатывала там; как она встретила мужчину, который влюбился в нее и содержал ее несколько лет.

Ее муж так и не пришел в себя после этих историй. Они возбудили его ревность и подозрения, и их совместная жизнь стала невыносимой.