Грозовой август - Алексей Котенев

— Все тот же! — заметил лежавший рядом Баторов, прищурив узкие зоркие глаза.

Человек на сопке стоял долго и все на одном месте. Время от времени поднимал руки, будто молился. Ветер развевал его длинную одежду. Когда солнце скрылось за горизонтом, привидение начало постепенно тускнеть, растекаться и наконец вовсе исчезло, точно растворилось во тьме.

Иволгин записал в журнале наблюдений все, что видел, подошел к землянке, вокруг которой сидели автоматчики, сел на охапку свежескошенной травы и долго смотрел на окутанную вечерней мглой границу, размышляя о загадочном явлении. Возможно, это какой-нибудь бездельник любуется закатом солнца? Но это маловероятно. Почему он выходит именно в этот день и час? Может быть, на вершине сопки совершает религиозный обряд какой-нибудь буддийский лама? Но вчера замполит говорил, что девятнадцатое июля в буддийском календаре ничем не примечательно.

Помкомвзвода Баторов высказал свою догадку вслух:

— Зачем гадать? Чего болтать? Глухарь много думал — плохо кончил. Неужели вы не видите, что это бутугурский пастух у нас помощь просит? Залез на сопку и кричит: «Чего лежите? Давно пора начинать!».

Баторову никто не возражал.

В стороне, на приграничной железнодорожной станции Маньчжурия, загорались огни. Там шла чужая, враждебная и мало понятная Иволгину жизнь. Можно было различить железнодорожные сигнальные огни. Поодаль, будто в тумане, светилась тускло-желтыми огнями японская тюрьма. В прошлые дежурства Иволгин хорошо рассмотрел в бинокль это низкое, приземистое здание из почерневшего кирпича. Угадывался квадратный тюремный двор, обнесенный высоким забором с фонарями вдоль него. В полдень, как рассказывали пограничники, из тюрьмы выводят под стражей заключенных китайцев, они ходят по кругу с закинутыми за спину руками.

Иволгин перевел взгляд вправо — туда, где исчезла во мгле Атаманская сопка. Может быть, на вершину сопки выходил сам атаман Семенов, чтобы поглядеть на забайкальские земли, которые потерял навсегда. «Вот поймать бы его», — додумал Сергей и начал фантазировать, как бы он стал со своим взводом окружать Атаманскую сопку, чтобы схватить атамана, прикидывал, откуда лучше ударить по ней, когда начнется война. Но потом вспомнил — примеряется он зря: батальон уходит в Монголию. Ему придется действовать на другом участке фронта.

К полуночи над Бутугуром стали собираться тучи. Иногда в просветах показывалась луна, но тут же скрывалась, и становилось еще темнее. «Странные места, — думал Иволгин. — Все небо в тучах, а дождя нет. Потому, видно, на этом безводье и деревья не растут».

Рядом лежал, как охотник в засаде, Бальжан Баторов.

— В такие ночи шпионы орудуют, — тихо сказал он, вглядываясь в темноту.

В трех шагах правее проступает в темноте сутулая фигура Поликарпа Посохина. Около него, как всегда, Сеня Юртайкин. Степенный Поликарп вроде бы недолюбливал болтливого Сеню, частенько даже гнал его от себя:

— Что ты пристал ко мне, как репей к конскому хвосту?

Но отцепиться от Сени не так-то просто. Да Посохин и сам, как видно, не хотел от него надолго отцепляться. Как чуть — кричит:

— Эй, боломот, иди закурим, вон как уши-то у тебя опухли!

Теперь их разлучают: Посохина комбат оставляет на Бутугуре караулить казармы, дескать, староват, тяжел на подъем, какой из него десантник? Он и на танк не заберется. А Иволгину уже не хочется расставаться с этим «некультяпистым» солдатом: привык к нему — пусть бы уж ковылял в его взводе.

Если говорить по справедливости, то дело здесь совсем не в привычке, а в том, что Поликарп в глазах взводного оказался совсем не таким, как показался вначале. Не такая уж это безнадежная «темная людина», каким представил его старшина Цыбуля. Да, был за Посохиным такой грешок: не любил он «зазря» ползать на брюхе по склонам Бутугура, предпочитал мести полы, топить печи. Но как только почуял, что на Востоке могут развернуться боевые дела, тут же сменил веник и железное ведро на автомат и саперную лопату.

На днях Иволгин сделал еще одно открытие: оказывается, Посохин — вполне грамотный человек. Сам пишет письма старшему сыну — строго наказывает служить верой и правдой. Сам пишет и куму Северьяну. И только своей привередливой Матрене писать не решается — поручает Юртайкину: уж больно складно получается у Сеньки. До слез прошибить может!

Поликарп и читает прилично. Возьмет газету, вытянет руки на всю длину — и пошел по строчкам сверху донизу. Сеня Юртайкин в таких случаях обязательно подхихикнет:

— Мартышка к старости слаба глазами стала...

Посохина такие шутки нисколько не смущают, на шутку отвечает шуткой:

— Глаза-то у меня хорошие, только руки короткие.

Иволгину было непонятно: зачем Посохин выдает себя за неграмотного человека? Видимо, делает он это по своей скромности. А может быть, хитрит. Ведь с неграмотного меньше спроса. Можно и Черчилля при случае ругнуть и про второй фронт по-своему потолковать. А в случае чего: по темноте болтнул. С неграмотного взятки гладки.

Сегодня Иволгин хотел пойти к комбату, попросить, чтоб оставил во взводе Посохина, да раздумал: может быть, Поликарп сам выхлопотал себе комендантскую должность? Пусть остается — целее будет. Ведь у него четверо ребятишек — один другого меньше.

Размышляя о Посохине, Иволгин начал дремать. От вязкой темноты слипались глаза. Из траншеи доносилось негромкое воркование бутугурского поэта:

— За древним Валом Чингисхана цвитэ маньчжурская сосна...

Но и поэт умолк. Воцарилась полная тишина. И вдруг быстрый шепот Баторова:

— Стреляют! Слышите?

— Кто стреляет? — вскочил Иволгин, мигом согнав с себя дремоту.

Со стороны границы донеслось еще несколько выстрелов.

— Может, опять коза? — спросил Посохин.

— Разрешите разведать? — вызвался Баторов. Уловив кивок командира, рванулся по склону вниз. За Баторовым побежали автоматчики его отделения.

Иволгин напряженно прислушивался. Топот ног становился все тише. «Что же я стою?» — подумал Иволгин и тоже заспешил вниз.

У подошвы сопки никого не оказалось, автоматчики убежали дальше. Иволгин припал ухом к земле — тишина, только просвистела крыльями над головой потревоженная птица. Вот и разберись тут в обстановке! Подсветить бы, да можно испортить дело. Была не была! Он поднял ракетницу, нажал на спуск. В неровном свете зеленоватой ракеты качнулась выхваченная из мрака степь. По ней бежал человек. Вдруг он вскинул руки, будто защищался от света, и камнем упал на землю.

«Эх, дурак! — выругался Иволгин. — Нарушитель сам шел ко мне, а я все испортил.»

Ракета погасла, граница снова потонула в кромешной темноте. Иволгин остановился около минного поля и вдруг увидел бегущую прямо на него фигуру в длинной одежде. Нарушитель, должно быть, тоже заметил его и кинулся на минное поле.

«Взорваться хочет, подлец», — подумал Иволгин и бросился наперерез. Ловкая подножка — и перебежчик упал у самого края минного поля.

— Не уйдешь! — навалился на него подбежавший Бальжан.

Нарушителя привели в освещенный коптилкой блиндаж. Это был здоровенный, но исхудавший китаец с жилистыми руками и темным от загара лицом. Рваный синий халат еле прикрывал его тело. На лоб и уши свисали волосы, придавая ему диковатый и даже свирепый вид.

Прибежал на НП запыхавшийся Драгунский, увидел в углу блиндажа связанного по рукам китайца, воскликнул:

— Что творится на белом свете! Нам судьба посылает диких коз. А тут — настоящий шпион!

В блиндаж вошли Ветров и Русанов. Комбат оглядел перебежчика, спросил, сузив глаза:

— Что, голубчик, не прошел номер? — И повернулся к Русанову: — Я знал, что такая птица должна появиться. Как не залететь в такой момент!

— Хотел взорваться, шайтан! — доложил Баторов.

Комбат похвалил автоматчиков. Баторов просиял, а Иволгин смутился. Он не был уверен, что китаец непременно окажется шпионом. Ну какой дурень перед засылкой шпиона откроет на границе стрельбу? Это раз. А во-вторых, какой шпион, увидев, что пограничный пост поднят и пускает в небо ракеты, сам побежит в руки противника?

Викентий Иванович о чем-то спросил китайца, и тот, услышав родную речь, оживился. Иволгин обратил внимание на его уставшие глаза, потрескавшиеся, кровоточащие губы.

— Развяжите! И дайте ему попить, — распорядился Русанов.

Бальжан неохотно развязал перебежчику руки, протянул котелок с водой. Китаец с жадностью стал пить. Столпившиеся у входа автоматчики рассматривали нарушителя, стараясь определить, что это за человек.

Выпив всю воду, китаец облегченно привалился к стенке и стал что-то рассказывать. Викентий Иванович переводил.

— Его зовут Ван Гу-аном. Он мукденский рикша. Бежал от японцев в Россию.