Полицейский - Эдуард Хруцкий

Белецкий представил лицо Еремина, читающего приказ, и опять засмеялся.

В кабинете Филиппова сидели Иников, Бахтин и Литвин, заведующий летучим отрядом Кислицын и заведующий наружным наблюдением Плахов.

— Ну, как жить будем, господа? — Филиппов внимательно оглядел всех.

— По моему разумению, — ответил Иников, — надо засаду в квартире мадам Холоповой сажать. Кто пойдет?

— Надзиратель Никитин и два агента из летучего отряда, — изрек Филиппов.

— Маловато, — махнул рукой Кислицын, — люди-то серьезные. Им человека убить — что муху прихлопнуть.

— Давайте добавим трех городовых из команды, — предложил Бахтин. — А у тебя, Александр Петрович, какой план-то?

— По данным секретного сотрудника Макарова Красавчик и трое его друзей почти каждый вечер ездят гулять или в «Виллу-Родэ» или в «Медведь», авто постоянно заказывают в обществе «Фортуна». Полагаю, что сегодня они будут делать то же самое. Посему в «Фортуну» посылаем одного надзирателя, за квартирой ставим негласное наблюдение. Создаем специальную группу — я, Литвин, надзиратели Токарев, Кольченко, Сомов, четверо агентов летучего отряда и городовые из команды с околоточным Шалимовым. Брать всех будем на выходе из ресторана. В таксомотор сажаем Борю Ильина, он авто водит лучше любого механика.

Два варианта. Первый — взять по дороге в ресторан. Второй, если народу на улице будет много, брать ночью после ресторана.

— Лучше ночью, — сказал Филиппов, — не дай Бог, стрелять начнут, да кого из обывателей заденут, век не отмоемся. Значит, на этом и порешим.

В шесть часов вечера Усов и Рубин обедали в ресторане Кюба с председателем правления Русско-Азовского банка Дмитрием Львовичем Рубинштейном. Пожалуй, не было на финансовом небосклоне России более удачливого человека, чем тридцатичетырехлетний биржевой делец Рубинштейн, по кличке Митька Катафалк. Начав обычным биржевым «зайцем», он через несколько лет стал крупнейшим биржевым маклером, а потом и организовал банк.

Крупные промышленники и банкиры: Рябушинский, князь Львов, Путилов, Манус сторонились его, презирали, но не могли не отметить бульдожьей хватки и предприимчивости молодого дельца.

Они сидели в отдельном кабинете. Обед был великолепный. Рубинштейн, выпив немного вина, закурил сигару.

— Господа, я внимательно выслушал вас, теперь прошу послушать меня. Вы, господин Рубин, хотите хранить в сейфах моего банка драгоценности на сумму миллион двести тысяч рублей. Мои служащие проверили опись. Господа, не смейтесь надо мной. Вы же не ювелир, и я могу догадаться, откуда у вас эти ценности.

— Много лет, Дмитрий Львович, мой клиент вкладывал средства в драгоценности.

— Господин Усов, до приезда в Петербург ваш клиент был владельцем посреднической конторы в Одессе с оборотом от шестидесяти до ста тысяч в год. Вычтем накладные расходы и у нас с вами получится не такая уж большая прибыль, чтобы скупать драгоценности. Кроме того, вы предполагаете положить в мой банк, — Рубинштейн налил бокал вина, шумно, в два глотка, выпил, — акций, ценных бумаг и наличности на полтора миллиона. Так? — Именно, — ответил Усов.

— Но откуда такие деньги у владельца вновь созданной фирмы «Пегас»? Тем не менее «Пегас» уже фирма, вы скупили несколько варьете, театров и кинематографов. Это дело, это надежно, это перспективно.

— Я купил два киноателье в Москве и сам начинаю снимать фильму, — сказал Рубин.

— Это разговор. Я могу сделать вкладчиком банка вашу фирму, но такие суммы — повод для сенатской ревизии. Если вас это устраивает, господа, то тогда считаем, что мы договорились.

Рубин зло жевал погасшую сигару. Он был бессилен перед этим молодым, напористым человеком. Что мог сделать он? Хотя и то, что ему удалось уговорить его принять вкладчиком — уже большое везение. Правление Русско-Азовского банка просто не пожелало разговаривать с ним. — И что я могу посоветовать вам напоследок, — сказал Рубинштейн, вставая, — вложите наличность в акции, ну а что делать с драгоценностями… здесь я не даю советов. Честь имею, господа.

— Сволочь, — мрачно сказал Рубин, когда дверь в кабинет закрылась.

— Нет. — Усов придвинул к себе блюдо с семгой. — Он делец рисковый, но опытный и тертый. Ты что хотел, чтобы банкиры к тебе побежали с распростертыми объятиями? Да ты для них никто. Фукс. Тебе надо деньги эти из подвала вынести, значит, покупай новое дело. — Какое еще дело?

— Оперетка, фильма, канканчик — это не то. Мелко, не масштабно. Нужно, во-первых, благотворительностью заняться, больницу, к примеру, построить, это общественный вес, потом я веду переговоры о вступлении в долю с Обществом северо-западного пароходства, его возглавляет некто Фрейдберг. У них сейчас трудности, им наши деньги понадобятся.

— Не хочу. Слышал я о них. Из Либавы в Лондон эмигрантов возят. Нам с тобой надо прибрать к рукам местное пароходство и все таксомоторы в городе. Входи к ним пайщиком, покупай, делай что хочешь, но это должно быть нашим.

— Теперь о Бахтине. Я, Гриш, решил его проучить на всю жизнь. И поможет нам в этом корреспондент «Вечернего времени» Ванька Манасевич-Мануйлов. — Слышал о нем. Тот самый, из Охранного? — Он. Но заплатить надо.

— Не вопрос. Пусть только его наизнанку вывернет. — За это не бойся.

— Вот на том и порешили, а теперь давай закусим, не бросать же стол такой. — Может, баб позовем? — Усов погладил бороду. — Зови, пусть едут.

Красавчик позвонил в «Фортуну» в одиннадцать часов и заказал большое авто до утра.

Ильин, одетый в кожу, как рыцарь в черные латы, вывел машину с Гончарной и поехал на Суворовский проспект. Он гнал машину по улицам, упиваясь своим умением и скоростью. Уже пять лет, как он был членом Императорского автомобильного клуба, мечтал уйти из полиции и стать авиатором. Автомобиль был первым шагом к достижению мечты. Несколько лет назад он с трепетом душевным наблюдал полеты Сергея Уточкина, знаменитого одесского автогонщика и авиатора. В тот день он был одним из трех, желающих совершить полет с авиатором.

Высота, город, лежащий под ним, ощущение полета воспринимались как счастье, пришедшее во сне. Скорость пленяла его, авто летело по улицам столицы.

У дома Старкова на Суворовском Борис лихо затормозил и трижды нажал на грушу клаксона. Из окна полуподвала выглянул недовольный дворник и пообещал позвать городового. Ильин со свойственной шоферам простотой отправил его к матери и вошел в подъезд. Вот и второй этаж. Борис снял кожаный картуз и позвонил. Дверь распахнулась сразу. На пороге стоял Красавчик. — А где Сергей? — спросил он. — В больнице. — Да что с ним? — Ногу сломал. — Не повезло. А тебя как зовут? — Борис.

— Боря, тебе Сергей говорил, что будешь нас держаться — не пропадешь? — Да у нас о делах особенно не говорят.

— Это хорошо. — Красавчик хлопнул его по плечу. — Длинный язык — враг длинному рублю.

Ильин усмехнулся и понял внезапно, что, видимо, этот шофер Сергей возил шайку на преступления.

— Так что мне делать? — Ильин чуть наклонил голову. — Иди вниз, сейчас поедем в «Медведь».

Через несколько минут в машину сели молодая красивая женщина и двое тщательно одетых мужчин, — Гони, Боря, с ветерком.

И Боря погнал. До Большой Конюшенной добрались в рекордный срок. — Ну, ты и мастер, — вылезая, сказал Красавчик, — нам с тобой будет о чем поговорить.

Ильин подождал, пока вся компания скроется за освещенными стеклянными дверьми и огляделся, закурил. И сразу рядом возник господин в кепочке английского покроя. — Дозвольте прикурить?

— Их раньше возил шофер Сергей, думаю, он с ними и на мокруху ездил, — сказал Ильин. — Понятно. Будем ждать.

Бахтин вошел в ресторан с черного хода и спросил управляющего. Через несколько минут перед ним стоял толстый, страдающий одышкой, лысый человек.

— Это вы, голубчик, Александр Петрович, а я-то думал… Что изволите, столик, кабинет?

— Спасибо, Тихон Спиридонович, я бы одним глазком из вашей обители на зал взглянул. — Извольте, извольте.

Тихон Спиридонович, несмотря на свою комплекцию, бойко взбежал на второй этаж.

— Заходите, — пропустил он Бахтина, — вчера тоже подполковник Глобочев из Охранного заходили, так они часа два за залом наблюдали.

Комната управляющего была просторной, и иногда ее использовали как кабинет для особо важных гостей. Одна из стен была стеклянной. Ее закрывала темная плотная занавеска. Бахтин отодвинул ее. После сырой улицы, черного хода ресторана зал показался ему особенно светлым.

Созвездия красивых дам. Туалеты, драгоценности, меха. Нарядно гляделись мундиры военных. Блестело золото и серебро погон, аксельбантов, галунов.

Он заметил несколько синих студенческих тужурок. Сюда могли приходить только дети богатых родителей, так называемые студенты-белоподкладочники. И, конечно, штатские мужчины соперничали с военными покроем фраков и сюртуков.