Новый Мир ( № 10 2005) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь разберемся со словом “вдруг”. Это слово — индульгенция. Им пользуется писатель, когда не может справиться со всеми сложностями жизни, не может, например, объяснить зарождение того или иного поступка или психологического состояния своего героя, то есть когда не держит в своих руках, как Бог, всех нитей созданного им мироздания. И в каком-то смысле разве не богом является писатель? Но, может быть, и Бог не всевидящ? Имеет же Он право на мгновение отвлечься от конкретного человека и в этот момент пристально следить за другим. В мнении, что Бог не отводит взора от каждого и знает абсолютно все, слишком много человеческой гордыни. Мы ведь порой не можем определить причину и собственных поступков и с большим трудом докапываемся до психологической первоосновы. Бог не мелочен, Он дает нам возможность кое-что решить самим и не наказывает за все, пропуская несущественное, чего не умеет делать строгая воспитательница в детском садике.
Я потом, много времени спустя, спрашивал Саломею: “Почему ты тогда запела, не оттого ли, что выпила розового самогончика?” — и не получил ответа. Может, именно в таких случаях и возникает пресловутое “вдруг”?
В этих щелясто-холодных пыльных сенях русской избы, с голой лампочкой под потолком, как клекот начинающего действовать вулкана, принялось сочиться невероятно низкое, дрожащее и переливающееся контральто Саломеи. Сначала это была как бы только проартикулированная дыханием, его естественным ходом, мелодия, но мелодия самоговорящая, в которой все мы, слушавшие радио той поры, сразу угадывали слова: “Ах, нет сил снести разлуку, жду тебя...” Знаменитая ария из знаменитой оперы. Что Саломея пыталась вложить в эти слова и что слышалось в них мне? Я же никогда не обещал жениться на ней, ни разу не говорил слово “люблю”, да и любил ли я тогда Саломею? Если что и произошло, если что-нибудь, по мысли Стендаля, и вы-кристаллизовалось, то именно в этот миг. Так неистово, с топотом, плясала за стеной свадьба, так мелко рябила водная поверхность в бочке, так пронзило меня в этот момент чувство, что без этой женщины я не могу жить, что проживу с нею всю жизнь, до тяжелого камня на кладбище! Но почувствовал ли я все несчастья, которые пронесутся над нами, над ее головой?
1 Дерзкий малый из России (нем.).
(Окончание следует.)
Время дискобола
Кружков Григорий Михайлович родился в 1945 году в Москве. По образованию физик. Поэт, эссеист. Лауреат Государственной премии России (2003). Живет в Москве.
* *
*
Что может быть естественней скульптуры —
любой, хоть самой глупой? После многих
забытых — и не надо вспоминать —
попыток стать иной, второй и третьей
она влилась в изгиб последней формы,
застыла и утешилась. Глядите,
как счастлива она, — хоть острый взгляд
заметить может напряженье пальцев,
подрагиванье века и в лопатках
желанье почесаться о кору
растущей рядом кособокой липы, —
но это только мнительность и нервы
прохожего, идущего своей
сомнительной дорогой, а она
уже пришла —
Олово
Кто я — тайный луддит или, может быть, просто лудильщик,
отчего так томит меня жалость к дырявым кастрюлям —
старым, странно похожим на этих забытых людишек,
оловянных солдат в одиноком ночном карауле?
“Что такое со мной?” — все твержу я, бродя лопухами
по задворкам чужим, между полем капустным и свалкой,
и в груди нарастает горячее что-то — не пламя,
а как жар в зольнике: и не горько, не больно — а жалко.
Вот когда я смогу, пред чужою калиткою стоя,
попросить хоть прощенья, хоть хлеба кусок; но достойней
заплатить за прощенье и хлеб оловянной слезою
жестяному ковшу или тазику под рукомойней.
Хлеб сжую и прилягу в прохладную опаль забвенья
меж окопником синим и шелестом болиголова;
ибо свыше нам велено спаивать всякие звенья,
и холодное олово проклято так же, как слово.
Бирнамский лес
Когда Бирнамский лес пойдет на Дунсинан,
Лишь форменный барон застынет как баран
И будет пялиться, в упор не понимая,
Не лес ли поглотил становища древлян,
Палаты конунгов, землянки партизан,
Ацтеков города, дворцы и храмы майя?
А ты, подлесок мой, глядящий храбрецом,
С игрушечным в руке упругим копьецом,
С беретом наотлет кленового фасона, —
Как петушишься ты, зеленокудрый паж,
Как рвешься отомстить, легко впадая в раж!
О, не волнуйся! Ты — один из легиона.
За вами верх всегда; за нами только низ;
И бальзамический порою только бриз
Доносится сюда, рукой травинку тронув.
О, сладкий фимиам, трепещущий в ноздрях!
Он обнимает все — бессмертие и прах,
Гниенья аромат и запах анемонов.
И так ли важно знать, навеки взор сомкнув,
Кто отомстил тебе: отчаянный Макдуф,
О коем наплела шотландская сивилла, —
Твой давний смертный грех, записанный в гроссбух, —
Или сомнения неугомонный дух, —
Или гектаров шесть простого хлорофилла?
Маятник
Как олово холодное, блестит
Луна над спинами кариатид
В ночном окне, и тишина лилова.
Раскачивает маятник свой диск
С опаской, — словно взвешивая риск
Готового уже настать иного.
И ты лежишь, хладея и дрожа,
И ждешь, как царь — начала мятежа,
Рассветного сигнала и укола,
Когда последний совершится взмах,
Взорвутся мускулы — исчезнет страх —
И Время превратится в Дискобола.
* *
*
Ты из глины, мой хрупкий подросток,
Голубой, неуступчивый взор;
Чуть заметных гончарных бороздок
На тебе различаю узор.
Я — другой, я не слепленный — сшитый,
На груди — самый яркий лоскут,
Потому что твой дурень набитый,
За таких двух небитых дают.
Ты с тревогой глядишь бесконечной
И с любовью, забытой давно.
Обо мне не печалься — я вечный,
Как военной шинели сукно.
Мы с тобой жили-были однажды,
Век пройдет, и тебя уже нет.
Значит, буду томиться от жажды
Миллионы мучительных лет.
Потому что взята ты из праха
Для земного — врасплеск — бытия,
А меня изготовила пряха,
Бледный лодзинский ткач и швея.
* *
*
Я столько умирал и снова воскресал —
И под ударами таинственных кресал,
Перегоревший трут, я одевался снова
В эльфийский плащ огня, в халат мастерового.
И я смотрел в костер, как в зеркало вдова,
И в пепле находил забытые слова,
И вырывал себя из собственной могилы,
Скребя, как верный пес, когтями грунт застылый.
Я прожил жизнь мою, и к смерти я привык,
Как к шуму времени — сутулый часовщик
Или как пасечник в своем углу веселом
К носящимся вокруг шальным и добрым пчелам.
С ветерком в тартарары
Из цикла “Ошейник”.
Палей Марина Анатольевна родилась в Ленинграде. В 1978 году закончила Ленинградский медицинский институт, работала врачом. В 1991 году закончила Литературный институт. Прозаик, переводчик, критик. Автор книг “Отделение пропащих” (М., 1991), “Месторождение ветра” (СПб., 1998), “Long distance, или Славянский акцент” (М., 2000), “Ланч” (СПб., 2000). Постоянный автор “Нового мира”. С 1995 года живет в Нидерландах.
