По эту сторону Иордана - Григорий Канович

И тем не менее на одиннадцатом году своего подвижничества они выбрались в описанный туннель со сводами. Сначала они услышали впереди пустоту, пробили в этом месте отверстие и, расширив его, при свете шахтерской лампы разглядели изумительно гладкие и белые стены.

Им повезло — они попали, как будто бы чисто случайно, в ту невеликую нишу, где волей судеб не оказалось ни наносов, ни завалов. Большая же часть туннеля, как они вскоре убедились, была плотно забита землей, камнями и обломками скал. Но раскапывать эту вторичную породу оказалось все-таки проще, чем долбить девственную скалу. Тоннель был явным и неопровержимым доказательством того, что они идут по верному пути, — рука Всевышнего направляла их туда, куда следовало!

И вот еще: в прошлые времена тоннель был обитаем. Видимо, спасаясь от чужеземцев: вавилонян, греков или римлян, — спускались сюда евреи. Даниэль и Эзра натыкались то на осколки сосудов, то на изображения меноры и шофара, то на обломки всякой утвари и, что всего горше, на человеческие черепа и кости. Надо было бы тотчас призвать уполномоченных на то людей и захоронить останки согласно Закону, но осторожность вынуждала помалкивать. Они складывали кости в корзины, выносили в подвал полуразрушенного дома и верили, что исполнят свой долг после — после того, как найдут то, что ищут, — тогда уж можно будет позаботиться и о костях.

Что же они рассчитывали найти? Золотой венец и четыре кольца золотых? Обложенные золотом шесты? Двух херувимов из золота с распростертыми вверх крыльями? Стол хлебов предложения, обложенный чистым золотом? Блюда, и ложки, и чаши, и кружки из золота чистого? Жертвенник воскурения? И щипцы к нему, и совки к нему — из чистого золота? Светильник большой, выкованный из таланта чистого золота? Две цепочки? Синету, багряницу, червленицу, виссон, козью шерсть? Кожи бараньи красные? Нагрудник первосвященника с двенадцатью камнями драгоценными? Или два камня с наплечий? Сорок серебряных подножий? Да, недаром, недаром сказано: грабили Храм и оскверняли блудом, но чем больше грабили, тем больше преумножалось его великолепие…

Ведь если бы только то, что завещал царь Давид сыну своему Шломо, представить вдруг людским глазам и оценить, хватило бы выплатить весь внешний долг нынешнего Государства Израиль, и еще не оскудела бы царская сокровищница! А прибавить к этому собранное позднейшими царями, и в особенности Хордусом, который не только на храмовые постройки и собственный свой дворец, но и на простые здания выстроенных им для забавы ипподромов и театров отпускал щедрой рукой, талантами, а то и целыми тоннами пластины и слитки золотые и серебряные!.. Десять золотых светильников было в Храме Шломо, сто золотых люстр освещали дворец Ирода. И виноградная кисть с ягодами и листьями из чистого золота — в человеческий рост! — украшала вход в большой зал. Не зря ведь написано, что у путника, приближавшегося к Иерусалиму, издали слепило в глазах от его сияния…

Брурия-Лея была слишком занята детишками и хозяйством, чтобы замечать, как день ото дня тает и истлевает ее возлюбленный супруг. Поседели и поредели каштановые локоны, ввалились и мертвенно-бледными сделались нежные щеки, и даже глаза утратили свою живость, покраснели, опухли и принялись беспрерывно слезиться. Но и обратив внимание на эти безрадостные перемены, не стала она мучить его и себя расспросами. На все Божья воля, и жизнь, и смерть в руках Господа. Но когда ее муж, всегда такой мягкий и добрый, вдруг вспылил и закричал: «Если ты скажешь еще слово, ты не увидишь меня больше никогда!» — Брурия растерялась и заплакала.

И в тот же день они с Эзрой нашли кувшин. Серебряный. Почему серебряный? Разве не была вся храмовая утварь из чистого золота? Но может, тот маленький кувшинчик, сокровенный хранитель освященного масла, чудесным образом восемь дней поддерживавший горение храмового светильника, именно и был из серебра? Может, поэтому его и не заметили, не тронули алчные и порочные греки? Как бы там ни было, это был явный знак и великая радость. Даниэль не выдержал и принес сокровище домой. А когда дети стали спрашивать, что это и откуда, открыл им всю правду. То есть, разумеется, ни словом не обмолвился о своих поисках, но сказал, что держит в руках тот самый — тот самый! — кувшинчик из Храма. Однако тотчас испугался их болтливости и страсти к хвастовству и перевел все в шутку.

А Брурия-Лея, поразмыслив, написала свекру в Америку, что она встревожена состоянием Даниэля, что в последнее время он сделался сам на себя не похож и, наверное, болен, и в связи с этим она просит дорогого мистера Валаба по возможности скорее приехать в Израиль и принять меры к спасению сына. Да, пусть он учтет, что положение серьезно.

Но мистер Валаб не смог выехать немедленно — в связи с состоянием собственного здоровья, а также в связи с делами. Когда же он наконец прибыл в Израиль…

Кувшинчик был путеводным знаком. Но почему эта находка оказалась единственной? Вскоре они наткнулись на глухую стену. Коридор заканчивался небольшим круглым помещением. Дальше хода не было. Возможно, они пропустили какое-то ответвление в тоннелях. Проскочили в спешке. Они вернулись и стали прощупывать и простукивать пядь за пядью глухие белые стены, забывая о сне и отдыхе, прощупывали и простукивали, расчищали мраморные плиты, продували стыки, пытались приподнять и сдвинуть тесные камни, но так ничего и не нашли. Если тут когда-то и был выход в Храм, то либо его искусно замуровали, либо он находился в противоположной стороне — не в той, куда они двинулись, попав в тоннель.

Мистер Валаб прислал ответное письмо, в котором советовал невестке, не дожидаясь его приезда, обратиться к местным раввинам, поскольку сын его, как он знает, всегда с большим почтением относился к религиозным авторитетам. К местным авторитетам Брурия-Лея обращаться побоялась, разумно опасаясь мужниного гнева. Вот уже несколько лет, как Даниэль бен Гиора вовсе забросил посещать синагогу, а когда она однажды указала ему на это, только буркнул: «Моя молитва в другом месте!..» И потом, одно дело, если отец и дедушка как бы сам по себе, по собственному своему желанию, приедет навестить сына и внуков, и совсем другое, если к вам домой вдруг ни с того ни с сего явится раввин и пристанет с расспросами и увещеваниями. Не хватает только, чтобы Даниэль заподозрил, что она, Брурия-Лея, вопреки его запретам, ходит и жалуется!

Последний раз она видела своего мужа в 1985 году, накануне Дня независимости. Он пришел домой более, чем всегда, усталый и озабоченный и не захотел говорить ни с ней, ни с детьми. Немного поел и уснул, а час спустя вскочил и ушел. Исчез навсегда.

Эзра стоял и смотрел на небо и думал, до чего же прекрасен Божий мир. И тут начался салют, заполоскались с четырех сторон россыпи бухающих и шипящих искусственных звезд, каждая из которых, опадая, метила прямо в него, в Эзру, и заставляла отступать под своды полуразрушенного дома. С каждым новым залпом трепетная душа его наполнялась восторгом и страхом. Правильно ли это — усомнился он вдруг — столько лет подряд провести, как кроту, под землей? И тут, будто в наказание за крамольную мысль, легкое колыхание прошло по долине. Впрочем, землетрясения в Иерусалиме — дело обычное, просто не все и не всегда их замечают. Когда же, вновь погрузившись в тишину и темноту, Эзра опомнился и решил вернуться к работе, никакого подземного хода он не нашел. Осталась лишь небольшая пещерка, эдакий грот, плотно забитый обломками камней и скал.

Он рухнул на колени и принялся разгребать их руками — все инструменты, разумеется, находились в чреве горы, на весьма значительном от дома расстоянии. Безумие, безумие — завалу не было предела! Он вскочил и выбежал наверх, на шоссе. Трое арабов, направлявшихся в Сильван, не поняли, чего он хочет. Он кинулся в сторону Западной стены. Площадь, недавно еще переполненная веселыми праздничными толпами, теперь была пуста. Дежурные полицейские остановили странного человека, истошно призывавшего на помощь. Что делать — один из иерусалимских сумасшедших, не он первый, не он последний…

Полицейское начальство также не решилось поверить истеричным утверждениям бывшего ешиботника о том, что друг его остался в толще слегка пошатнувшейся и незаметно для постороннего глаза осыпавшейся горы. Рассказ о подкопе, в течение пятнадцати лет якобы ведшемся под Храмовой горой при необъяснимом попустительстве израильских органов безопасности, мог обернуться черт знает каким международным скандалом. Конечно, ни для кого не секрет, что роют тут многие: по некоторым предположительным оценкам, ежегодно из недр страны добывается и контрабандно вывозится за рубеж археологических находок на общую сумму в десять миллиардов долларов. Да, что греха таить, роют евреи, роют арабы, роют сметливые представители других народностей. Армия этих расхитителей национального достояния Израиля, опять-таки по предположительным оценкам, составляет около ста тысяч человек. Представьте себе: сто тысяч человек с утра до ночи заняты только этим и ничем другим — поисками древностей, которые можно сбыть заокеанским коллекционерам. Роют, долбят, сверлят, взрывают, ползают по поверхности страны с миноискателями — и находят. Как не найти, если вся земля начинена сокровищами, словно именинный пирог изюмом! И кто может встать у них на пути? Полиция? Нет будто у полиции задач более важных? Например, борьбы с карманными воришками, угонщиками автомобилей, плутами-чиновниками и нарушителями правил дорожного движения? Не сидят разве у нее на шее держатели подпольных притонов и всяких там казино, а также террористы международного класса и диверсанты-любители, иностранные рабочие и прочая хвороба? И не обязана ли полиция, в конце концов, заботиться также и о поддержании собственного прожиточного минимума? Разумеется, одно дело рыть в подвале семейного коттеджа или в скверике перед районным клубом, и совсем другое — под Храмовой горой. Поэтому самое лучшее, что придумало сделать начальство с рыдающим и изнемогающим от отчаяния Эзрой, это направить его на излечение в хорошую психиатрическую больницу, желательно в районе Беэр-Шевы или Хайфы. К тому времени, когда Джозеф Валаб прибыл в Израиль, судебные органы постановили считать Даниэля бен Гиору пропавшим без вести. Соломенной вдове остался дом — полуразрушенный арабский дом, о существовании которого она, кстати, не ведала, а узнав, весьма удивилась. Внутри дома обнаружились старинный серебряный кувшин и велосипед, с которого зачем-то было снято заднее колесо.