По эту сторону Иордана - Григорий Канович

И все-таки, повторяю, вся слава галута не стоит того далекого времени, когда мы были здесь, на своей земле, в собственном нашем государстве народом, независимым от чужих мнений и оценок, чуждых вкусов и прихотей, и звались не Исраэль из Тараскона или Авраам из Эльбергена, а Исраэль из Бет-Эля и Авраам из Бет-Лехема. Именно это новое и чрезвычайно радостное для моей души ощущение родства с великим прошлым побуждает меня вторично обратиться в ваше ведомство с просьбой о перемене фамилии…»

Сочинение это, написанное на хорошем, даже изысканном иврите и проникнутое, как пишут в старых книгах, непритворным чувством, свидетельствует тем не менее о некоторой предвзятости автора и однобокости его подхода к нынешнему XX веку. Естественно, что в Министерстве внутренних дел письмо никем не было замечено, никого не тронуло, не удивило, не позабавило и не взволновало.

Пятнадцать лет, прожитые Даниэлем бен Гиорой в Израиле, легко уложились в пятнадцать строк непритязательного полицейского отчета: учился в иешиве «Ор ха-нецах» (проявляя похвальное прилежание), по словам товарищей тех дней, готовился стать раввином. В 26 лет женился и с помощью оставшегося в Америке отца, мистера Джозефа Валаба, купил квартиру в новом иерусалимском районе Рамат-Эшколь. Вскоре молодая жена родила первенца-сына. По непонятной причине бросил занятия в иешиве, приобрел велосипед и каждый день на рассвете стал уезжать на нем в направлении Старого города. Основываясь на некоторых — достаточно туманных — высказываниях мужа, Брурия-Лея (так звали жену) вообразила, что он перешел в другую, более отвечающую его запросам иешиву и постигает там науку Скрытой Торы.

Как выяснилось, она ошибалась. Ее муж Даниэль бен Гиора приобрел в собственность одинокий полуразрушенный арабский дом в долине под Масличной горой и из его подвала принялся прорывать подземный ход в сторону Храмовой горы. Дом был куплен на средства оставшегося в Америке друга (горячего сиониста, которому лишь досадные обстоятельства всю жизнь мешают переселиться в Эрец Исраэль), но на имя израильского гражданина Даниэля бен Гиоры. Друг, по-видимому, ничего не знал о работах, ведущихся в подвале здания. Не исключено, что, занятый поисками доказательств своего родства с ритором Цецилием и забираясь все глубже в дебри семейной хроники, Даниэль действительно обнаружил какие-то старинные чертежи или записи, но, скорее всего, это было чистое наитие, одно из тех «указаний Оттуда», которые трепетные души улавливают то во сне, то наяву.

Приступив к «освобождению» сокровищ Храма, то бишь долблению на пути к ним скал под горою, Бен Гиора поначалу позволял себе нанимать одного или двух рабочих, но затем почел за благо отказаться и от этой помощи. Никому из людей невозможно доверять. Если бы по легкомыслию или злому умыслу рабочие разгласили тайну, его, чего доброго, арестовали бы и осудили за недозволенные раскопки. Но он обязан был любой ценой добраться до подвалов Храма. Попади сокровища в руки каких-нибудь там инженеров или любопытных археологов, страшно даже подумать, что сделают эти глупцы со святыми предметами и куда они их употребят. Ведь согласно закону все клады принадлежат государству. Впрочем, и в этом нет полной уверенности, не исключено, что по новым прогрессивным и демократическим законам сокровища Храма придется — во имя поддержания добрососедских отношений — передать какому-нибудь мусульманскому совету или королю Хусейну. От правительства, которое с легкостью уступило сердце Эрец Исраэль — Храмовую гору — Бог весть каким случайным проходимцам, пришельцам из аравийских степей, не приходится ожидать ничего доброго. Мелкие глупые людишки. Пастыри, недостойные того великого чуда, которое на их глазах сотворено ради Израиля. Жалкие пресмыкатели, вечно предпочитающие снисходительность констебля милости Всевышнего. Да, у Даниэля бен Гиоры, занятого нелегким трудом землекопа, было много времени для размышлений.

День за днем продвигался он к тем залам и огромным коридорам со сводами и колоннадами, которые в прошлом веке посещали Де Соси, Уоррен и Уилсон. Бен Гиора не пытался обрести единомышленников даже в среде так называемых Верных Храмовой горе, он разочаровался и в них, понаблюдав их шумную и скандальную деятельность. Их путь не имел ничего общего с его путем. Это была первая и главная причина, по которой он расстался с рабочими, вторая же заключалась в том, что семейство его с каждым годом увеличивалось, чего нельзя сказать о доходах, выражавшихся в скромном, хотя и регулярном вспомоществовании, поступавшем из Америки от любящего отца (а теперь уже и дедушки) Джозефа Валаба, и тех жалких грошах, которые Институт социального страхования выплачивал им с Брурией-Леей на семерых детей и которые лишь крайняя нужда заставляла Даниэля бен Гиору брать у неуважаемого им государства. Мог ли он отнять эти гроши, эти скудные лиры у своей нежной жены ради того, чтобы облегчить себе труды? Нет, не мог. Тем более что и сама Брурия-Лея являлась не чем иным, как доказательством благосклонности Всевышнего к его призванию — ведь не каждому Провидение посылает такую удивительно тихую и непритязательную спутницу жизни. Ни единой жалобы. Ни одного лишнего вопроса. И сколько света, сколько чудесного лучистого сияния в ее милых глазах… «О, моя Рахель!.. — бормотал он, потея и задыхаясь в темном чреве горы и тоскуя вдали от ласковой Брурии. — Я подарю тебе Золотой Иерусалим! Увидишь, голубка моя, — я подарю тебе Золотой Иерусалим…»

Один помощник, верный и бескорыстный, все же у него был — ешиботник Эзра, которому не требовалась никакая плата, потому что он с детства был одинок и скромен и всегда готов был спать на выброшенном кем-то на помойку поролоновом матрасике и питаться одним хлебом с маслинами ради чести хоть единое мгновение постоять у подножья Храма — в наши дни, в это время, да будет благословенно имя Его… Если от него, от Эзры, зависит хоть на долю секунды приблизить пришествие Мессии, он со смирением и радостью положит свою жизнь на удары зубила и урчание дрели.

В этом самом месте — над их головами! — царь Шломо воздвиг Дом Предвечного. Тюк-тюк, тюк-тюк — слышите ли вы, люди, как Храм вновь прорастает — миллиметр за миллиметром, вершок за вершком, сквозь мечеть Омара и мечеть аль-Акса, как расцветает вершина его, как основание пускает корни в пустые залы и коридоры? Неспешно, неспешно свершается обещанное. Всевышний — свидетель их усердия, да будет воля Его…

Что, собственно, они надеялись найти?

Вдвоем, поддерживая и сменяя друг друга, трудились они от зари до зари. Чуткий и недоверчивый Даниэль разработал собственный способ бесшумного дробления скалы. Много ли скальной породы можно вынуть в четыре руки? Представьте себе, немало — если не отвлекаться и год за годом неотступно посвящать себя только этому и ничему другому. Да и скалы иерусалимские, чего уж там! — не столь уж они неподатливы, не из базальтов и не из гранита, — песчаник и ломкий мрамор положил Господь в основание мира.

Главная трудность, как довольно скоро выяснилось, состояла в невозможности дышать в узком прорытом ими лазе. Человек целый месяц может обходиться без пищи, сутками может не пить, но дышать он вынужден постоянно. Вначале Даниэль приобрел баллон с кислородом. Но даже при самом скромном расходовании его не хватило и на три дня. Кислород оказался им не по карману. Они испробовали надевать на лицо маски со шлангами, выведенными свободным концом наружу. Но это приспособление лишь затрудняло работу, а в смысле дыхания не приносило облегчения. Они трудились теперь по очереди, поскольку пока один дробил скалу, другой отлеживался, набираясь сил для нового подвига. Заднее колесо от велосипеда, служившего Даниэлю средством передвижения, было водружено на козлы и приспособлено для нагнетания ветра в траншею. Пластиковые лопасти, прикрепленные к колесу, приводил в действие небольшой моторчик. Но хотя лопасти и крутились весьма бойко, они загоняли в подземный ход недостаточное количество иерусалимского воздуха — свежий воздух, натыкаясь на плотные и тяжелые испарения недр, не мог продвинуться далеко.

Они попробовали расширить ход, на это ушло так много драгоценного времени! У Даниэля даже возникла идея обратиться к системе йогов, которые якобы могут не дышать как угодно долго, но вскоре ему стало ясно, что, во-первых, для достижения данной ступени самообладания придется лет двадцать провести в терпеливых учениках, а во-вторых, в подобном состоянии, напоминающем летаргический сон, человек уже не станет заниматься никакой работой.

И тем не менее на одиннадцатом году своего подвижничества они выбрались в описанный туннель со сводами. Сначала они услышали впереди пустоту, пробили в этом месте отверстие и, расширив его, при свете шахтерской лампы разглядели изумительно гладкие и белые стены.