Путешественница - Диана Гэблдон

– Ты говоришь так, будто это благо, – подала голос Брианна.

Уголки ее рта слегка опустились от огорчения, а повлажневшие глаза заблестели.

– Так оно и есть, – заявил Роджер, не замечая, что она расстроена. – Суть дела в том, что тюрем, в которых содержали обвиненных в государственной измене якобитов, было не так уж много и во всех велись официальные реестры узников. Неужели не понятно?

Он перевел взгляд с недоумевающей Фионы на хмурую Брианну и, в надежде найти понимание, в конце концов остановил взгляд на мне.

– Если он попал в тюрьму, я смогу найти его.

Роджер повернулся и посмотрел на высившиеся до потолка книжные полки, которые занимали три стены кабинета и хранили собранные покойным преподобным Уэйкфилдом материалы, касающиеся якобитских тайн.

– Он там, – тихо произнес Роджер. – В тюремных реестрах. В документах, представляющих собой подлинные свидетельства. Неужели вы так и не поняли? – спросил он снова, обернувшись ко мне. – До сих пор мы если и узнавали о нем что-то, то из воспоминаний, в достоверности которых нельзя быть уверенным. Но стоило ему попасть под суд и в тюрьму, как его биография стала частью письменной истории. Его имя попало в исторические документы, и где-то там мы его обязательно найдем!

– И узнаем, что случилось с ним потом, – выдохнула Брианна. – Когда его выпустили.

Роджер плотно сжал губы, чтобы отсечь альтернативу, пришедшую ему на ум, так же как и мне: «или когда он умер».

– Да, это верно, – сказал он, взяв Брианну за руку и одновременно встретившись взглядом со мной. – Когда его выпустили.

Спустя неделю вера Роджера в документы оставалась неколебимой. Этого нельзя было сказать о стоявшем в кабинете преподобного Уэйкфилда столе восемнадцатого века, тонкие ножки которого тряслись и тревожно скрипели под непривычной тяжестью.

Обычно на поверхности стола размещали лишь маленькую настольную лампу и собрание мелких артефактов, принадлежавших преподобному, но теперь нагрузка на него невероятно возросла, поскольку все остальные горизонтальные поверхности кабинета уже были переполнены бумагами, журналами, книгами и пухлыми конвертами из антикварных обществ, университетов и научно-исследовательских библиотек со всей Англии, Шотландии и Ирландии.

– Если ты положишь на него еще одну страницу, он развалится, – заметила Клэр, когда Роджер беспечно потянулся, собираясь положить на маленький инкрустированный столик еще одну папку.

– А? Да, верно.

Движение осталось незавершенным: некоторое время он озирался, тщетно высматривая свободное место, и, отчаявшись, положил папку у своих ног.

– Я только что закончила проверять Уэнтуорт, – сказала Клэр, указывая ногой на шаткую стопку, громоздившуюся на полу. – Мы уже получили записи Бервика?

– Да, только сегодня утром. Но куда же я их положил?

Роджер обвел растерянным взглядом комнату, напоминавшую Александрийскую библиотеку во время разграбления, прямо перед тем, как был поднесен первый факел, и потер лоб, пытаясь сосредоточиться. После того как он целую неделю по десять часов в день пролистывал написанные от руки реестры, письма, записные книжки и дневники англичан в поисках любого официального упоминания о Джейми Фрэзере, Роджер чувствовал, что глаза словно запорошило песком.

– Голубой конверт, – произнес он. – Точно помню эти бумаги, и голубой цвет особо отложился в памяти. Я получил их от Макаллистера, профессора истории из Тринити-колледжа в Кембридже, а у них там в ходу эти большущие светло-голубые конверты с гербом колледжа. Может быть, Фиона его видела? – Он подошел к двери кабинета и позвал через коридор: – Фиона!

Несмотря на поздний час, свет в кухне продолжал гореть и в воздухе витали бодрящие ароматы какао и свежеиспеченного миндального кекса. Фиона ни за что бы не покинула свой пост, пока оставалась самая слабая вероятность того, что кому-то поблизости захочется есть.

– Ой, в чем дело?

Кудрявая каштановая головка Фионы высунулась из кухни.

– Сейчас будет готово какао, – заверила она. – Я жду только, когда кекс пропечется, чтобы сразу достать его из духовки.

Улыбка на лице Роджера говорила о глубокой привязанности. Трудно было найти человека более далекого от исторической науки, чем Фиона, вообще не читавшая ничего, кроме журнала «Мой еженедельник». Совершенно не вникая в смысл деятельности Роджера, она каждый день безмятежно вытирала пыль с груд книг и бумаг, содержание коих оставалось для нее полнейшей тайной, что ничуть ее не огорчало.

– Спасибо, Фиона, – сказал он. – Я подумал, может быть, тебе попадался на глаза большой голубой конверт – пухлый, примерно такой?

Он показал руками приблизительный размер.

– Его доставили с утренней почтой, но я уже ухитрился куда-то его задевать.

– Вы оставили его в ванной, наверху, – тут же подсказала девушка. – Там лежит толстая книжка с золотыми буквами на обложке и портретом Красавчика принца Чарли и три письма, которые вы только что вскрыли, потом счет за газ – вы еще говорили, что нужно не забыть оплатить его не позже четырнадцатого числа этого месяца. Я все это сложила на газовую колонку, чтоб под ногами не болталось.

Раздался щелчок таймера духовки. Фиона ойкнула и исчезла.

Роджер повернулся и с улыбкой устремился вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Будь у Фионы другие наклонности, она при ее замечательной памяти вполне могла бы и сама заняться наукой, но в любом случае являлась незаменимой помощницей исследователя. Если какой-то конкретный документ или книгу можно было описать исходя не из заглавия, имени автора или содержания, а всего лишь внешнего вида, Фиона всегда могла указать их точное местонахождение.

– Ой, пустяки, – жизнерадостно заверила она Роджера, когда он попытался извиниться за беспорядок, который учинил повсюду. – Когда эти бумаженции разбросаны по всему дому, можно подумать, что преподобный еще жив. Ну ни дать ни взять прежние времена, разве нет?

Спустившись, уже не столь торопливо, с голубым конвертом в руке, Роджер задумался, что бы сказал его покойный приемный отец о его нынешних изысканиях.

– Небось сам бы зарылся в эти документы по самые брови, – пробормотал он себе под нос.

Его мысленному взору предстала живая картина: преподобный, чья лысина поблескивает в свете свисающих с потолка холла старомодных ламп, неспешно переходит из кабинета на кухню. Туда, где старая миссис Грэм, бабушка Фионы, орудовала у плиты, удовлетворяя пищевые потребности старика во время его затягивавшихся порой до поздней ночи ученых бдений, точно так же, как это делала теперь Фиона.

«Непонятно, – подумал он, направляясь в кабинет, – чем руководствовались в старые времена, когда сын следовал по стопам отца: соображениями ли удобства, желанием сохранить бизнес в семье или же было некое семейное предрасположение к каким-то видам работы? Действительно ли некоторые люди рождаются, чтобы стать кузнецами, торговцами или поварами, – рождаются со способностями и склонностями именно к тому роду занятий, который прежде всего предлагает им жизнь?»

Очевидно, что это правило применимо не к каждому: всегда находились люди, покидавшие отчий дом, отправлявшиеся в странствия, пробовавшие себя в делах, доселе неизвестных в их семейном кругу. Не будь этого, в мире, вероятно, не было бы ни изобретателей, ни путешественников. Однако в некоторых семьях даже в наше время, несмотря на возможность получить любое образование и доступность путешествий, сохраняется некая предрасположенность к определенным видам профессиональной деятельности.

Более всего ему было бы интересно узнать, какие способности унаследовала Брианна. Глядя на склонившуюся над письменным столом Клэр, он размышлял о том, что получила Брианна от матери, а что от того шотландца из туманного прошлого. Того воина, землевладельца, придворного, лэрда, который был ее отцом.

Его мысли все еще вертелись вокруг Брианны, когда через четверть часа Клэр закрыла последнюю папку ее стопки и со вздохом откинулась назад.

– Интересно, о чем вы задумались? – спросила она, беря в руки чашку.

– Ни о чем особенном, – с улыбкой ответил Роджер, прервав свои размышления. – Я думал о том, как люди становятся теми, кем они стали. Как, например, вы стали врачом?

– Как я стала врачом?

Клэр вдохнула пар от какао, решила, что оно слишком горячее, чтобы пить, и поставила чашку обратно на стол среди россыпи книг, журналов и листов бумаги, испещренных карандашными пометками. Она слабо улыбнулась Роджеру и потерла ладони, нагретые от чашки.

– А как вы стали историком?

– Более или менее просто, – ответил он, откинувшись в кресле преподобного.

Он обвел рукой обстановку со всеми этими книгами, бумагами и предметами старины, погладил стоявшие на столе маленькие позолоченные каретные часы, изысканное произведение искусства восемнадцатого века с миниатюрными колокольчиками, которые отбивали час, четверть и половину.