Человек под маской дьявола - Вера Юдина

— Все будет хорошо, — шепнул он мне на ухо. — Александр уже взрослый мальчик, пора ему учиться общаться с другими детьми.

Я немного расслабилась. К Александру подошла светловолосая девочка, и присев в книксене, представилась.

— Ирма.

Александр ответил ей джентльменским поклоном. Интересно, кто научил его столь прекрасным манерам? Я мысленно поблагодарила Януша. Он привил Александру много прекрасных качеств.

После знакомства, детям предложили переместиться в библиотеку. В гостиной остались только взрослые. Внесли шампанское и вечер приобрел черты светского банкета. Я незаметно ускользнула, чтобы проследить за детьми. Перед дверью я замерла. Они вели странную беседу.

— Ты не похож на своих родителей. — дерзко заявил Михаэль, с презрением рассматривая Александра.

— Мои родители умерли. — без эмоций сообщил Александр.

— Умерли? Как это? Как уснули? — любопытно спросила девочка.

— Нет! — в сердцах воскликнул пухлый мальчик. — Умерли, это значит умерли. Навсегда.

— А как? — поинтересовалась девочка.

Александр бросил на нее взгляд, живо подскочил к Михаэлю, сложил пальцы пистолетом и приставил к его голове.

— Бах! — громко воскликнул Александр, дети вздрогнули. — И кровь брызнула во все стороны.

Михаель громко закричал и выбежал из комнаты. Александр печально опустил голову и сел на пол. Девочка подошла к нему, и опустилась рядом.

— Мне очень жаль. — Тихо сказала она. — Мой старший брат погиб на войне.

Александр передернул плечами.

— Я напугал его. — С нервным смешком сказал Александр, кивнув в сторону двери.

— Ну и пусть, Михаэль напыщенный грубиян. Не стоит обращать на него внимание. Правда, тебя теперь накажут.

— Не накажут. Они добрые. Меня никогда не наказывают.

Я услышала шаги и обернулась, в гостиную шел отец Михаэля и тянул за руку ревущего навзрыд сына. Он бросил на меня сердитый взгляд, и ворвался в библиотеку. Михаэль плакал, да так протяжно, что даже мне стало его жаль. Я крикнула в гостиную: «Генрих!» и вбежала следом.

Офицер остановился рядом с сидящими на паласе детьми, и сурово нависая над Александром воскликнул:

— Кто дал тебе право, придумывать подобные вещи? Разве видел ты, что творится на войне?

— Да. — печально ответил Александр.

Я взглядом, умоляла его молчать, Александр понял мое волнение и запнувшись замолчал.

Вмешался Генрих.

— Эрвин, мальчик был в Варшаве. Он и без того пережил сильнейший шок. Его воспоминания спутаны и неточны. Может быть, он видел что-то подобное, в моем доме.

— Он сказал, что его папе прострелили голову. — завывал Михаэль.

Эрвин недоверчиво осмотрел Александра.

— Эрвин. — не отступал Генрих. — Ты же знаешь обстановку в Варшаве. Мальчик что-то напутал.

Эрвин нахмурился, а затем черты его лица смягчились, он похлопал сына по плечу.

— Ну что же вы детки, не можете найти общий язык. Продолжайте играть, дайте нам взрослым поговорить.

Михаэль замолчал, удивленно хлопая глазами, но офицер уже вышел, оставив сына в библиотеке. Генрих последовал за ним. Я осталась с детьми. Михаэль бросил на Александра презрительный взгляд. Этого я стерпеть не могла. Я подошла к нему, взяла за пухленькую ручку и наклонившись прошептала на ухо:

— Если ты обидишь его. Я приду к тебе ночью и откушу твой злой язык.

Михаэль вздрогнул и испуганно икнул. Он дернулся в сторону и быстро сел рядом с детьми. Я гордо выпрямилась и ласково предупредила:

— Играйте дети, скоро стемнеет и придет время готовиться ко сну.

Я вышла, но дети продолжали хранить молчание. Я знала, что это маленькая победа Александра, над самоуверенным отпрыском жесткого убийцы. Маленький еврейский мальчик, впервые высказал свое презрение к холеному соратнику воспитывающемуся в ненависти к евреям. Возможно когда-нибудь, этот розовощекий пухлый малыш, с красивым немецким именем Михаэль, повзрослеет и продолжит дело своего отца. Он с таким же удовольствием и усердием начнет истреблять людей, не угодных его личному мнению. Но к тому времени уже не останется никого, кто сможет противостоять его бесчинствам и нарастающему гневу. Тогда и наступит апокалипсис. Рожденные в ненависти, не умеющие прощать, дети самых жестоких преступников пойдут своей дорогой. Дорогой смерти. И никто после не вспомнит, что этот грузный и самоуверенный офицер, когда-то давно был очаровательным мальчуганом с белокурыми локонами и чистым, открытым взглядом.

В гостиной атмосфера царила прямо противоположная, непринужденная. Женщины мило ворковали сидя на мягких диванах. Мужчины сидели за круглым столом разыгрывая карточную партию. Генрих обернулся, едва я вошла, и одобрительно кивнул головой. В его взгляде я прочла одобрение: он не осуждал ни меня ни Александра. Он был на нашей стороне. Наш Генрих. Мне как всегда захотелось крепко обнять его и расцеловать, но я сдержалась. В этом обществе приличных и образованных людей, эмоции проявлялись за закрытыми дверями.

Немецкие женщины оживленно болтали. Я присоединилась к ним, но даже приложив усилие не смогла понять о чем они говорят. Она обсуждали политику, но слова произносимые ими, были для меня не понятны. Дождавшись когда совсем стемнеет, я извинилась и отправилась забирать Александра. Дети сели в круг, друг напротив друга. Они с любопытством по очереди обменивались взглядами. Вдруг Михаэль спросил, нарушая гнетущую тишину:

— А что ты ел?

— Что приходилось. Однажды один мальчик поймал кошку…

— Фу… — брезгливо протянула Ирма.

— И я так решил. — Не естественно рассмеялся Александр, — Я отказался. Хотя был очень голоден. Моя мама научила меня, когда сильно хочется есть, надо пихать большой палец в рот и усердно сосать. Тогда живот думает, что он ест.

Александр продемонстрировал нехитрый обман голодного организма и дети звонко рассмеялись. Он смеялся вместе с ними, правда не так громко и заразительно, его смех был надорванным, скрипучим, как сквозь слезы, через боль, обиду и тяжелые воспоминания. Несчастные дети, если бы они знали, насколько это было для него ужасно, и как долго Александр приходил в себя после обитания в гетто. Как первое время вздрагивал от малейшего шороха, как прятал под подушкой остатки еды, боясь, что завтра ее может уже не быть. Как трепетно носил свою первую чистую одежду и как часто по ночам плакал в подушку, проснувшись от очередного ночного кошмара. Рожденный и выросший узником, он с малолетства испытал на себе весь ужас войны. Несчастные дети, если бы они знали… им непременно стало бы стыдно. Но тогда они мирно беседовали: счастливые немецкие дети и один несчастный еврейский мальчик.

16. Арест.

В феврале 1944 года, в один из снежных и пасмурных дней, я стала свидетелем серьезного спора между Генрихом и Рихардом. Я спустилась в гостиную, когда они уже начали разговаривать на повышенных тонах. Не желая вмешиваться, и создавать лишние проблемы, я спряталась за дверью. Рихард как всегда в последнее время, был навеселе.

— Эта девка, делает тебя слабым, неужели ты не понимаешь? — гневно кричал Рихард.

— Ты забываешься. Ты говоришь о моей жене! — грозно отвечал Гегнрих.

— Ты глупец! Она погубит тебя! Вы думаете, что очень умны и я не догадываюсь, каких кровей этот выродок? Неужели ты думаешь я слеп? Что ты творишь, Генрих? Жить в одном доме с представителями низшей расы? Принимать еду с ними за одним столом? Ты болен! Ты болен умственно, раз позволяешь себе подобное! Что скажет фюрер, когда узнает правду?

— Пошел вон из моего дома! — взорвался Генрих.

Рихард пулей вылетел из гостиной, гневно сверкая глазами и брызжа ядовитой слюной. Он осмотрелся, заметил меня, и смерил презрительным взглядом. Не боясь разгневать Генриха, он резко схватил меня за руку и грубо притянул к себе. Он приблизился, и я вновь ощутила мерзкий запах спиртного.

— Это все ты! Ты! Но думаешь, ты сможешь что-то изменить? Надо было пристрелить тебя в России! — злобно прошипел он. — Хватит игр, я положу этому конец.

Он резко оттолкнул меня, и я едва не упала, с трудом удержавшись на ногах. Рихард развернулся и вылетел из нашего дома. Громко хлопнула входная дверь. Это было только начало.

Через день, к нашему дому подъехали черные машины гестапо. Вышли трое, в черных мундирах и бравым шагом подошли к двери. Мы наблюдали за происходящим из окна. Генрих с терпеливым молчанием, я с тревогой. Мы оба предвидели нечто подобное, но не предполагали, что все произойдет так скоро.

— Что им надо? — спросила я, когда они настойчиво постучали в дверь.

Генрих повернулся ко мне, грубо обхватил за голову и прижал к себе. Он так сильно сжал меня, что трудно было даже дышать. Он словно прощался навсегда. И я вцепилась в него до боли в немевших от страха пальцах, обнимая и прижимаясь еще ближе.