Мой милый звездочет - БАРБАРА КАРТЛЕНД

Незадолго до полудня герцог натянул поводья и придержал Самсона на опушке букового леса.

Вдали показались шпили и башни города, который герцог решил объехать стороной. Чем скорее они минуют его, тем лучше. Поэтому сейчас надо было отдохнуть и немного перекусить.

Когда он объяснил причину остановки своей спутнице, та охотно с ним согласилась.

Герцог помог девушке соскочить на землю, спешился сам и закрепил поводья на шее лошадей, чтобы те смогли спокойно пощипать траву.

Затем он принес сверток с сандвичами, собранный для них в дорогу любезной хозяйкой. Развернув его, он обнаружил, что, кроме сандвичей с языком, она положила еще несколько кусочков сыра, завернутых в листья салата.

— Да это настоящий пир, — заявила Вэла, — вот только малина немного помялась.

— Осмелюсь предположить, что она тем не менее все такая же вкусная, — отвечал гер-> цог, помогая ей присесть на траву.

Сам он сел под дерево и прислонился спиной к стволу. А затем, помня о своем горьком опыте, когда Трэвис застал его врасплох, вытащил пистолет и положил его себе на колено. Затем снял шляпу и блаженно вздохнул.

— Не верится, что в таком чудесном лесу могут прятаться разбойники, — улыбаясь, сказала ему Вэла. — Хочется думать, что здесь среди листвы скрываются феи, в корнях деревьев притаились гномы, и эльфы перелетают с цветка на цветок.

Герцог продолжал, улыбаясь, смотреть на нее, но ничего не ответил, так как думал в этот момент, что она сама похожа на сказочную лесную фею, прелестную и восхитительно невинную.

Между тем девушка сняла шляпку и, засмеявшись, откинула назад голову, всматриваясь в голубое небо, проглядывающее сквозь листву деревьев. Лучи солнца засверкали в ее золотых волосах, зажгли каким-то особенным светом ее глаза, и восхищенный герцог едва не задохнулся, любуясь этим очаровательным зрелищем.

В это мгновение Вэла опустила взгляд и смущенно взглянула на герцога.

— О чем вы подумали сейчас? — тихо спросил он.

— Я думала о том, как были бы сейчас шокированы знакомые моей мамы, если бы узнали, что я вот так запросто путешествую одна в вашем обществе и даже останавливалась с вами в гостинице на ночь.

— Вас это очень беспокоит?

— Нет, конечно, нет! Вы не относитесь к тому типу мужчин, которых следовало бы бояться одинокой женщине.

— Кажется, мне следует воспринять ваши слова как своего рода оскорбление! — с шутливым возмущением воскликнул герцог. — Я отнюдь не так безобиден, как вы думаете!

Вэла весело рассмеялась.

— Вы наговариваете на себя. Ведь ваш взгляд не блуждает похотливо по моему телу, вы не пытаетесь схватить меня потными руками, как это делал сэр Мортимер или те неприятные типы, которых моя мачеха обычно приглашала к нам в лондонский дом.

— И что же вы делали, чтобы избежать этого? — спросил герцог уже совсем другим, серьезным тоном. Мысль о том, что кто-то из этих похотливых негодяев мог подобным образом вести себя с ней, показалась ему нестерпимой.

— Я просто старалась не попадаться им на пути, — отвечала Вэла. — А когда один из этих ужасных мужчин попытался поцеловать меня, я изо всех сил наступила каблуком ему на ногу. Как он бранился! Но зато больше никогда не осмеливался подойти ко мне.

— Вижу, вы вполне можете за себя постоять, — шутливо сказал герцог.

— Как бы я хотела, чтобы это было так, но увы… Вы, может быть, думаете, что это странно — слышать такие слова из уст женщины, мне не следовало бы этого говорить. Но, наверное, это желание появилось, когда я поняла, что ничего не могу поделать, чтобы избавиться от сэра Мортимера, когда он задумал на мне жениться…

Герцог знал, что она права, и в который уже раз восхитился ее острым умом. Тем не менее ему хотелось отвлечь девушку от мыслей о сэре Мортимере, слишком мрачных для такого восхитительного летнего дня. Поэтому он сказал беспечным тоном:

— Все это верно, но мы, кажется, говорили обо мне. А так как сей предмет меня весьма интересует, давайте к нему вернемся.

— В отличие от многих мужчин, с которыми мне приходилось встречаться, вы едва ли любите говорить о себе, — улыбнулась Вэла. — Но вы правы, давайте поговорим о вас. Ведь в то время как вы все или почти все знаете обо мне, я о вас совсем ничего не знаю, кроме того, что вы очень добры.

Герцог ничего ей не ответил, и девушка спросила:

— А чем вы еще занимаетесь, кроме того, что сопровождаете сбежавших от женихов девиц к их родственникам?

— Насколько я понял, вы считаете себя очень проницательной, — поддразнивая ее, сказал Брокенхерст. — Почему бы вам самой не догадаться?

Вэла прищурилась и внимательно посмотрела на него, почти так, как тогда, в таверне, когда пыталась проанализировать его характер.

— Это очень трудно. Вы для меня — самая настоящая загадка, — сказала она через минуту.

— Почему? Что же во мне такого загадочного?

— Ну, прежде всего по вашей манере говорить я бы рискнула предположить, что вы человек образованный, судя по привычке распоряжаться — богатый. И в то же время… — Она замолчала и выразительно посмотрела на его сапоги.

Герцог рассмеялся. Как раз в это утро, одеваясь, он думал о том, что если бы Дженкинс увидел своего хозяина, то пришел бы в ужас от состояния, в котором пребывала его одежда.

Его редингот, заказанный в одном из самых дорогих салонов модной одежды на Севилл-роу, в котором одевались все щеголи, сейчас отчаянно нуждался в щетке и горячем утюге. Сапоги, потеряв свой блеск, были покрыты пылью и грязью, и, что самое печальное, в это утро герцог повязал свой последний оставшийся у него чистый шейный платок.

Все это мгновенно промелькнуло у него в голове. Вслух же он сказал:

— Мне кажется, вы хотите пристыдить меня. Я очень надеюсь, что этим вечером мы найдем гостиницу, в которой слуги смогут несколько улучшить мой внешний вид, хотя бы постирают мои шейные платки.

— Я вполне могу сама это сделать, — спокойно ответила Вэла.

— Вы умеете?

— Ну конечно! Моя мачеха заставила работать на себя не только свою собственную служанку, но и вообще всех слуг в доме. А после того, как умер папа и у нас совсем не стало денег, мне пришлось все делать самой.

Она взглянула на герцога, словно пытаясь выяснить, какое впечатление произвели на него ее слова, затем пояснила:

— Я могу шить, и очень неплохо, могу стирать и гладить и уверена, что смогу начистить ваши сапоги так, чтобы они сверкали, как им и положено.

— Ну уж этого я точно никогда не позволю вам делать, — резко заметил герцог. — Но должен сказать, что вы станете изумительной женой для какого-нибудь счастливчика, который не сможет позволить себе такую роскошь, как множество слуг.