Плакучее дерево - Назим Ракха

Ирен откинулась на спинку качелей, понимая, что он больше ничего не скажет. Это был лишь непродолжительный всплеск воспоминаний, не более того. Нэт никогда раньше не вспоминал про день рождения Шэпа. Когда же в первые годы она пыталась ему об этом напомнить, желая отдать сыну дань памяти и уважения, муж заставлял ее замолчать, нет, не словом и даже не взглядом, а наоборот — ни словом, ни взглядом, а скорее полным безразличием.

— Знаешь, — продолжил Нэт, не выглядывая, однако, из-за газеты, — вот что я думаю. Прошло ведь уже столько времени. Все это ожидание — к чему оно? Да, есть всякие апелляции, но черт возьми! Двенадцать лет? Бедный Шэп! — Он посмотрел на Ирен поверх очков. — Что вообще происходит в этом чертовом Орегоне?

Ирен склонила голову набок, словно птица, которая внимательно прислушивается. Какая-то часть ее души была готова прыгать от радости, что Нэт наконец-то нашел в себе мужество произнести вслух имя сына. Другая — не могла избавиться от гнета скорби и уныния. Ирен понимала: Нэт скоро замкнется снова, и тогда она вновь останется наедине с тяжкими воспоминаниями.

— Не знаю, Нэт. Я так толком и не поняла, как все это работает.

— Но ты же следишь за ходом дела.

— Вообще-то да. — Она оттолкнулась ногой, и качели снова скрипнули.

— Ну так что там?

Маленькая серая белка пробежала по перилам крыльца и уставилась на обоих обитателей дома.

— Расскажи мне, — продолжил Нэт, — как там продвигаются дела с приговором? Почему с этим делом тянут так долго?

Белка пискнула и скрылась из вида. Ирен внимательно посмотрела на мужа:

— Я же тебе сказала, не знаю. Я уже какое-то время не слежу за этим.

— Ответь мне — почему? — нахмурился Нэт. — Мне казалось, ты с нетерпением ждешь того дня, когда вся эта песня закончится.

Ирен задумчиво накрутила на палец прядь волос. Нэт прав. Когда-то единственным ее желанием было увидеть, как Роббина, наконец, казнят, чтобы тем самым был положен конец растянувшемуся на долгие годы кошмару. Впрочем, если честно, она понятия не имела, каким образом его смерть поставит точку в ее страданиях. Годы шли, и ненависть, которая заставляла ее сердце биться, постепенно утихла, превратившись в смутное ноющее желание — желание смерти Роббина или своей собственной. Ей было все равно.

— Я просто устала, Нэт. Вот и все. Просто устала.

Нэт сложил газету и нахмурился:

— Что ты имеешь в виду?

Качели снова остановились, и Ирен посмотрела на мужа. Как можно не понять? Это ведь очевидно. Уже давно воля к жизни покинула ее. У нее не было сил даже приглядывать за чертовым домом, стирать, убирать, готовить, не говоря уже о том, чтобы следить за тем, что происходит с тем человеком в Орегоне. Она хотела, чтобы Блисс проводила как можно больше времени вне дома, и придумывала для нее всякие занятия — кружки вязания и шитья, уборку и готовку, воскресную школу, новые прически, но для себя не делала ничего. Последние несколько месяцев были самыми тяжелыми. Блисс уехала в Техас учиться на юриста, Джефф женился и стал работать почтальоном. У Кэрол и доктора Эла родился очередной внук, прекрасный мальчик по имени Тоби, с такими же золотыми волосами, как у Шэпа. А они с Нэтом все больше отдалялись друг от друга.

Ирен молитвенно сложила руки:

— Поверь, у меня нет сил неделю за неделей звонить окружному судье, раз за разом перечитывать их письма и пытаться понять, что вообще происходит. Я устала следить за всем этим, как какой-нибудь снайпер, в то время как ты… когда тебя вообще нет рядом. Ты самоустранился, как будто тебе вообще наплевать. Вот что я имею в виду.

Нэт уронил газету на пол.

— Так вот, значит, что ты думаешь? — Он наклонился, чтобы поднять разлетевшиеся листы. — Что мне все равно?

— Откуда мне знать, что ты на самом деле думаешь? Откуда? Когда мы вообще последний раз говорили о нашем сыне?

— Я только что о нем спросил, разве нет? — Нэт принялся небрежно складывать поднятую газету. — Я вспомнил про его день рождения. И тебе кажется, что мне наплевать? Я просто… Черт! — Он тщетно пытался сложить листы, но сдался и швырнул газету на пол. — Ты знаешь мою позицию, Ирен. Надо как-то жить дальше, иначе груз скорби сломает тебя. Ты сама это знаешь.

— Легко сказать. — Ирен отставила чашку с кофе, подняла с пола газету и аккуратно ее сложила.

— Я так говорю, потому что так оно и есть. Но если бы тебе захотелось поговорить об этом, я бы выслушал. Шэп ведь был и моим сыном тоже. Я просто хотел спросить, может, ты в курсе, не пытается ли этот Роббин… черт, я не знаю, выкрутиться, что ли? Ну, знаешь, например, отложить слушание дела, придумав какую-нибудь байку. Что-то в этом роде.

— И поэтому ты поднял эту тему? Чтобы узнать, как дела у Роббина?

— Ну да, конечно. Зачем же еще?

Ирен вздохнула:

— Прости, Нэт. Но я ничем не могу помочь. Письма от юристов лежат на комоде, если хочешь, прочти их сам. Или позвони окружному судье, у меня есть его номер.

Нэт задумчиво почесал щеку, Ирен повернулась и посмотрела на лужайку перед домом. Газон явно нуждался в подстрижке, а забор — в ремонте. Нарциссы, которые она с детьми посадила на клумбе много лет назад, неплохо бы проредить.

Нэт откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— С тобой все в порядке?

Ирен не ответила.

— За последний год ты сильно изменилась. Как будто жизнь тебе больше не мила. Даже Кэрол это заметила. Она беспокоится за тебя.

Ирен снова посмотрела на мужа. С ней уже давно не все в порядке, так давно, что душевный дискомфорт перестал быть временным явлением и превратился в повседневную обыденность. Как погнувшаяся доска в паркете. Она уже было начала все отрицать: мол, у нее все хорошо, как вдруг запнулась и не договорила.

— Нет, — твердо сказала она. — Я не думаю, что со мной все в порядке. — Ее голос дрогнул. — Скорее наоборот.

Ирен нервно теребила в руках поясок от халата, не зная, чего ожидать от Нэта. Чтобы он ей что-то сказал или сделал? Какой нежности и заботы от него можно ждать? Как там сказала Блисс? Они не могут сами о себе позаботиться, не говоря уже друг о друге. В этот момент Ирен поняла, что нуждается — во взгляде, слове, объятии — в чем-то таком, что не позволило бы ей совсем отдалиться от Нэта. В конце концов, он ей муж, а Шэп — их сын, и сегодня у него день рождения. Двадцать семь. Ему исполнилось бы двадцать семь лет. Ирен скрестила руки на груди и застыла в ожидании чего-то.

Нэт вздохнул и потянулся за шляпой.

— Не переживай, дорогая. Уверен, скоро эта волынка закончится. По крайней мере, должна. И тогда, увидишь, все будет хорошо.

Он потрепал ее по щеке и, спустившись с крыльца, бросил через плечо, что она должна позвонить сестре.

— Выйди погулять, пройдись по магазинам. Тебе станет легче.

Нэт ушел, и она поняла, что это конец. Она больше не будет прежней, и нет никого, кто помог бы ей хотя бы попытаться это сделать. Все это ожидание было зря. Ничто уже ничего не исправит, никто ничего не поймет. Она вновь откинулась на спинку качелей; ржавые цепочки тихонько поскрипывали. Она больше ничего не ждала от жизни. Ненависть иссякла, а депрессия высосала из нее последние остатки сил. Ирен посмотрела на потолок веранды и заметила запылившийся цилиндр птичьей поилки. Когда-то вместе с детьми они разводили в воде сахар и пищевой краситель и смотрели, как птицы спорили за место у тонких, расходящихся веером, словно лепестки, трубочек.

Ирен уже не помнила, когда последний раз наполняла ее. Скорее всего, тем летом, до их переезда в Орегон. Она не могла вспомнить. Годы, прожитые после Блейна, казались ей мертвыми, безжизненными. Ирен встала с качелей и сняла стеклянный контейнер с изогнутого гвоздя, которым тот крепился к стене.

Спотыкаясь, она спустилась с крыльца, обошла вокруг дома и выкинула поилку в мусорный бак. Удар отозвался звенящим эхом, Ирен вздрогнула.

Что-то отозвалось в ее душе. Звук? Или само действие? Она знала только, что больше не может так жить. Пустые птичьи поилки, пустые дни — ей больше не нужно ни то ни другое. И Богу это прекрасно известно.

Ирен бросила крышку мусорного бака прямо на землю, повернулась и пошла прочь. Сначала ее шаги были осторожными и неверными, но постепенно походка становилась все увереннее и тверже. Она ускорила шаг, едва не споткнулась о тапку, но удержала равновесие и прошла мимо нарциссов, подальше от солнца и проклятого пения птиц…

Шэпу исполнилось бы двадцать семь, двадцать семь, черт возьми! С нее хватит. Пришло время со всем этим покончить.

В комнате Шэпа стоял затхлый запах кладовки. Впрочем, и сама обстановка была ему под стать: пыль, клещи, распадающаяся на куски ветошь. Кровать сына стояла незастеленной, на голом матрасе громоздились груды коробок. Стол тоже заставлен ими едва ли не до потолка. В углу свалены в кучу ненужные вещи.