Полицейский - Эдуард Хруцкий

— Значит, так, — Бахтин подошел к задержанному, — вот ты, Конкин, опять с нами.

— Ошибаетесь, господин, — с явным иностранным акцентом ответил задержанный, — я бразильский подданный граф Альбано.

— Любопытно, — удивился Бахтин и взял протянутый Литвиным паспорт.

— Действительно бразильский подданный, граф. Все сходится. Молодцы, ребята, крупную рыбу поймали. Вы арестованы, граф Альбано. — На каком основании…

— А вам известно, граф, что Российская империя вместе с Англией, Францией, Италией и Румынией воюет с Германией и ее союзниками. Задержанный важно кивнул.

— А вам известно, что Бразилия союзница Германии и что войска Германии на Западном фронте, прорвав нашу оборону, подходят к Варшаве.

Все присутствующие с изумлением смотрели на Бахтина.

— Стало быть, граф, вы шпион, мы передадим вас в контрразведку и вас расстреляют. Военно-полевой суд — дело короткое. Сегодня привезем, завтра приговор. Везите его в Главный штаб, в отделение контрразведки, — скомандовал Бахтин. «Граф» дернулся испуганно и заговорил без акцента. — Господин Бахтин, так что и пошутить нельзя?

— Можно, если ты, братец, признаешь себя не бразильским подданным, а касимовским мещанином Егором сыном Даниловым Конкиным. — Признаю. — Конкин истово перекрестился.

— Вот это уже лучше, — подошел к нему Бахтин. — А скажи-ка мне, Егор Данилович, где вещи? — Какие веши? — Значит, это не ты, на Фуршадской штопорнул? — Истинный крест, не я.

Бахтин ударил его коротко, без замаха. Конкин отлетел к стене, гулко стукнувшись головой. Городовые одобрительно крякнули. — Поднимите его. — Бахтин достал папиросу.

— Сам, сам встану. — Конкин оперся о лавку и поднялся с трудом.

— Вы, господин Бахтин, ручку-то попридержите. Чуть не убили. — Вещи? — Так разве я против. Они у Верки Лошади. — Все? — Как одна. — А ты знаешь, дурак, кого ты штопорнул? Конкин промычал нечто невнятное.

— Начальника департамента Министерства финансов. — А нечего ему по малинам шляться.

— Моралист. Но правда в твоих словах есть. Но об этом не наша печаль, а господина полицмейстера. А пока, господа, поезжайте к Верке Лошади, благо ее стойло недалеко, и привезите вещи. Бахтин надел пальто и котелок.

— Да, — повернулся он к Евдокимову, — вы телефонируйте потерпевшему, пусть получит вещи. — А «графа» куда? — спросил Литвин.

— Его, Орест, отвезите к нам, мне с ним по душам поговорить нужно.

На улице было сыро и знобко. Бахтин поднял воротник и зашагал к Николаевскому вокзалу.

Невский был безлюден. Даже проститутки попрятались по домам. Только городовые на перекрестках, узнавая его, становились во фрунт.

Господи, вот же добился чести, небывалого почтения низших полицейских чинов. Стоило прожить почти всю жизнь ради этого.

Пустынная улица успокаивала его, но все-таки не сравнить Невский с Тверской. Та роднее, теплее, уютнее.

Внезапно на пересечении улиц загрохотал трамвай. В залитом электричеством салоне сидели и лежали солдаты, перевязанные грязноватыми бинтами. Значит, на какой-то вокзал пришел санитарный поезд. Война резко изменила жизнь столицы, больше стало военных, под госпитали заняли дорогие особняки, появилось огромное количество новых учреждений, обслуживающих армию.

В них окопалась куча молодых здоровых людей, напяливших на себя форму Земского союза, Союза городов, всевозможных ведомств великих княгинь. Они носили щегольские френчи, немыслимые серебряные погоны, шашки, браунинги, шпоры.

Они вечерами заполняли модные кафе и рестораны. Их не устраивала судьба скромных прапорщиков и вольноопределяющихся, они не хотели, как их менее ловкие коллеги, уходить в полевые санитарные отряды. Им нужны были поставки, накладные, вагоны, товар. Через их руки проходили миллионы.

Конечно, не все были жулики, но все же очень многие. Второй год войны не принес ни успеха, ни радости.

Бахтин был далек от политики. Непосредственно столкнулся с ней только три года назад в Париже, когда пожалел бывшего товарища Митю Заварзина и после этого расхлебывал кашу, заваренную Особым отделом Департамента полиции.

А тут еще дружки Рубина и Усова. Хотели его назначить помощником начальника сыскной полиции, не вышло, чином обошли и орденом. Даже премиальные к праздникам регулярно снижали.

А как сейчас, не беря взяток, проживешь на одно жалованье при эдакой дороговизне.

Слава Богу, пристава, чтобы расположение завоевать, подкидывали продукты хорошие по смешным ценам.

У Николаевского вокзала строилась рота. Необмятые шинели, яркие шифры на погонах, новые сапоги. Суетились офицеры, перетянутые ремнями.

А в вестибюле было пустынно и гулко. Важно прохаживался между лавок жандармский унтер. Краем глаза он немедленно профессионально срисовал Бахтина и, гремя шпорами, устремился к нему.

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие. — Унтер лихо рванул руку к козырьку. — Здравствуй, братец. — Случилось чего?

— Нет, я к Петру Ивановичу. На месте он? Лицо унтера расплылось в приятной улыбке. — Так точно, на месте. У него строго. — Тихо все?

Бахтин спросил это для порядка, для поддержания служебных отношений. — Пока Бог миловал, ваше высокоблагородие. — Ну, служи.

Бахтин подошел к дверям ресторана. Швейцар услужливо распахнул застекленные створки.

— Здравия желаю, — произнес с интимной таинственностью, принимая пальто так аккуратно, словно это была горностаевая императорская мантия.

В зале было накурено и шумно. Одинокие штатские пиджаки тонули в море френчей хаки.

В центре зала, составив несколько столов, гуляли прапорщики. Свежее золото их погон победно сияло в свете люстр.

На них снисходительно поглядывало фронтовое офицерство в потертых кителях с полевыми погонами.

Скоро вытрется золото на погонах этих веселых мальчиков, а кто-то так и умрет в этой новенькой форме.

А сегодня они пьют портвейн и кахетинское, чувствуют себя героями и жаждут побед, очередных звездочек на погоны, золотого оружия и орденов.

Из служебного помещения выглянул Петр Иванович, управляющий рестораном. Бахтин помнил его еще юрким официантом, услужливым и жуликоватым. Нынче Петр Иванович раздобрел, полысел, упругий животик распирал темный сюртук. Он стремительно пересек зал, подлетел к Бахтину. — Рад видеть, Александр Петрович. Посидите? — Посижу.

— Вон тогда столик у окна, я вас сам обслужу. Закусить, понятно. Горячее? — Что-нибудь мясное и чайничек.

— Сделаю, чай нынче шустовский, весьма приятный. Подполковник Орлов пробовали, остались довольны. — Спасибо.

Бахтин сел у окна, закурил, оглядел зал. И ему внезапно стало стыдно, что сидит он, человек, учившийся в Александровском военном училище, в цивильном пиджаке, вместо того чтобы командовать батальоном на фронте. Петр Иванович сноровисто расставлял на столе тарелки, налил из заварочного чайника в стакан с подстаканником коньяк.

По военному времени продажа крепких напитков была строжайше запрещена, но их все равно давали к столу, только в чайниках, а для больших компаний в самоварах.

— Третьего дня московские Иваны гуляли, — тихо сказал Петр Иванович. — Сабан и Метелица, третьего не знаю. — Широко гуляли? — Нет. Скромно. Видно, с деньгами туго. — Спасибо, Петр Иванович.

— Я вам вчера вечером домой послал шустовского пяток бутылок, да закусочек всяких. Федор отвез. Бахтин полез за бумажником.

— И думать не могите, Александр Петрович, вы денег не берете, а за сына я вам по гроб жизни благодарен. — Так я его не в департамент благочестия устроил… — Лучше уж околоточным дома, чем вольнопером в окопах, а так — как пойдет. Дослужится до пристава, вот и жизнь обеспеченная. Кушайте на здоровье. Петр Иванович отошел неслышно.

Ну вот, господин надворный советник, получили благодарность от собственного агента, коньячок и закуски. А ведь хорошие книжки читали, о судьбах отечества, бывало, спорили. Вот она служба-то ваша. Коньяк и закусочки. Ну и что, что взяток не берешь. Все равно ты ничем не лучше гоголевского судьи.

Бахтин выпил коньяку и на душе потеплело немного. И совсем другой человек заговорил внутри его, менее жесткий и требовательный.

После второго стаканчика коньяка он уже не думал о моральной стороне профессии и даже нашел некие прелести в полицейской службе.

Коварный напиток шустовский коньяк. Он делает жизнь нереально зыбкой. В нем растворяются заботы и горести. И надоевшая обыденность становится яркой и нарядной, как елочные украшения, но, к сожалению, радость живет в тебе так же недолго, как и новогодние игрушки. Но все же настроение улучшилось, и Бахтин уже совсем иначе поглядывал в окно.

А хорошо бы сесть сегодня в поезд и махнуть в Москву. С вокзала прямо к Жене Кузьмину, в его заваленную книгами квартиру в Камергерском переулке. Лечь на широченный диван, дремать и слушать, как за окном трещат трамвайные сигналы. — Прошу прощения…