По эту сторону Иордана - Григорий Канович

Некоторые мужья, заметил по этому поводу полицейский чин, пускаются черт знает на какие ухищрения и уловки, лишь бы сбежать от жены и семерых детей. В самом деле, даже если вся история с подземным ходом, поведанная Эзрой, чистая правда, все-таки никак невозможно доказать, что в момент обвала Даниэль бен Гиора, номер удостоверения личности 1193216, находился внутри горы, а не где-нибудь в другом месте. И что, потерпев фиаско в своих безумных раскопках, он от отчаянья не подался куда-нибудь в Бразилию или на остров Котлин.

2. Гиора бен Йосеф

Складывали золото в подвалах дворца и в нишах водовода Этамского, в тайниках под очаговой камерой и удаленных подземных тоннелях. Серебро из царской сокровищницы укрыли в семи местах на Храмовой горе. Сорок золотых слитков снесли к большому водоему и зарыли вблизи него. Утварь храмовую золотую самую ценную и драгоценные каменья доверили сохранять старейшему из священников Матитьяху бен Шмуэлю. Теперь же Гиора бен Йосеф, и с ним один левит, и двое из храмовой стражи, придерживая руками ношу, пробирались вдоль Южной стены, чтобы оттуда свернуть на площадь и спуститься в колодец, но не на всю глубину — лишь до половины его, до того уступа, откуда шел тоннель. Отсчитав по тоннелю сорок шагов, сдвинули они в сторону плиту серого мрамора — ту, что лежит меж двух розовых плит. И когда открылась перед ними отвесная круглая шахта, спустились вниз до самого дна ее. Много, много шахт, и ходов, и тоннелей прорыли под горой в разные времена, но в особенности при царе Хордусе — страшен был гневный и мстительный Хордус царскому своему двору, но и сам он боялся всех, более же всего родственников своих жен, отцов их, братьев и детей. Из каждой палаты и из каждого зала велел устроить для себя потайную дверь, чтобы невидимо появляться и неслышно исчезать.

Пройдя еще шагов двести, остановились Гиора бен Йосеф, и с ним один левит, и двое из храмовой стражи, поскольку подземный ход разделялся тут надвое. Стражнику Нехемии пришлось повернуть отсюда обратно. Хоть и был Нехемия желанным помощником по причине невероятной своей силы — говорили про него, что он один может раздвинуть храмовые ворота, которые обычно открывали двести человек, — но был он слишком могуч и слишком широк, чтоб протиснуться в узкий восточный ход. Так что Нехемию отослали обратно в Иерусалим, а сам Гиора бен Йосеф, и с ним левит по имени, кажется, Ахимелех, и второй из стражи двинулись дальше. Через час или два, а может, и больше выбрались они на поверхность. Шагах в ста от них виднелась дорога на Бет-Лехем, и одинокий дуб стоял на обочине, а слева высилась башня праотца Яакова.

Не мешало бы им тут присесть и отдышаться, но коротки летние ночи, и немного часов оставалось до утренней зари. Так что не мешкая направились они в сторону Черного поля. Левит Ахимелех поскользнулся на краю его, на все еще не просохшей с весны черной глине, там, где расширяется русло потока, и уронил в грязь свою ношу. Но тут же встал, не дожидаясь посторонней помощи. И, двигаясь так втроем друг за другом, достигли они склепа в подножье холма и, почти войдя, уже внутрь, услышали женский голос.

Любой в Иерусалиме знал эту женщину, была она дочерью Бен Ханании, одного из самых богатых иерусалимцев, и женой Бен Арзы, одного из самых отчаянных воинов. Поэтому странным показалось Гиоре бен Йосефу ее присутствие здесь, на краю Черного поля, — в одиночестве и ночью. Он вспомнил и имя ее: Брурия — и подумал: нехорошо, что она видела нас. Но быстро расстался с этой мыслью и, склонившись, зашел в склеп.

А женщина снаружи кричала и плакала:

— Не римляне, не римляне это сделали!..

Тут Гиора бен Йосеф вспомнил, что у этой Брурии была сестра Рахель, нежная прекрасная Рахель, которую он увидел однажды на улице. В белом легком платье стояла Рахель, шея ее была унизана драгоценным ожерельем, а на руках сверкали золотые браслеты. Было бы понятнее, если бы нежная Рахель рыдала теперь на краю усеянного камнями и терниями Черного поля, если бы она оплакивала здесь разоренный свой дом, загубленных братьев и обреченный Иерусалим, а не суровая и гордая, под стать мужу своему Бен Арзе, Брурия. Бесстрашным, но слишком уж неуступчивым оказался муж ее, Бен Арза.

Платье из белого полотна и тяжелый плащ из виссона были на Брурии, но край ее прекрасной одежды побурел от крови — поскользнулась она сегодня, когда увидела своего мужа лежащим на мраморной иерусалимской мостовой и бросилась к нему, поскользнулась Брурия в его крови. Не римляне, не римляне это сделали!..

Они спустили тюки в подземелье, накрыли каменными плитами, засыпали землей, а сверху привалили обломком скалы.

А женщина снаружи все рыдала и взывала к кому-то. Им пришлось пройти мимо нее, совсем близко, потому что уже вставал рассвет и не было сил искать другую тропу. Они прошли рядом, но она не посмотрела на них.

Прежде чем спуститься под землю, они присели у входа. Первые лучи солнца осветили высящийся на горе Храм. Вчера пробили римляне внешнюю стену храмового двора. И Гиоре бен Йосефу теперь казалось, что он и отсюда видит эту черную брешь.

— Не пойду в Иерусалим, — произнес левит угрюмо. Кажется, его звали Ахицедек. — Уйду я, пожалуй, в Явне…

Когда солнечный диск оторвался от края Черного поля, Гиора бен Йосеф сказал:

— Что ж, иди в Явне.

— А как они будут знать, где искать? — спросил стражник.

— По этому дубу, — объяснил Гиора. — По руслу потока. По башне праотца нашего Яакова. Все отмечено и описано.

Сказать по правде, священник Бен Йосеф в глубине души надеялся, что никакие записи не потребуются. В самом деле — ведь не все же семьдесят лет придется им дожидаться нового освящения! Он и приведет если не детей, то внуков к тайникам — в тот день. Не мог же он подумать, что римляне в бешенстве своем сровняют Иерусалим с землей. Прекраснейший Иерусалим… Ведь не дикари они, не воины вавилонские. Вообразить такое — разрушение Храма?..

Дуб? Давно уже нет того дуба по дороге из Иерусалима в Бет-Лехем. Растут на Земле Израиля дубы, но другие и не в том месте. Поток пересох и сровнялся с землей. Дождями и ветром разнесло, размело всю глину и черные камни. Башню праотца Яакова, вернее, полуразрушенный остов ее путники еще видели в XVII веке. Но вот уже триста лет, как нет и ее. Нет и следа… Где же искать? Что же осталось?

Женщина. Женщина сидит и взывает. Припадает головой к земле, бьется о жесткие камни, вскидывается, застывает на минуту и снова падает и стонет. Не хочет утешиться!.. Голос слышен в Раме, вопль и горькое рыдание — в Бет-Лехеме.

Эли Люксембург

Поселенцы

Памяти отца посвящаю

На исходе дня, при начавшихся первых сумерках, Шурочка Олендер влетела на Тушию — высокий, господствующий над всей долиной холм на стыке земли Биньямина и Северной Иудеи. Ее «мини-майнор» натужно ревет, как маленький танк, ломится через траншеи, по трубам, по связкам арматуры, подминая горки песка, щебня. Хруст и скрип шин отдается ей прямо в сердце: «Господи, лишь бы не проколоться!»

Каждый вечер, приезжая на Тушию, Шурочка молится о колесах, иначе ей крышка, каюк — ни телефона здесь нет, ни рации — не дозвониться. Весь холм изрыт котлованами, стоит в строительных лесах. Есть, конечно, у поселенцев сторож, но Шурочка так ни разу его и не видела! Быть может, приходит он позже, ночью, — сторож-араб, из окрестных внизу деревушек?

Еще год, ну, два от силы, и Шурочка сюда переедет! Слабая хрупкая женщина будет здесь жить, растить своего единственного сына и — помаленьку сходить с ума, ибо выскочить замуж в ближайшее время ей абсолютно не светит. Даже на горизонте — пусто и ничегошеньки!

— Помешалась бабонька на вилле своей! — вот что говорят о ней мужики в Иерусалиме.

А она им в ответ:

— Ну, и хрен с вами, со всеми там мужиками!

Выходит Шурочка из машины, оставив ключи зажигания, не запирает дверей, не поднимает стекол: кого ей бояться?

Великим библейским покоем объяты холмы Иудеи, долина земли Биньямина. Каменистые внизу поля, сожженные безжалостным солнцем. А здесь, крутом — все разворочено, скалы и камни расколоты…

«И будет, когда вернетесь: изроете горы и перемелете скалы!» — вспоминаются ей слова пророка, а сердце поет и ликует.

Обходит Шурочка свой маленький «танк»: прокола вроде бы нет! И бьет для верности по протекторам носком маленькой туфельки.

«Господи, выбраться бы назад подобным макаром! Сделай и это чудо!»

А вот и вилла ее — вся в лесах, остов еще бетонный, еще не обложена камнем. Но камень давно готов, завезен — на все три этажа, свален рядом огромной кучей.

Шурочка ступает по ветхим мосткам и думает восхищенно: «С одним лишь посохом пересек я сей Иордан, и вот — сокровища у меня, стада и сокровища… Не диво ли, Шурка: с одним чемоданом стареньких шмоток приехала из Москвы, и вот — вилла! Шурка Олендер лепит себе трехэтажную виллу! На какие деньги, на какие шиши — понятия не имею!»