Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец - Бен Макинтайр

в их отношениях проступает былая теплота. “Каждый день мы с Агнес ходим на долгие прогулки, – писала Урсула, – любуемся прекрасными видами, открывающимися сверху на долины Янцзы и на горы Хубэй, где расположились красные”.

В тот день, когда Урсула написала это письмо своим родителям, дело Нуленсов (чьи подлинные имена до сих пор не были известны властям) слушалось в Верховном суде Цзянсу: их обвиняли в “финансировании коммунистических бандитов, организации подрывной деятельности, продаже оружия коммунистам и заговоре с целью свержения властей Китайской республики”. За несколько дней до этого Зорге встретился с двумя направленными из Москвы курьерами, каждый из которых передал ему свыше 20 000 долларов на взятки представителям китайских судебных властей.

В Гуйлине Урсуле и Агнес сообщили, что Нуленсы устроили голодную забастовку. Садясь за стол, Агнес театрально заявила, что из солидарности не будет ничего есть, пока супругов не отпустят на свободу.

– Нуленсам это не поможет, – едко ответила Урсула.

Не говоря ни слова, Агнес встала и возмущенно покинула комнату. Урсула взяла на руки Мишу и повела его на прогулку.

Когда она вернулась в бунгало, на столе ее ждало письмо.

“Не в силах больше здесь оставаться при нынешних обстоятельствах, я возвращаюсь в Шанхай, – писала Агнес. – Ты слишком озабочена личным счастьем и своей семьей. Частные дела играют в твоей жизни слишком большую роль. Ты лишена задатков истинной революционерки”.

Ее слова глубоко задели Урсулу. “Агнес, безусловно, достаточно хорошо меня знала, чтобы понимать, что я пойду на любой риск. Должна ли я проявлять свои эмоции, чтобы доказать их? Как столь близкая дружба могла вот так завершиться? Откуда у Агнес взялись подобные представления обо мне?” На самом деле гневная тирада Агнес относилась скорее к личной жизни, чем к политике: она завидовала отношениям Урсулы с Зорге и ее дружбе с Идой, завидовала, что у нее есть ребенок, и злилась, что она отказалась забросить шпионаж, не приняв ее предложения усыновить маленького Джимми.

Урсула осталась в Гуйлине, погрузившись в тяжкие размышления о рухнувшей дружбе. “Это был тяжелый удар”. Поступило сообщение, что Нуленсов приговорили к смерти, но приговор смягчили, изменив его на пожизненное заключение. Урсула думала, что спасением они обязаны Зорге, давшему взятку судье. Она обдумывала обвинения, брошенные женщиной, чьими идеями и дружбой так дорожила. “Возможно, Агнес права. Я наслаждалась жизнью и могла получать огромное удовольствие от повседневных вещей. Быть может, я придавала им слишком большое значение? Каждый вздох моего сына был для меня чудом, и я хотела еще детей, хотя и не думала, что мой брак сохранится после нынешнего разлада”.

Вскоре страдания вытеснил гнев. Агнес ошибалась на ее счет. Урсула была, как никто другой, способна провести грань между личной жизнью и политическим долгом. Она докажет Агнес и всему миру, что, невзирая на материнские обязанности, обладает всеми задатками настоящей революционерки.

Вернувшись в Шанхай, она рассказала Зорге о ссоре с Агнес. Он сменил тему. “Рихард, по-видимому, счел это пустой женской ссорой и не проявил никакого желания вмешаться”. Как опытному ловеласу, Зорге было чем заняться, вместо того чтобы влезать в разборки между двумя своими пассиями. (Пока Агнес и Урсула ссорились, он соблазнил “прекрасную китаянку”, от которой получил данные о количестве и составе вооружений правительственных войск.) Урсула с Агнес до сих пор время от времени виделись, но дружбе пришел конец, и обе это понимали.

Благодаря Смедли Урсула попала в мир коммунистической разведки, ее вдохновлял несгибаемый мятежный дух американки. Но за два года подпольной работы у Урсулы появились те качества, каких у ветреной, эгоистичной Агнес никогда не могло быть, – она становилась профессиональной, увлеченной и все более уверенной в себе разведчицей. “Я постоянно осознавала, что меня могут арестовать, и укрепляла себя физически, чтобы быть выносливее. Я не курила и не пила спиртного. Вынужденный отказ от этих привычек не стал бы для меня пыткой”. Агент Соня вживалась в свою роль.

Однажды утром в декабре Урсуле позвонили, в трубке раздался знакомый голос польского фотографа Гриши Герцберга. “Приходи днем ко мне домой. Рихард хочет с тобой встретиться”. Это был условный сигнал: она должна быть готова к возможной встрече. “Я крайне редко бывала у Гриши и решила, что должна прийти, только если он позвонит снова”. Урсула час прождала повторного звонка. Телефон молчал, и она отправилась за покупками.

За ужином в тот вечер у Гамбургеров собрались учитель и рьяный нацист Фриц Кук и два брата – Эрнст и Гельмут Вильгельмы, один – архитектор, а другой – ученый, вместе со своими женами. Ужин был настоящей пыткой, гости “были скучны и неразговорчивы”, а шансы собрать полезные сведения для разведки были ничтожны. Кук дотошно показывал снимки из своих экспедиций во внутренние районы страны, и Урсула чуть не задремала от скуки, когда в соседней комнате зазвонил телефон.

Она сняла трубку. Этот момент навсегда врезался в ее память. Рядом с телефоном на столе в рамке стояла фотография дома в Шлахтензее, где она провела детство. Из столовой долетали обрывки беседы.

– Я два часа прождал тебя днем, – сказал Рихард Зорге. – Хотел попрощаться.

У Урсулы земля ушла из-под ног. Она тяжело опустилась на стул.

– Ты меня слышишь? – Голос Зорге тихо доносился из трубки, которая едва не падала из безвольной руки Урсулы. – Да, – отвечала она, – слышу.

Зорге торопливо объяснил, что уезжает на следующий день. Его вызывали обратно в Москву. Поводов для беспокойства, говорил он, нет, но в Китай он уже не вернется. Центр планировал направить его в другое место.

– Я хочу поблагодарить тебя за заботу обо мне и обо всех остальных. Для тебя все только начинается. Впереди будет еще много лжи. Держи хвост пистолетом, – сказал он, употребив старинное английское выражение. – Ты должна мне это пообещать. А теперь – всего хорошего, самого-самого хорошего, и до свидания.

В трубке раздались гудки.

Урсула застыла на месте, уставившись невидящим взором в стену. Гриша забыл про повторный звонок, допустив обычный профессиональный промах. “Я не могла помыслить, что Рихард просто уехал. Что никогда больше не будет он сидеть рядом со мной на этом стуле, говорить со мной, слушать меня, давать мне советы, смеяться со мной”. Он уехал, а у нее даже не нашлось нужных слов, чтобы с ним попрощаться.

“О чем я только думала? Неужели я только тогда осознала, сколько он для меня значил?”

Урсула больше никогда не видела Рихарда Зорге. Возможно, никаких романтических отношений между ними уже не было, но Урсула не ставила в них точку.

Она вернулась