Ювелир. Тень Серафима - Наталья Корнева

- Какая занимательная, преступно запутанная история, - развернувшись вполоборота, лорд сделал знак подойти.

Кристофер вздрогнул от неожиданности, утонув в черных прорубях глаз, и, церемонно поклонившись, встал, куда было указано. От выражения лица правителя аристократу стало не по себе. Даже как-то неловко, будто он сам выдумал эту несуразицу, а не передал практически слово в слово сбивчивые речи его насмерть перепуганного сына.

- А как, скажи мне, как Эдмунд сумел заметить, что брат взял не свой перстень, если сам не состоянии даже отличить подделку от оригинала? - Губы лорда кривила презрительная усмешка.

- Он определил по футлярам, милорд.

- Вот как? - Усмешка стала почти зловещей. - А какого черта он вообще делал в хранилище? И для чего полез в футляры? Вопросов слишком много, но даже того, в чем он уже признался, с лихвой хватит на обвинение в измене правящему дому. Остальные обстоятельства пусть выясняют специалисты особой службы. Винсент лично займется им.

На месте Эдмунда Кристофер бы этому не обрадовался, если в шатком положении инфанта вообще можно было чему-то радоваться. Глава особой службы Ледума снискал поистине ужасающую славу. Этот внешне непримечательный, худощавый, убийственно-спокойный человек не был магом, как и все руководители военизированных подразделений, но мог выпотрошить мозг любому - и извлечь оттуда нужную информацию. Причем состояние этого самого мозга после завершения допросов волновало Винсента в последнюю очередь, особенно если использовать допрашиваемого дальше не было необходимости. Нервные срывы, страхи, истерические припадки и настойчивые попытки суицида были обычным явлением у подопечных Винсента, хотя никогда к ним не применяли методы физического воздействия. Важным плюсом в работе главного следователя было то, что он не выбивал псевдопризнательные показания пытками, а заставлял людей говорить правду, всю правду без утайки, как на исповеди духовнику, и почти так же страстно. Допросы Винсента могли длиться пятнадцать минут каждый день, а могли продолжать без перерыва часами - к каждому он находил индивидуальный подход.

- Прикажете распорядиться о взятии под стражу и полноценном допросе в Рициануме?

Лорд Эдвард повременил с ответом, пристально вглядываясь в грани искусственного турмалина. Те были безукоризненны.

- Нет, - сказал он наконец. - Пока только домашний арест. Полностью ограничить в общении, пище, воде. Подождем, самое большее, пару дней. Сам разговорится, если есть что сказать.

Кристофер коротко поклонился. Расчет лорда был ясен - вынужденное одиночество в заключении тяжело и, особенно для слабых духом людей, психологически бывает страшнее пыток. Очень эффективно, не требуется прилагать никаких дополнительных усилий: несчастные быстро приходят в угнетенное состояние сознания и начинают сами пытать себя в своем воображении. Многие ломаются, - если пережать, даже сходят с ума. Поэтому изоляцию нужно грамотно перемежать с допросами. Ну за этим, кажется, дело не станет.

- Возьми перстень и покажи ювелирам, - лорд Эдвард приложил ладони к вискам и тяжело прикрыл веки. - Пусть хорошенько его изучат и сделают заключение. Возраст копии, почерк мастера, отличия в исполнении от оригинала... В общем, сам знаешь.

- Разумеется, милорд, - в ведомстве Кристофера находились вся служба фамильных ювелиров: от подмастерьев-огранщиков до охотников, традиционно обеспечивающих безопасность и осуществляющих различные силовые операции. Не слишком влиятельная должность, вдобавок подразумевающая высокую степень ответственности и постоянный личный контакт с лордом. Впрочем, хорошо это или плохо, сложно было сказать однозначно.

- Ты уже ознакомился с посланием из Аманиты, которое я направил тебе?

- Да, милорд, - Кристофер невольно похолодел и подавил желание отступить на шажок-другой. Ответ Октавиана Севира был еще суше, еще жестче и требовательнее, чем в первый раз. Правитель Аманиты настаивал, чтобы церемония была проведена - и проведена по всем правилам, включая древний обряд простирания, о чем было указано особо.

Страшно представить гнев лорда Эдварда, когда он прочел такое.

Однако, в дурном повороте событий Кристофер не видел своей вины. Он выдержал официальную эпистолу Ледума в максимально сдержанных, учтивых тонах, которые, в то же время, не давали повода усомниться в твердости озвученной позиции. Это был ответ, к которому не придраться даже опытнейшим из дипломатов! Но если молодой лорд Октавиан действительно настроен серьезно, его не удовлетворишь и гениальной отпиской. Увы, Аманита настойчиво ищет повод для конфликта, и значит, она его найдет. Помешать этому не представляется возможным, по крайней мере, на дипломатическом уровне. Дипломатия - мощный инструмент, но, тем не менее, всего лишь инструмент. И она не всесильна. Дипломатия всегда идет на поводу политики, но не наоборот.

- Полагаю, - правитель был на удивление спокоен, и спокойствие это пугало много больше привычно дурного расположения духа, - дальнейшая переписка бессмысленна. Во всяком случае, со столицей. Подготовь послания к лордам лояльных мне городов. Пусть готовятся к войне.

Кристофер обмер. Конечно, к этому и шло, но слово "война" всё равно прозвучало неожиданно и откровенно, как признание в любви между давно опостылевшими супругами. О вероятных вариантах развитии ситуации уже шли пересуды в народе и высшем обществе, но никто не решался предположить такого - самого страшного. По крайней мере, произнести вслух.

Похоже, в Аманите твердо решили расставить все точки над i, пусть даже пожертвовав для этого натянутым миром. Ледум не может бесконечно балансировать на неверных канатах дипломатии: на словах соглашаться со столицей, а на деле гнуть свою линию. Нейтральную позицию здесь не удержать - либо отказаться от притязаний, либо принять вызов и сражаться за них. Сражаться, возможно, до последней капли крови.

...Значит, всё-таки война.

- Свободен, - звучание голоса лорда Эдварда трудно было описать словами. Это был голос человека, привыкшего повелевать, повелевать беспрерывно многие десятки лет. Он мог быть разным - громким или тихим, строгим или ласковым, раздраженным или спокойным, но каждое слово всё равно звучало как приказ. Характерная интонация въелась в него так крепко, как пыль в страницы старинных книг, так, что уже ничем нельзя было вывести, вытравить. Даже слепой, услышав этот не терпящий возражений голос, признал бы, что перед ним человек, облеченный значительной властью.

Вопреки распоряжению, Кристофер не двинулся с места, оставшись недвижно стоять перед своим высочайшим повелителем.